vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/25/1255.jpg

Муха - Сорок седьмая глава
Владимир Хомичук
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ. ОТВЕТ СЫНУ
После прочтения очень захотелось выговориться, но рассказывать кому-то о перечувствованном не было никакого желания, да и сил не хватало. И я написал сказку.

БЕГЕМОТ
(Сказка — ложь...)
Жил-был бегемот. Большой, сильный, толстый, но очень добрый. Как и все его собратья, почти всё своё время он проводил в воде. Выбирался на сушу лишь ночью на несколько часов, чтобы поесть чего-нибудь. И ещё он был грустным. Так сложилось. Когда он был маленьким, с ним многие водили дружбу. Со временем все куда-то расползлись, разбежались или расплылись. Он вырос и стал огромным. Его начали бояться и завидовать недюжинной силе. Но случилась беда: бегемот тяжело заболел. Ослаб сильно. Передвигался с большим трудом, через боль в спине. Появились обидчики. Он и до болезни не злоупотреблял своей силой, добрым потому что уродился, лишь защищался, а тут даже сдачи не мог дать бросавшимся на него со всех сторон задирам. У него был сынишка — бегемотик Геба, которого он очень любил, оберегал и лелеял. А сейчас смотрел на него грустными глазами и, казалось, безмолвно просил: «Геба, помоги. Плохо мне». Бегемотик не знал, что делать. Видел, что папа мучается от своего бессилия, жалко ему было батяньку и… стыдно. Раньше он очень гордился отцом, старался во всём ему подражать, мечтал стать таким же сильным и красивым. А теперь все над отцом смеялись. Не в открытую, за спиной. Вроде сочувствовали, а в глазах светилось злорадство. Обидчики отца потихоньку стали шпынять и его самого: как-то невзначай, как будто Геба вдруг сделался ничем, поваляшкой какой-то. И Геба задумался. Первый раз в своей жизни. «Вот папа. Он больной. И мне больно. Но почему? Со мной-то всё в порядке. Это от того, что я его люблю? Или от того, что стыжусь его такого?» Бегемотик заплакал крупными слезами-шариками. Он не находил ответа. И тогда решил прямо спросить у отца:
— Как тебе помочь, папа? Я ведь ничего не могу сделать.
Большой бегемот посмотрел на сына круглыми больными глазами и ответил:
— Ты очень многое можешь сделать для меня. Просто не знаешь как.
— Так скажи. Я буду стараться.
— Тут не надо стараться, сынок. Надо, чтобы это просто было.
— Было что? — пролепетал Геба, ничего не понимая.
— Мне очень нужна твоя любовь, сын. Это сразу и поддержка, и забота. Мне трудно одному. Но заручившись твоим тёплым чувством, я смогу побороть эту пакостную болезнь. Только любовь должна быть искренней, настоящей, а не притворной. Разберись в себе, и, если найдёшь её — любовь ко мне, — значит, не бросишь меня, будешь рядом, и именно этим мне поможешь.
Геба не знал, что ответить. Врать он ещё не научился, потому промолчал. Только посмотрел испуганно на отца, но увидел в его глазах понимание и одобрение. Тогда, погрузившись в тинное озеро, он опять принялся морщить лоб и размышлять: «Папа хороший. Он всегда был со мной, помогал, утешал, защищал. Я его люблю? Не знаю. Все говорят, что любят своих пап и мам. А правда ли это? Или так принято говорить? Как это можно проверить? Вот сейчас папе худо. Ему нужна моя любовь. А что это такое? Как она выражается? Почему, когда он стал беспомощным, я начал стыдиться этого? Значит, я его не люблю?» Малыш даже вспотел от напряжения. Нелегко ему давались такие думы: «А что, если папа навсегда останется слабым и неуклюжим? Тогда как? Ой, нет! Не хочу! У меня даже живот заболел от одной мысли. Я ведь этого не перенесу — всегда видеть, как ему тяжело и больно». Он так разволновался, что выбрался из воды и быстро-быстро потопал к папе. Лёг рядом и громко сказал:
— Папа, я буду с тобой. Я тебя не брошу.
На этот раз промолчал бегемот-папа. Даже глаз не открыл. Только улыбнулся краешком рта.
С тех пор Геба решил действовать. В их стаде обитала старенькая бегемотиха Тоня, она была мудрой, потому что прожила много-много лет и повидала всего на свете. Она иногда давала советы, но их ещё нужно было заслужить. Геба долго готовился к визиту: отбирал самую сочную траву в подарок, запасался любимым лакомством бегемотихи — плодами колбасного дерева. У дерева этого очень густая крона, и с её веток свисают плоды, похожие на длиннющие колбаски. Тоня их обожала. Потом Геба сочинял речь: бегемотиха не любила праздных шатунов и требовала к себе почтенного отношения. Наконец собрался с духом, прихватил собранные яства и подплыл к старой Тоне. Сложил подарки перед её носом и величаво обратился к ней, как к царице:
— Премного уважаемая Антонина! Осмеливаюсь заговорить с тобой, потому как наслышан о твоей мудрости от всех наших соплеменников и нуждаюсь в твоём совете. Не о себе пекусь, об отце родном. Не могу больше видеть его боль и слабость, спасти хочу, да не знаю как. Не откажи в добром совете, помоги вылечить папу.
Тоня слушала внимательно, долго нюхала преподнесённые дары, потом оглядела Гебу со всех сторон и молвила:
— Вижу дрожь твою, не врёшь, поганец. За отца переживаешь. Да и ко мне подход правильный выбрал. Не хитришь ли?
— Нет, бабушка Тоня. Плохо папе, а я его люблю.
— Знаю, что плохо, видела его как-то. Да и молва по озеру идёт. Только вот не просто это будет — излечить его. Болезнь у него страшная, не изведанная ещё особо.
— Совсем ничего нельзя сделать? — скривил расстроенную рожицу бегемотик.
— Не вздумай мне тут плакать! Сделать всегда что-нибудь можно, если с умом, упорством и терпением. Ум у тебя есть: вона как старуху ублажил да подлизался... А терпение найдёшь, ежели папку любишь. Упорства вам обоим надо будет — ой как много! Потому как надолго хворь отца твоего прихватила.
— Папа сильный и упорный, я знаю. И я хочу стать таким, как он, — ответил Геба, гордо выпячивая грудь.
— Ну, тогда слушай и запоминай, малец. Болезнь эту вылечить полностью нельзя. Есть только одно спасение — делать физические упражнения, набираться сил по крохе и верить в излечение. Тогда, быть может, и свершится чудо.
— Как же верить в то, что невозможно? — пролепетал озадаченный бегемотик.
— Многое из того, что сейчас возможно, когда-то давно представлялось недостижимым. И только те, кто верил и стремился, кто работал не покладая лап и мозгов, превратили невозможное в явь, сначала для себя, ну а потом и для других, развеяв все сомнения и подав пример, — прошамкала Тоня, бросив хитрый взгляд на растопырившего пасть Гебу.
— Тогда что важнее? Вера или упорство?
— Вера и труд. Труд и вера. Не надо их разделять. И неважно, что первое, а что последнее. Они всегда должны быть вместе.
— И если папа будет верить и трудиться, то он выздоровеет? — бегемотик весь напрягся от желания услышать «да» в ответ.
— Пойми, малыш, этого никто не знает. Но даже если выздоровления не случится, он будет счастлив.
— Как больной может быть счастливым? — захлопал глазищами Геба.
— Он будет счастлив оттого, что не сдался, что борется и радуется каждой новой толике здоровья, отвоёванной у болезни. И оттого, что с ним будешь ты. И, уж поверь мне, это очень много. Больше, чем лежать, изнемогая, и терпеть обиды.
— А-а-а?
— Но и исцеление вполне может произойти. Ни ты, ни он ведь ещё и не пробовали предпринять что-либо... — Тоня мотнула головой, давая понять, что аудиенция завершена, и принялась лопать траву и плодовые колбаски, щурясь от удовольствия.
Бегемотик всё понял и принялся за дело: сам в уме составил для папы график упражнений, опираясь на подслушанную где-то фразу «жизнь есть движение», придумал, где, как и когда они вместе будут тренироваться, раздобыл у знакомых обезьян кокосы для подвижных игр, присмотрел недалеко текущую глубоководную речку для плавания. И вот однажды утром заговорил с бегемотом-папой:
— Папа, я знаю, что нам надо делать. Меня бабушка Тоня научила.
Огромный бегемот с трудом открыл глаза, повернул голову и спросил удивлённо:
— Ты говорил с Тоней?
— Да, и она подсказала, как мы можем прогнать твою болезнь. Только делать всё нам надо вместе, и ты должен меня во всём слушаться, как врача и тренера.
— Врача? И тренера? — сморщил нос бегемот.
— Да, папа. Бабушка Тоне мне дала специальные инструкции. И ещё она сказала, что вылечить себя сможешь только ты сам. Под моим наблюдением!
— Тоня так сказала? — недоверчиво прищурился отец.
— Да, теперь ты — мой пациент.
— Ну, хорошо... доктор. Что я должен делать? — просипел бегимотище, с наигранной покорностью кивая своему отпрыску.
На том они и договорились. И уже на следующий день начали вместе заниматься. Геба по утрам будил батю, заставлял разминаться, массировал ему своим носом шею, помогал приподнимать лапы под счёт, подталкивал сзади, чтобы выбраться на сушу. Потом они долго ковыляли к реке, погружались в воду и плавали, каждый день увеличивая расстояние. Пытались даже играть в футбол, неуклюже пиная собранные Гебой кокосы. Бегемот-папа стал оживать на глазах, улыбаться начал и трясти головой от смеха. Все вокруг теперь смотрели на них с уважением и не решались обижать ни большого, ни маленького. Геба радовался и часто вспоминал мудрую Тоню.
Так и стали они жить-поживать да счастья наживать. А болезнь всё больше отступала, отступала, пока не пропала совсем, потому что бороться ей теперь приходилось с двумя противниками, а не с одним, как раньше.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/26/1081.jpg

Муха - Сорок восьмая и сорок девятая главы

Владимир Хомичук

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ. ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Проездил я в Москву более десяти лет. Улучшения постепенно прекратились. Наверное, я достиг максимума в своих попытках восстановить утраченные функции изувеченного тела. На смену упорным усилиям опять обрести способность передвижения на своих двоих пришла апатия, а потом и тупая депрессия. Но страсти вокруг моей несуразной персоны не утихали. Надо было как-то реагировать.
История с квартирой не закончилась. Сестрички жаждали её безвозмездного приобретения. За время моего лечения и взросления сына они проживали там поочерёдно, но в основном младшенькая. Я платил половину ипотеки и алименты сыну. Мне сказали, что он поступил в университет. В это время как раз разразился бум социальных сетей, и мне захотелось хоть издали понаблюдать за сыном. Я нашёл его профиль в Фейсбуке, правда, фамилию он сменил на материнскую, девичью, ну да бог с ним. Но странное дело: адрес был мадридский, и это как-то настораживало. Я принялся шерстить Мадридский университет — безрезультатно. Чёрт возьми, что происходит? Кто-то из знакомых посоветовал обратиться к частному детективу, я так и сделал. И вот тут началась забавная комедия нравов. Гротескная, чуть ли не полицейская история: оказалось, что Вовка ни в каком университете не учится, а живёт и работает в Мадриде. Причём, очень хорошо зарабатывает. Стоп, подумал я, а как же решение суда, кто же тогда получает алименты? Заинтригованный и несколько взбешённый я позвонил бывшей жене.
— Алина, добрый день, я хотел бы поговорить с сыном. Дай ему трубку, пожалуйста.
— Он не хочет с тобой разговаривать. И вообще его нет дома.
— Если его нет дома, откуда ты знаешь, что он не хочет со мной разговаривать?
— Он же сам тебе об этом написал.
— Хорошо, а где он?
— Вышел куда-то.
— На работу?
— Какую ещё работу?
— Мадридскую.
— Не звони сюда больше, а то я обращусь в полицию.
— Да пошла ты…
Через несколько дней меня вызвали повесткой в суд. Обвинялся я в угрозах по отношению к женщине, а это статья о насилии по половому признаку. В заявлении экс-супруга утверждала, что я позвонил ей по телефону, ругался матом и кричал, что убью её, если она не выставит квартиру на продажу.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ. КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС
Слава богу, Алина послушала меня, подала в суд. А то развесит вечно сопли и ноет. Вот и вчера говорит:
— Маша, может, не надо с Олегом судиться?
Я ей талдычу в ответ:
— А по мне, дорогая сестра, нечего цацкаться с этим уродом, возомнил о себе. Мы тоже не лыком шиты, не первый год в Испании живём и законы знаем, найдём на него управу в конце концов. Совсем уже обнаглел, сидел бы себе тихо в своей коляске и не рыпался. Не пришлось бы ничего выдумывать, идти на уловки, скрывать, что Вовка давно в Сарагосе не живёт и работает.
— Инвалид ведь всё-таки.
— Олегу не повезло, конечно, в жизни, кто спорит, но зато денег у него более чем достаточно: такую пенсию по инвалидности получает — здоровый позавидует. А нам как выживать? Я бесплатно сына вашего воспитывала всё это время, а у меня у самой трое детей.
— У тебя Виталик всё же есть.
— Виталик мой денег зарабатывать не умеет, уже столько работ сменил. Да и какие там деньги на стройках можно загрести? Мизер. Если ты квартиру продашь, где мы жить вчетвером будем, чем детей кормить? Говорила же Виталику, не надо так неосторожно в постели, а он навалится, как кобель, и давай любовь мне свою доказывать. Потом говорит, аборт сделай. А нельзя, нехорошо это, не по-божески! Как на меня люди в церкви посмотрят, что скажут? Ещё гляди, с работы попрут. А мне так трудно было на должность казначея в приход устроиться! Разойдусь я с ним, хватит уже мне голову морочить. Вот только квартиру у Олега оттяпаем, и тогда прогоню его к чёртовой бабушке.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/27/1332.jpg

Муха - Пятидесятая, пятьдесят первая и пятьдесят в
Владимир Хомичук
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ. ДРУЗЬЯ
Друзья познаются в беде? Наверное, это правда. Мне трудно судить, я много раз пытался встать на место того или иного человека и думаю, что, как всегда, здесь нет однозначного ответа. Каждого из нас окружает такое множество обстоятельств, неотложных дел и сиюминутных несчастий, столько близких людей, что бывает невмоготу отреагировать на чужое горе должным образом. Я не собираюсь никого судить либо обвинять. Но думается мне, что каждый из нас вправе иметь свою точку зрения на всё и на всех, вне зависимости от этих самых «обстоятельств». Я поступаю проще: плохих вычёркиваю из своей жизни, хороших боготворю. И описываю. И тех, и других. Форма самозащиты? Да.

МАЛЕНЬКАЯ МОЯ
— Маленькая моя, я так по тебе соскучился! Дни считаю, оставшиеся до нашей встречи. Не могу без тебя. Шлю тебе буслика. Ты знаешь, что такое горячий и нежный буслик? Нет? Буся, буся — поцелуй, говорящий о моей любви, ягодка ты моя.
Он ещё много всего такого болтал с бестолковой улыбкой на лице. Андрей, которого все называли Коваль, после пятнадцати лет разлуки приехал в гости к своему другу Олегу, чья кликуха в институте была Рыжий. Прямо с порога Коваль объявил:
— Рыжий, я нашёл её! Мою единственную и настоящую!
Олег, который рыжим-то никогда и не был, просто яркий блондин, выпал в осадок и поперхнулся от смеха:
— А что, две твои предыдущие жены фальшивками были?
— Хорошо сказал, братан! Именно фальшивками они и были. А эта нет, она — подлинник. Леночка моя, хорошенькая... Олег, ты не представляешь, она мне заявляет, что любит меня ещё со школы!
— Сплошной «Сектор Газа», короче.
— Угу.
Хохотали они долго, подшучивали друг над другом и обнимались. Два друга, которые вместе приехали в Испанию много лет назад. Изменившиеся внешне до чёртиков, но оставшиеся теми же весёлыми, юморными парнями в свои нынешние пятьдесят лет. Андрей — типичный брюнет-красавец. Ален Делон, который пьёт одеколон. Так его всегда подначивали в студенческие годы. И светловолосый Олег, блондин-красавец, которому девушки говорили, что он похож на звезду советского экрана Олега Видова. Сейчас оба обзавелись внушительного вида животиками. Андрей поседел, а у Олега волосы потемнели, появились залысины и первый намёк на плешь.
Предавшись воспоминаниям, друзья засиживались каждый день, вернее, каждую ночь до пяти, а то и до шести утра. Целую неделю. Именно на столько Коваль вырвался к Рыжему перед возвращением в Минск, где жил теперь со своей новой женой, которую любил безумно, как совершенно неопытный юнец любит в первый раз и «навсегда». В Испанию он наезжал теперь только летом, работал в системе сезонной охраны гостиниц на средиземноморском побережье. А если говорить проще — устраивался вышибалой в отели, дискотеки и прочие увеселительные заведения. Такой поворот нарисовался в его судьбе после развода с первой женой, тоже их однокурсницей, заявившей мужу, что денег он зарабатывать не умеет, семью содержать не может, а бизнесом заниматься — не его призвание. Андрей, впрочем, попытался на первых порах одинокой жизни без семьи и маленького сына создать совместную белорусско-испанскую фирму по производству чего-то там и даже уехал в Минск, стал директором филиала этой шарашкиной конторы, но... дело не заладилось. А сам он так и остался жить в столице Беларуси, в квартире отца. Чуть позже «влюбчивый наш» женился во второй раз, опять развёлся и исчез на некоторое время из «испанского» поля зрения. Появился недавно, года три-четыре назад. По телефону. Звонил друзьям, с которыми поддерживал прекрасные дружеские отношения. Олегу тоже названивал. С перерывом в неизменные полгода. Происходило это обычно как-то так:
— Рыжий! Во сне тебя недавно видел, сечёшь? Ходячим! Мы даже в футбол играли, как раньше. Олежка, а это уже кое-что значит! Я — тебя — во сне... Да я уверен, всё у тебя получится. Ты, главное, держись, родной ты мой, не сдавайся. Чем тебе помочь можно? Только скажи, всё сделаю.
Олег очень радовался его звонкам, нуждался даже в них, умел дружбан настроение ему поднять, дух — или что-то в этом роде — укрепить.
Олег уже много лет передвигался на инвалидной коляске. Стал довольно одиноким, не слишком общительным, несколько замкнутым человеком. Но только лишь с виду, с чужими, незнакомыми ему людьми. С близкими и родными оставался по-прежнему открытым и радушным. И чувство юмора не растерял по крохам. Подкалывал всех и вся, над собой, горемыкой, посмеивался в открытую, без слёз и рыданий. Ну, а с Андреем — так вообще оживал. Андрей Ковалёв всегда был его верным другом, хоть и взбалмошным скитальцем по жизни.
Через полгода телефон опять взрывался то криком, то ласковым полупьяным голосом Коваля и история повторялась:
— Рыжий, в феврале приеду, точно! Соскучился по тебе, братик, а всё никак. В феврале буду. Я вспомнил! Про одного знакомого в Сарагосе, мы с ним в футбол вместе играли по выходным. Ты его не знаешь. Так вот он — этот, ну... тренер для таких, как ты, на коляске. Инструктор ЛФК. Во! Он обещал помочь, позаниматься с тобой. Бесплатно! Запиши телефон и позвони завтра. А я в феврале, ну в крайнем случае в мае у тебя буду. Обнимаю тебя! Давай! Давай.
Но на этот раз явился. Через четырнадцать лет после госпиталя, куда прилетел специально — с другом повидаться. Ворвался в квартиру — седой, крепко сложённый, сильный, улыбающийся во всю дыню.
— Валентина Николаевна! Вы меня помните? Нет? Постарел просто — сам себя не узнаю в зеркале. Можно я вас тёть-Валей называть буду? — ласково обратился Андрей к матери друга, протягивая ей какой-то подарок.
— Мам, тогда ты его Ковалем называй.
— Да ну вас, баламуты. Садитесь за стол, я вам поесть что-нибудь соберу, — ответила старушка.
— Тёть-Валь, вам помочь? Кстати, я готовить умею. Так что ужин сегодня я сварганю. А пока вот возьмите бутифарру, колбаса такая каталонская. Специально вам привёз.
— Ой, спасибо вам большое, — замялась женщина, вспоминая имя стоявшего напротив бугая.
— Маман, не смущайся. Ты к нему ещё проще можешь обращаться, говори просто «дядька» — и всё, — пришёл на помощь матери Олег.
Как бы ни противилась Валентина Николаевна такому конфузу, но с тех пор Коваль обрёл ещё одно нежное прозвище — Дядька.
Валентине Николаевне очень понравился этот приятель сына, она неожиданно обрела в нём помощника по хозяйству и передвижениям по городу в поисках продуктов, на которых можно было хоть как-то сэкономить: привычка всех пожилых людей, прошедших закалку советских времен.
— Дядька, ты чего стоишь рот разинув? Садись, а то борщ остынет. Хотя, может, тебе суп лучше подогреть, а то третий день подряд всё борщ да борщ?
— Не, тёть-Валь, хочу до конца насладиться вашим искусством, чтобы понять, что ж вы туда суёте: уж больно вкусный он у вас получается. Завтра я борщ приготовлю. Посоревнуюсь с вами, а Олег судьёй будет, только вы всё равно выиграете, потому что он нечестный.
— А мы пригласим кого-нибудь, — отреагировал Олег.
— Точно, давай так и сделаем, — засмеялся Андрей в унисон с Валентиной Николаевной.
Но конкурс не состоялся: друзья попросту погрузились в кратковременный русский запой. Не тяжёлый и смурной, наоборот — весёлый, говорливый, но с глубоким погружением. По ночам, когда выпивка в доме заканчивалась, Коваль по просьбе-приказу Олега спускался на улицу в английский бар, работавший до четырёх утра, и приносил пополнение сорокаградусных боеприпасов. Когда и оно заканчивалось, начинались поиски припрятанных (на всякий случай или праздник) запасов тёть-Вали. В предпоследнюю ночь перед расставанием дело обстояло так.
— Посмотри на кухне во всех шкафчиках и даже за ними, у неё точно что-то должно быть. Чё, я свою маму не знаю, что ли? — гудел Рыжий.
Коваль отправлялся на поиски, потом возвращался через некоторое время и сипел прокуренным голосом:
— Нету там ничего, всё обыскал.
— А я тебе говорю, есть, — бычился Олег. — Ты знаешь, где посмотри? Внизу, там такие планки декоративные должны быть, они проёмы между мебелью и полом закрывают. У неё для стряпни есть дешёвое вино в тетрабрике. Я помню, она покупала.
Коваль опять уходил в разведку, затем история повторялась ещё несколько раз. Вдруг он появился с наполовину опорожнённой бутылкой водки:
— Вина не обнаружил, вот что есть!
— Ого, не ожидал такого сюрприза от родительницы.
Когда и это лекарство, спрятанное тёть-Валей для натирания ног, осело в желудках двух случайных пьяниц, вернулись к поискам вина.
— Слухай меня, я нюхом чую — оно есть. Должно быть!
На этот раз Коваль вернулся опять-таки с пустыми руками, но с выпученными от изумления глазами:
— Нашёл! Там целый штабель пакетов с вином. Знаешь, сколько? Шесть!!!
Запасливая Валентина Николаевна собирала свою коллекцию долго.
Опустошена она была за ночь и затянувшееся до семи вечера утро. С перерывами на кратковременный сон и получение взбучек от тёть-Вали. Коваль между тем ещё и умудрялся названивать в Минск «своей маленькой», клясться в любви и заверять её в том, что он не пьёт и не курит и что она же его знает... При очередном таком звонке хитрющий Рыжий тайком врубил на мобилке громкоговоритель:
— Ковалёв, ты уже в умат напился, да?
— Ну что ты, маленькая моя. Как ты можешь так обо мне думать? Мы просто по чуть-чуть вина сухого, чтобы попрощаться.
— А почему «красавчик» гогочет?
— Он не гогочет, перекусываем мы, он подавился.
— Ага, от смеха.

vladimirkhomitchouk

— Нельзя так, маленькая моя, он же больной.
— И ты тоже. Вы оба больны на голову. Ты мне уже седьмой раз сегодня звонишь.
Время было вечернее. Друзья, чтобы не нагнетать обстановку, решили смыться из дома и поужинать перед разлукой в ресторане в знак своей вечной дружбы и преданности.
На летней террасе заведения было полно людей, все громко разговаривали, смеялись, в общем, весело отдыхали перед предстоящими выходными. Новые пришельцы с трудом нашли свободный столик и устроились за ним:
—Так, Рыжий, с пьянством надо завязывать. Мне завтра на самолёт в Барселону, а оттуда через Вену в Минск. Надо в хорошей форме прибыть: маленькая моя не поймёт и не одобрит сегодняшнего варианта.
— Пьянству бой, я с тобой согласен.
Подошёл метрдотель. Они заказали ужин, потом сидели и болтали. О литературе на этот раз. Коваль знал практически наизусть легендарный монолог профессора Преображенского из гениальнейшей повести Булгакова, а сцены из фильма «Собачье сердце» мог воспроизводить неустанно и мастерски. Они как раз смеялись над эпизодом, где Шариков читает «переписку Энгельса с этим... как его дьявола... Каутским», когда официант принёс заказанные блюда и минеральную воду. Сервируя стол, он стал невольным свидетелем безудержного смеха друзей и, уже уходя, бросил через плечо по-румынски:
— Русские свиньи.
Друзья опешили. Оба прекрасно поняли эту фразу: румынский принадлежит к той же языковой группе, что и испанский, оба языка берут своё начало от латинского и во многом схожи. Официант-румын наверняка думал, что два русских болвана толком-то и испанского не знают.
Первым возмутился Рыжий. Коваль попросил его не начинать заваруху, по крайней мере до его возвращения из туалета, и скрылся внутри ресторана. Рыжий остался один. Он был настолько ошарашен и возбуждён, что никак не мог прийти в себя. За двадцать пять лет эмигрантской жизни он впервые столкнулся с подобным открытым хамством по отношению к себе на почве национальной принадлежности. Испанцы, с которыми он практически сроднился, такого себе не позволяли. Официант, издавший унизительное восклицание, маячил неподалеку. Олег вежливо подозвал его и произнёс по-русски:
— Почему вы только что оскорбили нас? На каком, собственно, основании?
— Я не понимаю языка, на котором вы разговариваете, — с издёвкой ответил официант по-испански.
Рыжий спокойно повторил вопрос, оттачивая каждое слово уже на испанском языке, а потом добавил по-русски:
— Да всё ты, сука, понимаешь. Нефиг тут прикидываться, урод. А то я тебе и по-другому могу всё объяснить! Понял, тварь ты мерзкая?
Румын ощерился и начал медленно огибать стол, приближаясь к озверевшему от ярости инвалиду с намерением то ли отвезти его на коляске в сторону, то ли ударить тут же. Неизвестно. Потому что между ними вдруг вырос Коваль:
— Если ты, падла, сейчас хотя бы замахнёшься на моего маленького брата, я тебя изувечу, а потом просто убью.
Всё, конец истории — официант исчез, испарился.
Домой вернулись хмурые, не в духе. На расспросы Валентины Николаевны не реагировали. Потом чуть не передрались. Рыжий корил Коваля за то, что тот встрял не по делу, Коваль обвинял Рыжего во вспыльчивости и несдержанности. Спать легли врагами.
Рано утром Рыжий укатил на работу, прокричав матери, что провожать паршивца не намерен. В предобеденный час в офис позвонили, секретарша открыла дверь и провела клиента в кабинет Олега. Тот оторвал глаза от компьютера и встретился взглядом с Андреем, который, не говоря ни слова, обнял его:
— Рыжий, я через полгода опять приеду. С маленькой моей. Не прогонишь?
— Куда я тебя прогоню... Ты инвалида от смерти спас!
Секретарша, которая внесла по привычке кофе с угощениями для посетителя, вряд ли узнает когда-либо, почему шеф и его посетитель, разомкнув объятия, покатились со смеху и хохотали, не унимаясь, ещё минут десять.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ. ДРУЗЬЯ 2
В суде обвинения в насилии по отношению к женщине с меня сняли, естественно. Но сам факт послужил уроком, и я решил пойти в контрнаступление. Девушки, хотите квартиру? Их есть у меня. Покупайте мою часть, и дело с концом.
Поползли долгие, монотонные переговоры двух адвокатских контор, растянувшиеся на пять с лишним лет. Цена вопроса, то есть квартиры, мусолилась сестрицами дотошно, до последнего цента. Встреча двух сторон то назначалась, то откладывалась. Всегда по инициативе моих оппоненток. Почему обеих? Машка развелась с Виталиком, объявила себя многодетной матерью-одиночкой и тоже претендовала на часть жилища. Вся эта катавасия опостылела мне настолько, что как-то само собой, от отвращения наверное, я стал избавляться от депрессии и решил пересмотреть своё отношение к жизни в инвалидной коляске. Ладно, сказал я себе, ходить ты не будешь, но опускать голову и сопли разводить тоже не стоит, есть люди, которым похуже, чем тебе, но они не унывают, не сдаются и живут с достоинством, не теряя юмора и надежды, вспомни хотя бы Сашу Штыркина.

vladimirkhomitchouk

С Санькой я познакомился ещё на первом году своего пребывания в московской клинике. Симпатяге «шейнику» лет двадцати трёх приходилось в этой гадостной инвалидной жизни гораздо труднее, чем мне. Но парень обладал завидными преимуществами — бурной жизнерадостностью и захватывающим чувством юмора. Мы подружились, несмотря на разницу в возрасте. Меня подкупали Санин юмор и очень московский говор. Когда в больничных коридорах вдруг появлялись молоденькие, сногсшибательно красивые посетительницы, всем сразу становилось понятно: в клинику снова поступил Саня. Шутил парнишка совершенно спонтанно, не задумываясь, выплёскивал перлы остроумия и смекалки. Вот стоит он, например, в коленоупоре, и ему надо разрабатывать тазобедренные суставы и мышцы. И, как всегда, Дима считает количество проделанных движений, а потом добавляет своим сержантским голосом:
— Ещё, ещё и ещё! Ну, давай!
— Блин! — говорит Саня. — Ты бы лучше напротив плакат голой девки наклеил, я бы тогда и сделал «ещё и ещё»!
Конечно, парню недоставало такта и почтительности в общении со взрослыми, задубевшими от усталости людьми. Иногда он был крайне несдержан и позволял себе оголтелые выходки. То устроит головомойку санитаркам за отсутствие чистых полотенец, то соберёт в палате друзей, а те потом в туалет — курить травку, то свалит в ресторан с американками, где вдрызг напьётся с ними водки. В тот год в клинике был наплыв пациентов из Греции. Они собирались в зале напротив приёмной, разговаривали, шутили. Громко, очень шумно, как все средиземноморские люди. Я к этому давно привык у себя в Испании и не обращал внимания. Но вот беда: греки-то и телевизор с огромным экраном врубали на всю мощь, да к тому же ставили всегда свои, греческие, каналы. Однажды я не выдержал и попросил эллинов включить русское телевидение. Те отказались, сославшись на отсутствие кабельной трансляции в палатах. Рядом проезжал на коляске Саня.
— Санёк, может, хоть ты управу на них найдёшь? Галдят, телевизор всё равно не смотрят, а переключать не хотят.
— Щас, разберёмся.
Санька попросил своего помощника передать ему пульт управления, переключил телевизор на русский канал и прибавил звука раза в три, а то и больше.
Противник напрягся. Разговоры стихли. Потом заговорили всем стадом. Я переводил, потому что был единственным, кто достаточно знал английский, чтобы понять эту ругань.
Саня не отступал:
— Я сейчас ещё и ментов вызову! Попробуйте всё это дерьмо, которое вы на меня валите, им в участке пересказать. Там вам при помощи дубинки быстро мозги вправят, ещё и великому и могучему научат!
Греки написали жалобу на имя директора клиники — профессора. Саньку из клиники выгнали.
А он стал каждый год ездить в реабилитационный центр в крымском городе Саки и настолько восстановил руки, что сейчас работает таксистом в столице нашей родины. Мы до сих пор дружим. Я, кстати, недавно звонил ему, и мы договорились встретиться этим летом в Саки.
Скоро август — в августе судебные разбирательства в Испании притухают.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ. ДРУЗЬЯ 3
Перед отъездом в Саки я соорудил у себя дома что-то вроде спортивного уголка с коленоупором и параллельными брусьями, чтобы продолжать делать физические упражнения. Помог мне его соорудить ещё один друг. Бывший.

КРИК
Крик вырвался непроизвольно. Надорванный, животный, злой...
Впрочем, сама ситуация не располагала к такой моей выходке. Друг, ну не так чтобы очень закадычный, а может быть, и не друг, просто хороший приятель, однокашник — тоже в университете на одном факультете учились — пригласил в гости. Не виделись давно. Раньше встречались довольно часто, выпивали вместе, разговаривали, травили анекдоты и, конечно же, ржали от души.
И всё путём, как сейчас выражаются. Посидели, вспомнили прошлое. Приятель познакомил с маленькой дочуркой, которую я до сих пор не видел. Обалденное создание, говорит на двух языках одновременно и постоянно их путает. Болезнь всех детей, родившихся в эмиграции. Забавно было с ней разговаривать, серьёзная такая, всё норовила узнать поподробнее, откуда это новый дяденька такой взялся. Вопросов выпалила сразу целую обойму, да ещё и повторяла их, слушаясь родителей, поправляя слова и оттачивая произношение.
— А почему ты раньше не приходил?
— Тася, нельзя незнакомому дяде «тыкать». Ты должна к нему на «вы» обращаться, — вступила в разговор мама рыженькой девочки со вздёрнутым носиком, усыпанным веснушками-конопушками.
— Почему?
— Ну, потом, когда вы подружитесь, сможешь и на «ты» перейти.
— Так я же всех взрослых дядь и тёть на «ты» называю.
— Это на испанском. Здесь так принято. А сейчас ты на русском языке общаешься, да и дядя — тоже русский.
— А ещё неизвестно, подружимся мы или нет. Ты хочешь со мной дружить? То есть... вы хочешь? Ой, вы хочи…те, нет, вы хоотиите?
— Хочу, — рассмеялся я. И давай сразу на «ты», не будем усложнять себе жизнь.
— Правильно. А.. можно? — девчушка посмотрела на мать.
— Хорошо, с этим дядей можно, он наш друг. Но только с этим. А с другими русскими будь добра!
— Ладно.
Было очень приятно и интересно. Друг недавно квартиру купил. Большую и удобную. Ипотека, правда, тоже была большой, но не очень удобной. На эту тему в основном и проговорили весь вечер, передвигаясь из одной комнаты в другую, а затем уже сидя за столом, ужиная и попивая отменное сухое красное вино. Почти как в былые времена. Потом началось... Слава богу, жена и дочка к тому времени отправились в другую комнату по своим делам.
— Ну, а с работой у тебя как? — спросил я.
Лучше бы не спрашивал. Отвык, подзабыл, что это излюбленная тема Юры. Как только он садился на своего «конька», все остальные темы, предметы и люди меркли. Остановить его было уже просто невозможно. В принципе, говорил он всегда одно и то же. Работ Юра поменял много, был прекрасным специалистом в своём деле, одним из лучших даже. Но о каком бы месте работы ни шла речь, новом или старом, всегда выходило одинаково мерзко. Да ещё и коряво, потому что человек с высшим образованием, говорящий на двух иностранных языках, почему-то скатывался на сквернословие. Он не ругался матом, он на нём разговаривал. Причём делал это упоительно и непроизвольно. Работал Юра слесарем. Но не в этом, наверное, суть. Дело он свое любил, относился к нему бережно и с уважением. Только вот одно ему мешало — тщеславие.

vladimirkhomitchouk

— Руки у этих испанцев из задницы растут, понимаешь. Ни хрена не рубят, идиоты. Я ему объясняю: здесь подточить надо сперва, потом срезать угол и тогда уже шлифовать. Нет, блин, куда там, я же для него никто, переселенец драный.
Такой вот фаршированный руганью монолог мог продолжаться бесконечно, до посинения. После выдачи неизменных в своём негативе поимённых характеристик коллегам затрагивалась тема зарплаты. Зарплата страдала и скукоживалась под бременем отглагольных прилагательных: «прилагался» Юра к ней сочно и со смаком. Платили ему всегда, по его словам, ничтожно мало, меньше, чем другим.
— И потом, прикинь, когда немцы приезжают, ну типа клиенты или купцы, меня же ещё и переводчиком определяют, а бабло за эту, совсем другую, работу где? В жопе, то есть в кармане у суки-шефа.
Во всём и везде был виноват начальник, который, мало того, что ни в чём не разбирается, так ещё и расист.
— Юра, ну ты же не негр, не азиат, в конце-то концов, — не выдержал я и на этот раз. Как всегда, ошибся. Дальше разговор переходил на личности.
— Да чё ты гонишь? Как был всегда задавалой, так и остался, эгоцентричный ты наш.
— А при чём тут я?
— И при том и при этом. Ты никогда не даёшь до конца договорить, вечно перебиваешь, чтобы какую-нибудь заумную хрень вставить. Ну давай, а я уж послушаю.
«Н-да, поговорили два товарища после долгой разлуки», — подумалось мне. Хотел было остановиться, но почему-то продолжил:
— Ты затронул интересный вопрос, Юра. Считается, что эгоизм — это плохо. Я не думаю, что любовь к себе плоха по определению. Все мы любим себя с малых лет. Ну и что в этом нехорошего? Если ты любишь себя, значит будешь развивать и лелеять свое «я»: заниматься самовоспитанием, самообразованием, усовершенствованием собственной личности. И к тому же всё зависит от того, ЧТО или кто подразумевается под этим самым эго. Ведь мы не существуем в замкнутом пространстве, нас окружают дорогие нам люди, и если человек включает их в своё «я», то это уже и не эгоизм вовсе. Во всяком случае не чистой воды. Самому себе ты ведь не возжелаешь зла? Значит, не возжелаешь его и ближнему своему, если он вхож в твоё эго. Мне кажется, никто и никогда не делает ничего из бескорыстных побуждений. И тот, кто утверждает обратное, просто лицемер. Ему-то самому ох как нравится чувствовать себя хорошим и добрым, помогая другим! А что это, если не эгоизм?
— То есть ты хочешь сказать, что любая услуга и подмога другому человеку оказывается из любви к себе, что ли?
— Не стоит так упрощать, но, в сущности, да. И чем больше других в тебе, чем чаще ты помогаешь им, тем быстрее срабатывает механизм навыка. И делать добро становится привычкой.
— Ну ты даёшь. Белиберда какая-то!
— Пап, а что такое белибедра?
В дверном проёме стояла Таська с выпученными глазками и полуоткрытым ртом.
— Не белибедра, а белиберда. Это слово означает что-либо нестоящее, несуразное, запутанное или глупое, — опередил я растерявшегося от неожиданности отца семейства, который тут же добавил перцу во щи:
— Чушь, ахинея, вздор и бессмыслица это, доченька.
— Значит, дядя глупый? А как же я буду с ним дружить?
— Я не глупый, Тася, я просто смешной, папа именно это и имел в виду.
Маленькая егоза постояла ещё немного, внимательно оценивая ситуацию и поглядывая то на меня, то на отца, буркнула свое архисерьёзное «ладно» и ускакала.
— Вообще-то, это не белиберда, Юра, но не будем спорить. Так и быть, остановимся на том, что это просто казуистика.
— Хорошо, но ты упомянул в своей лекции слово «лицемер». Это что, в мой адрес?
— Да нет конечно. Просто я говорил о том, что многие люди не решаются напрямую признать эгоистичность своих или чужих поступков и начинают нести настоящую чушь и ахинею, как ты правильно заметил только что, о благих намерениях во имя чего-то или кого-то, часто упоминая в качестве примера не себя любимого, а кого-либо из знакомых, родственников или друзей. Но! Имеют-то они в виду именно себя, а не других, хороших и нравственно чистых людей. Желание казаться лучшим за счёт ближнего, притворяться святошей и чистоплюем в угоду сложившимся в человеческой истории моральным канонам и есть лицемерие. Классический пример этому — знаменитое утверждение «в Советском Союзе секса нет».
— Ну наконец-то! Давай лучше об этом.
— О чём?
— О нём родимом, о сексе. И женщинах, а то надоел ты уже со своей казуистикой, блин.
И об этом поговорили тоже. Потом Юра рассказал пару свежих анекдотов, которые умел мастерски приправлять, помимо ядреных междометий, интонациями и паузами. В общем, хорошо провели время, и я стал собираться домой. Вызвал такси, и мы спустились вниз. Таксист вышел, чтобы помочь с инвалидной коляской, и Юра, возможно, потому, что был навеселе, вступил с ним в беседу.
— Вот такие вот дела. Друг мой... — он кивнул в мою сторону. — Мы вместе в Испанию приехали, русских в Сарагосе и в помине ещё не было. Мы первые с ним были. А оно видишь как обернулось...
И по щеке приятеля, которого я не видел уже лет пять (потому что он просто отвернулся от меня, когда случилась беда, и сказал в своё время моей верующей маме, что она совсем не знает родного сына, а Бог — он всё видит), покатилась театральная, большая, лицемерная слеза.
Вот тогда, уже сидя в такси, я и закричал. Водитель отъехал немного, потом притормозил, повернулся ко мне и сказал:
— Я бы на твоём месте, братан, и не так ещё зарычал.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/30/748.jpg

Муха - Пятьдесят третья глава
Владимир Хомичук
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ. САКИ
В августе мы с Мартиной уехали в Саки. Примечательный городок, который помог мне избавиться от многочисленных комплексов. Прибыли мы в Симферополь, в аэропорту нас ждало адаптированное такси. Мы забрались в него и отправились в Сакский клинический санаторий им. Н. И. Пирогова. Такси действительно было адаптированным, но дорога отнюдь. На ухабинах мою коляску и меня трясло, как при бомбёжке. Вёз нас весёлый водитель-татарин, который гоготал над своеобразным русским языком Мартины. Та обиделась.
— Олег, почему водитель и вообще все русские люди смеются надо мной? Стоит мне открыть рот и произнести что-нибудь, все начинают улыбаться и ржать. Неужели я так плохо говорю по-русски?
— Они не над тобой смеются, а с тобой, и ещё они удивляются и радуются.
— Чему?
— Тому, что ты так мило произносишь слова на их родном языке. Им приятно, что иностранка выучила русский.
— Не понимаю.
— Ты заметила, что никто не поправляет тебя, а ведь ты иногда лепишь чудовищные ошибки?
— ?
— Они восхищаются самим твоим подвигом.
— Опять ты за свои шуточки.
— Это правда, любовь моя.
— Абсолютная правда, — подтвердил шофёр и опять загоготал. Потом спросил у меня: — А как вы узнали в Испании про наш санаторий?
— Мне друг один посоветовал, он часто сюда ездит. Штыркин, может знаете? — ответил я.
— А кто в Саки Штыркина не знает? Сашу здесь все знают.
Этот сокрушительный ответ меня совершенно не удивил, Мартина тут же прыснула от смеха.
Прибыли мы уже ночью, а на следующий день, в воскресенье, встретились с Санькой, и он показал нам Саки. Такого я ещё не видел! По улицам туда-сюда сновали люди в инвалидных колясках, на коленях у многих из них сидели девушки, вечером на танцевальной площадке вблизи санатория звучала музыка, инвалиды — мужчины и женщины — вместе «танцевали»: коляски почти у всех электрические, на них легко можно делать повороты и двигаться назад.
Началась наша жизнь в санатории: днём я принимал грязевые ванны и занимался в спортзале, а вечером мы гуляли по городу или укрывались от жары в санаторном сквере и болтали с самыми разными людьми.
Удивительное дело — раньше я не особо верил Мартине, её заверениям в любви. Мне, как и многим людям, казалось, что женщина может быть с колясочником либо из жалости, либо из чувства долга, родственной связи, экономической выгоды или зависимости. В Саки я начал менять своё мнение. Я увидел множество счастливых дружных пар, сумевших превозмочь неимоверные физические и экономические препоны и сохранить свои чувства друг к другу. Мы подружились с людьми из самых разных уголков России и других стран. Кого там только не было! Узбеки, армяне, чеченцы, арабы, русские, украинцы, татары… Первой испанкой, посетившей Саки, стала Мартина.
Там, в Крыму, как и много лет назад, мы ещё больше сблизились и научились помогать друг другу. Первым испытанием в этой поездке стали деньги. Вернее, отсутствие оных. Дело в том, что из-за дурацких санкций со стороны США и подобострастного Европейского Союза на территории Крыма невозможно пользоваться иностранными банковскими картами. Все приезжающие на полуостров должны расплачиваться только наличными, и сейчас перед нами стояла большущая проблема: надо было платить за пребывание в санатории и реабилитационном центре. В банках наши карты не обслуживались, трансферы не принимались, наличные деньги мы уже потратили, оставались копейки на сигареты и пиво.
Нас выручил Штыркин. Санька просто одолжил нам денег, ни на секунду не усомнившись в том, что долг платежом красен. А сумма была приличной, и нам хотелось отдать всё до отъезда домой, потому что Штыркин оставался там ещё на месяц. Мартина погрузилась в интернет и нашла всё-таки какую-то латиноамериканскую фирму, занимавшуюся доставкой денежных средств в любую точку планеты. Заказали услугу, деньги в последний день нашего пребывания в Саки поступили в банк, надо было их забрать. На следующий день мы уже улетали. Та ещё история.
До закрытия банка оставалось всего ничего, надо было поторапливаться. Экономический корпус в составе меня, управляющего электрической коляской, и Мартины, бегущей за мной по раскалённому асфальту, спешно выдвинулся за денежным мешком, хранящимся у чёрта на куличках. На полпути от натуги и скорости батарея коляски разрядилась, и мы в растерянности остановились. Что теперь делать? Я попросил проезжавшего неподалёку парня о помощи. Тот посоветовал ухватиться за ручку его коляски и дотянул меня до банка. Деньги мы получили в конце концов, но теперь предстояло вернуться в санаторий. Район отдалённый, такси не видно. И тогда в бой вступила испанская пехота. Она прошла пять километров по жаре быстрым маршем. Вернулась на адаптированном такси, забрала меня, горемыку. Вот это женщина!
Утром перед отъездом в аэропорт мы расплатились с лыбящимся во всю дыню Штыркиным. Потом попрощались с толпой, вывалившей проводить нас, и улетели в Москву: прямых рейсов в Испанию из Крыма нет. В Москву из-за нелётной погоды мы прибыли на два часа позже. Это нас и подвело: у Мартины закончилась виза, и прямо во Внуково её задержали.
Меня тем временем уже погрузили на специальный передвижной подъёмник, подняли и открыли люк самолёта. Я обратился к парню в форме и запротестовал:
— Позвольте, а где моя жена?
Сотрудник аэропорта стал куда-то звонить по рации, потом передал её мне. Я услышал плачущий голос боевой подруги:
— Олег, меня хотят отправить в посольство за новой визой, а тебя в Мадрид одного.
— Успокойся, Мартина, я тебя не брошу и никуда не полечу без тебя.
— Ты и не сможешь, у тебя только русский паспорт на руках, вид на жительство остался у меня в сумочке. Я никак не могу здесь никому объяснить, что тебя не впустят в Испанию и вернут обратно.
— Сейчас вернусь в аэропорт и сам всё объясню.
— Пожалуйста, помоги мне.
Великий и могучий русский мат! Ругался я в аэропорту громко, по-чёрному, без устали. Проходившие мимо люди рты разевали от изумления, завидев и услышав меня. Нам всё-таки переоформили билеты на другой рейс, и мы вернулись домой. Правда, без чемоданов: их потеряли в суматохе.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/30/1705.jpg

Муха - Пятьдесят четвертая и пятьдесят пятая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ. ФИНАЛ
Боже, как смешно было на протяжении целого следующего года наблюдать за жалкими, конвульсивными потугами Мухи и её сестры Мошки урвать квартиру. Это было до такой степени противно, что в какой-то момент я готов был отдать им её за бесценок. Мартина удержала меня от глупого поступка, как всегда впрочем. Мы с адвокатом нашли приемлемый компромисс, и битва за жилище подошла к концу, можно было подписывать документы на куплю-продажу. Банковским гарантом, кстати, со стороны сестричек выступал мой сын. Ну и пусть, это их совместное решение, так тому и быть. Лишь одно меня напрягало до последнего момента: я должен был оплатить половину суммы за недавно отстроенный в здании лифт, которым никогда не пользовался и не смогу этого сделать. Я заартачился, хотя адвокат мой по телефону принял это условие. Последнее слово тем не менее оставалось за мной. И оно должно было прозвучать при окончательном подписании документов в банке, куда мы сейчас выезжали вместе с Мартиной.
Это надо было видеть! В просторном зале, за огромным столом сидела Маша. Одна-одинёшенька. Без моей бывшей жены, та передала сестре все права на владение имуществом. Вокруг лишь суетились с бумагами адвокаты. Затем был зачитан нотариальный документ, и я поднял голову.
— Я подпишу его только после изъятия пункта о паритетной оплате строительства лифта.
— Ты это серьёзно? — чуть ли не взвизгнула сильно постаревшая и раздавшаяся в объёмах младшенькая. — Но ведь юристы уже обо всём договорились!
— Я не согласен платить за лифт, которого в жизни не видел.
Адвокаты загалдели и удалились на совещание. Машка, судорожно порывшись в сумочке, достала телефон.
— Он отказывается ставить подпись, как ты и предупреждала. — Пауза. —Да? А кто вторую часть внесёт? — Пауза. — Ну, как знаешь.
Она встала, постучала в смежную совещательную комнату и зашла внутрь. После последовавшего выхода адвокатского кортежа и объявления об упразднении пункта о лифте я поставил все необходимые подписи.
Я считаю себя счастливым человеком, говорю это совершенно серьёзно: после аварии, в которой чуть не дал дуба, я умирал ещё один раз в московской клинике, но выжил. В Испании есть замечательная поговорка: «Сорняки никогда не дохнут». Может, это про меня? Как бы там ни было, сейчас я инвалид или, выражаясь политически корректно, человек с ограниченными физическими возможностями. Положение это очень тяжёлое, не нужно раскрывать очевидное. Но противостояние ему многому научило меня. Мне кажется, я по-другому, более мудро стал относиться к великому чуду под названием жизнь. Я ценю простые беспроблемные моменты и считаю их фрагментами счастья. Это отношение к уходящему в безвозвратное времени позволяет мне чище относиться к людям. Я умею их различать, сразу вижу плохих, отмахиваюсь от них и бегу, если мне позволительно так выразиться, к хорошим, остаюсь с ними, ценю и люблю их. Как женщину, к которой хочу обратиться в конце.

MON AMOUR
(Признание в любви, или Исповедь прелюбодея)
Mon amour, лет двадцать я тебя так называю. В последнее время стал часто обращаться к тебе по-русски, восклицая по поводу и без: «Любовь моя!» Когда ты злишься на меня, то упрекаешь: «Хватит повторять уже mon amour да mon amour — ничего такого в твоём поведении я что-то не наблюдаю». Тогда, чтобы ещё больше подразнить тебя или самому защититься, я, как всегда, отмахиваюсь: «Да, ты права, это прозвище у тебя такое».
Мне уже пятьдесят пять. Прошло тридцать лет с тех пор, как мы познакомились. Многое из того, что я напишу сейчас, ты уже знаешь: никогда мне не удавалось укрыться от твоих расспросов-допросов, умеешь же ты вытянуть из меня почти всё до капельки. Почти. Ницше высказался по этому поводу: «По-настоящему близкий человек — это тот, кто знает твоё прошлое, верит в твоё будущее, а сейчас принимает тебя таким, какой ты есть». Я не раз тебе повторял, что каждый человек имеет право на свой затаённый уголок, куда доступ всем остальным людским особям строго ограничен. В русском языке есть слово, которое хорошо отражает то, о чём я сейчас говорю (но не только, а в данном случае не столько), — «исподнее». Это не грязное белье, нет. Это слово берёт начало от древнерусского «исподъ», то есть «низ». Но не хочу сейчас углубляться в серьёзный разговор. Скажем так: очень просто всё. Вверху у человека что? Голова. А внизу? Нет, не ноги. А то, что между ними. Опять я за свои шуточки. Как ты говоришь? Скабрёзные? Ну да ладно. Не это важно.
Когда меня поздравляли с пятидесятилетием, один наш общий знакомый, профессор из Москвы, сказал, что в этом возрасте жизнь мыслящего человека только начинается, что меня очень многое ждёт впереди и что я сам в этом скоро начну убеждаться. Привёл пример из своей жизни, говорил убедительно, красочно. Я ему, конечно же, не поверил. А зря. Теперь, когда прошло всего-то пять лет, сложных, надо сказать, очень бурных и недобрых, я всё больше вспоминаю его слова. И несмотря на то, что впоследствии он причинил мне огромную человеческую боль, обманув и предав меня, должен признать его правоту. Меня, наверное, действительно очень многое ждёт впереди — я обрёл тебя и начал становиться другим. Но речь сейчас не о том.
За все эти годы у меня было много женщин, разных, была жена даже. Ты, впрочем, знаешь. Но не обо всём и не обо всех. Первый раз я влюбился в третьем классе средней школы. Это была очень бурная любовь. С соперниками и противостоянием с её родителями, которые отгоняли меня по ночам от окна их деревенского дома. После того, как я врезал сопернику по челюсти и сбил его с ног в ответ на вызов «поговорить» — современную дуэль, десятилетняя Дульсинея позволила мне прикоснуться к её устам. Это было сногсшибательно, восхитительно, испепеляюще! С этого момента я полюбил всех женщин, всех вообще. Существа, способные доставлять подобное наслаждение одним лишь прикосновением губ не могут быть ничем иным, как чудом. Я и до сих пор так думаю, кстати. С вариациями и отступлениями, конечно, но все женщины мне представляются произведениями искусства, ходячими картинами — смотрел бы и смотрел, не отрываясь.
Потом меня перевели в другую школу, городскую. Трагедия. Но длилась она недолго, потому что меня усадили за парту с самой красивой девочкой в классе. Тогда я изведал горечь безответной любви: она не обращала на меня никакого внимания.
За неимением возможности, как выражались тогда с трибун, я направил свой взор на одну из старшеклассниц. Вернее, на её выпуклости в грудном отделе. Признался в любви и был удостоен. Права прикосновения к оным! Я чуть сознание тогда не потерял, клянусь всеми святыми. В общем, гормональное развитие моё напоминало извержение вулкана, как и у большинства здоровых молодых людей, впрочем. Снова был вызван на дуэль и избит — старшеклассник был выше меня на голову. Я ему потом отомстил. Специально в секцию карате для этого записался и пять лет вынашивал идею мести. После окончания школы на дискотеке засандалил ему в голову маваши (удар такой — ногой с разворотом) и успокоился наконец.
Женился я по любви, как мне тогда казалось, на первой девушке, которая отдалась мне целиком и полностью. Но и изменять ей начал сразу после свадьбы. Вернее, после армии, ведь после свадьбы меня сразу забрали в ряды... Дело нелёгкое, тяжёлое даже, очень. А для полового становления мужчины так и губительное, вредное, я бы сказал. Картины-то ходят вокруг потрясающие: жёны и дочки офицеров, стенографистки всякие, поварихи. В общем, чума! В армии подружился со студентом из Москвы, он на военных сборах в нашей части оказался и сразу после службы пригласил меня в гости. В поезде познакомился с украинкой средних лет. Чернобровой, как полагается. Телефон оставила, договорились о встрече. Друг из Москвы, как и обещал, поселил меня у себя в съёмной квартире, закупил шампанского и смылся по своим «студенческим» делам, а я тут же стал названивать дивчине. С тех пор я шампанского и не люблю, даже настоящего, с твоей родины, французского. Выпил я тогда его марки «Советское» ну очень много. Взбодриться хотел, а получилось наоборот. Оплошал, ничего у меня с кубанской казачкой не вышло по причине физического не... состояния. Опозорился, в общем. И испугался. Потом у меня ещё несколько таких же конфузов было. Я затосковал.
Лечил меня ещё один мой друг, тоже армейский. Он и сейчас мне друг, и ты его знаешь. Теперь он довольно-таки знаменитый художник, а в армии штамповал плакаты с призывами. Так вот, после моего звонка и плаксивого признания в затянувшемся фиаско он тут же пригласил меня на свадьбу. На свою. С будущей женой, кстати, познакомил его я. Дело было на пляже. Рядом с нами загорали две девушки. Чёрненькая и беленькая. Брюнетка и блондинка, я хотел сказать. Потом они поднялись, чтобы пойти искупаться. Мы, как всегда, залюбовались картинами. И тут я заметил, что армейский мой товарищ начал меняться в цвете: побелел, покраснел, а потом стал каким-то тускло-зелёным. Пришлось долго его убеждать, откачивать уговорами, что надо бы подойти, познакомиться. Ноль по фазе. Оробел товарищ, а старше меня на пять лет: его в армию забрали после окончания театрально-художественного института. Я спрашиваю:
— Мне какую на себя брать?
— Брюн, — отвечает и опять молчит как сыч.
— Щас сделаем, — говорю и направляюсь к только что вышедшим из недр озера Дианам:
— Девушки, спасите парня! Он молодой, но очень талантливый художник. Был настолько сражён вашей красотой, что онемел. Ничего не говорит, дар речи потерял. И парализован, двигаться не может. Давайте попробуем вернуть его к жизни совместными усилиями. Он потом вам каждой по портрету организует. Я проконтролирую.
Девчонки переглянулись, рассмеялись и согласились. Весь вечер мы провели вместе, а через месяц художник сделал блондинистой фее предложение. Теперь пригласил на свадьбу и пообещал, что вылечит.

vladimirkhomitchouk

Я приехал в ресторан, где проходило торжество и был «пририсован» к даме. После окончания празднества она пригласила меня домой и действительно излечила. Враз. Опытная была, умелица.
Ну и потом много всего было, сама знаешь, чего, как поёт твой любимый Расторгуев в замечательной песне «Свои». Всё это я рассказываю тебе не для того, чтобы побахвалиться и произвести впечатление. Никаким дон-жуаном и любителем клубнички я не был. Хочу поделиться с тобой и во многом признаться, вот и всё. В Испанию я приехал, будучи женатым. У меня только-только родился сын. Это меня не удержало, потому что в моей стране становилось опасно жить. И я удрал, через год перевёз жену с годовалым сыном. Вместе мы прожили одиннадцать или двенадцать лет и развелись. Тяжёлая история, ты была тому свидетелем.
Очень много написано книг и картин, снято фильмов и досужих псевдоинтеллектуальных разговоров ведётся о женской красоте и её предназначении в этом мире.
Мне часто приходилось быть слушателем подобных разглагольствований, в которых пафосные ораторы как только не изощряются, чтобы выразить простую вещь: вы, женщины, не такие, как мы. Вы другие, мы устроены по-разному, поэтому нас и тянет друг к другу. Так устроен мир, такова природа. Ух, какой я штамп только что отчеканил! Самому смешно. К чему я всё это? Хотел сказать тебе о том, что мне давно уже претит тема мужского превосходства, с одной стороны, и феминизма, с другой. Если не вламывается насилие в сосуществование этих двух начал, то проблема исчезает сама по себе. А все мои мужланские шутки-прибаутки — не более чем самозащита перед натиском этой самой женской красоты. Твоей в данном случае.
Хочу привести здесь ещё одну цитату, она длинная, но мне очень нравится. Как Довлатов, этого не сказал бы никто: «У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека».
Так вот, я вообще ангел. Именно поэтому меня и бросила жена.
Ты не раз помогала мне. А недавно практически спасла. От разорения. Я ударился в биржевые торги и проиграл огромные деньги. Если бы не ты, меня бы засадили в пожизненную долговую яму. Неправда, что её не существует в современном мире. Она есть, только называется по-другому — долгосрочный кредит под залог имущества. Ты не деньги мне вернула, а заставила найти решение, разбудила во мне померкшую способность думать быстро и предприимчиво. И я взялся за бизнес и начал писать. Мне хочется этим заниматься. Вот и сейчас пишу, не знаю даже что. Но мне это нравится.
Потому что мне нравишься ты. Не хочу расставаться с тобой. Будь со мной всегда. Пожалуйста, mon amour.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ. ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ
Опубликовал в Фейсбуке свой рассказ «Mon amour» и тут же получил отзыв: «Ух, как же здорово!»
Я спросил у девушки по имени Наташа, написавшей столь лестный отзыв:
— Спасибо, но что именно?
Прелестная поклонница моих потуг в литературе ответила:
— Стиль. Его лёгкость и искристость. Словно пузырьки холодного шампанского в тени цветущей жимолости. Такая вот ассоциация.
— Прекрасная ассоциация. Ещё раз благодарю.
— Это вам спасибо, Олег, так хорошо!
Настроение несколько улучшилось. Приятно, чёрт возьми. Но и заставило призадуматься. Опостылевший в хлам человек, с которым я каждый день встречаюсь в зеркале, сказал:
— Вчера ты отпраздновал день рождения. Напился вдрызг. Тебе уже пятьдесят пять. Свой первый рассказ ты написал год назад. Ну, и что? Будешь продолжать?
— Не знаю, если честно. Писать хочется. Завораживает.
— Девушка вот стиль твой хвалила.
— И не одна она, между прочим...
— А другая твоя подруга, прекрасная художница между прочим, написала тебе совсем обратное.
— Да.
— А что именно она там пишет?
— Щас посмотрю.
— Давай, я тоже гляну.
— Говорит, пишу я простовато, и мне ещё искать и искать свой слог.
— А вот здесь, видишь? Цитирую: «Ты словно отчёт очевидца пишешь, но очень бы хотелось, чтобы был и момент литературы». Н-да. И добавляет: «...Момент умения слагать слова в предложения, что ты, конечно же, делаешь, но как-то тривиально, что ли». И ещё. Вот, смотри: «Ищи свою мелодию повествования, пока не слышно её, а жаль».
— Да задолбал ты уже этими цитатами. У меня вон сколько положительных отзывов от читателей. И рецензий людей пишущих.
— Людям свойственно ошибаться, как говорит твой друг Сярога.
— Он ещё и не то может сказать, лишь бы позлить меня.
— Он ведь прав.
— Просто подстегнуть меня хочет. Из добрых побуждений, я уверен.
— Ты слишком уверен в себе. Тебя почитать — и создаётся впечатление, что ты кричишь: «Вот я знаю, что надо писать. А вы читайте, это круто, я это пережил».
— Мне и Миша из Питера твердил постоянно, чтобы я не зацикливался на себе, а абстрагировался.
— И правильно.
— Может быть, но я не только о себе пишу, меня окружают другие люди, их помыслы и действия.
— Ты даже сейчас лепишь сплошные штампы в своей речи. Помыслы и действия. Ошизеть!
— Здесь ты прав. Их состояние жизни и поступки.
— Немного лучше, но не то.
— Ну, так можно бесконечно варьировать.
— Вот и найди своё, чтобы тебя сразу узнавали.
— Я пытаюсь.
— Пока не очень получается.
— Чья б корова мычала... Ты ведь — это я.
— Но мне проще тебя бодать, ты уязвим. И выставляешься везде этаким плейбоем. Хотя и умным и симпатичным.
— Наверное, но это быстро проходит. Стоит только голову опустить, увидеть колёса своей инвалидной коляски, и я опять возвращаюсь в модус «всё по барабану».
— И на жалость слишком часто давишь. Поэтому тебе и пишут хорошие отзывы. Из вежливости. Да кому ты нужен со своими соплями?
— Да не распускал я их никогда, во всяком случае не часто и не прилюдно. Даётся это нелегко, ковш бульдозера иногда нужен, чтобы их выкорчевать. Но куда же мне деться от своей неподвижности?
— Засунь её подальше. Не выпячивай. Дешевизной отдаёт.
— Я так не считаю. Люди и относятся к нам как к отверженным, потому что мы молчим.
— Наверное, ты прав. Но и здесь ты не сможешь так просто отвертеться. За последние полтора года ты в этом деле нисколечки не преуспел. Сдался внутренне. Перестал верить в то, что сможешь встать и пойти.
— Эй, поосторожней на поворотах, я продолжаю бороться, каждый день пашу как вол.
— Но делаешь всегда одно и то же. И хуже, чем раньше. Не ставишь каждодневных задач, и цель твоя затуманилась.
— В чём-то ты определённо... прав. Надломился я несколько в своей решимости. Раньше всё твердил себе, что добьюсь, потому что упрямый как баран.
— Ты и есть баран. Только не упрямый, а тупой.
— Это неправда, ты же сам себя сейчас уничижаешь.
— Значит, мы оба тупые.
— Нет, брат. Ты просто разъярить меня хочешь.
— Да, хватит уже ныть. У тебя не так уж много времени осталось. С десяток лет от силы. Тело стареет, мышцы атрофируются, психика твоя на пределе. Мать стареет. Глядишь, и помрёт скоро. Кто тебе будет помогать?
— У меня есть mon amour, она меня не оставит...
— Три точки вот поставил: сам и сомневаешься в том, что говоришь.
— Не может она подвести меня! Столько лет рядом.
— Не смеши и не обманывай меня, то есть себя. Одно дело — быть рядом, другое — утку из-под тебя вытаскивать через день.
— Блин, не зря тебя обзывают достачей!
— Посуди сам, что ты можешь предложить этой красивой женщине? Ни-че-го. Даже секса нормального.
— Она утверждает, что это не первостепенная вещь в жизни.
— И ты веришь в эту чушь?
— И верю, и не верю.
— Хочешь верить, но не веришь.
— С годами я и сам начал думать иначе.
— Это ты о чём сейчас?
— О любви, брат, о ней поганой.
— Ну-ну, поведай. А я послушаю.
— Она существует. Но с возрастом меняется. Не стареет — преображается. Начинаешь ценить то, чему раньше не придавал особого значения. Или соизмерял неправильно. В молодости на первом месте стояли утехи и наслаждение. Сейчас иначе.
— Продолжай.
— Постепенно главным становится взаимопонимание и уверенность в поддержке, даже если кто-то из двоих поступает плохо. Сначала помочь необходимо, а потом уж корить и поучать. Благодарность может творить многое, если не превращается в обузу и долженствование.
— Ух ты как запел. А куда же шарм и чисто химическое притяжение засунешь?
— Они первоначальны, но не первостепенны. И никуда не денутся, если их поберечь немного.
— Что-то ты заумно заливаешь.
— Для умственно одарённых поясняю: обоюдное влечение доверием и взаимовыручкой не испортишь. Наоборот. Ну и следить за своим физическим обликом надо. Блюсти себя в ППП.
— ППП?
— Пределах приемлемой пригодности. Только что придумал.
— Даёшь ты иногда.
— Ты заставляешь.
— Не увиливай. ППП говоришь? Сам-то вон как разжирел!
— У меня сидячий образ жизни.
— Вечно ты отговорками отделываешься. Жрать и пива пить надо меньше.
— Да я и не ем почти ничего, а вот с пивом ты в точку.
— Не в точку, а в бочку.
— Юморить пытаешься?
— Юмор — великое дело, он не раз нас с тобой спасал.
— Согласен. Иначе — совсем плохо.
— Что-то я уже запутался, где ты, а где я.
— Я тоже. Одно несомненно: нас двое.
— Пойду-ка я велосипед свой с механическим приводом крутить, а потом шагов двадцать попытаюсь сделать, держась за параллельные брусья. И новое что-нибудь попробую, чтоб ты не говорил ничего насчёт соплей, мудозвон. Хандра иногда мучает, это правда. Но не сдамся я. Никогда!
— Во-во, давай. А я пока подумаю, что и каким слогом в следующем рассказе написать.

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться