vladimirkhomitchouk

Муха - Предисловие, первая и вторая главы.

Владимир Хомичук.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мухой её стали называть с детства за большие, немного выпуклые зелёные глаза, всегда смотревшие на собеседника с затаённым вопросом о чём-то своём, скрытном и не поддающемся человеческому разумению. Пухлая девочка со странным взглядом с годами превратилась в симпатичную, привлекательную даже, девушку. Одна беда — задница, которая, как у настоящей мухи, раздалась в размерах и некоторым образом портила общий довольно притягательный вид.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЛУНА

Игорь из дома напротив говорит мне сегодня: «Муха, ты чего это вырядилась? Небось опять мальчиков собралась соблазнять?» Я ему и отвечать даже не стала. Тоже мне зубоскал нашелся... И вовсе я не вырядилась, просто надела новые джинсы, которые папа недавно из Германии привёз. Ну там ещё косынку с фирменной лейблочкой повязала да немного глаза подвела, чтобы были ярче. Ну и пусть обзываются, всё равно они у меня красивые, как у Мег Райан. У неё, правда, серые, а у меня зелёные. Зато у меня они большие, а парням это нравится, я-то знаю. Вон Витька как на меня заглядывается! Вчера сказал, что за одни такие глаза готов в любую девчонку влюбиться. А я ему: «Вот иди и ищи себе девчонок, сколько хочешь, а мои глаза оставь в покое!» В общем, убрался, несолоно хлебавши. Вообще-то он ничего такой. Блондин, отличник, только толстоват немного. Но зато высокий. На руках будет носить, если что... Ой, что это я? Ладно, пойду лучше к Томке схожу, поболтаем о том о сём. Я ей журнальчики новые про модную одежду покажу, тоже папа в подарок привёз. Пусть обзавидуется. Может, и подарю один, если про Олега что-нибудь расскажет. Она же недалеко от него живёт.
Олег — это друг Витьки. Они даже (мне говорили) за одной партой сидят. Я ведь на год старше их обоих. То есть они в девятом классе сейчас, а я в десятом. Скоро школу заканчивать, а у меня даже парня нет. Одноклассники на меня особого внимания не обращают. Так даже лучше, среди них и выбирать некого. Одни хлыщи деревенские, хулиганы, прощелыги и пьянь с детства. Район-то у нас затхлый, бывшая деревня, сейчас пригородный посёлок вроде как. Дома у всех свои, с садами и огородами, ну типа коттеджи даже. Да куда там! Большинство из обитателей этих самых коттеджей и слова такого в жизни не слыхали. Короче говоря, голытьба. Рабочие, посудомойки, шофёры всякие да уборщицы или станочницы с местного химического завода, что возле школы. В общем, тьма. А вот моя мама — она директор главного кинотеатра в городе. «Космос» называется. Надо же, прямо в точку! Ещё бы, ведь и папа у меня не простой шофёр, а работает в «Совтрансавто», то есть занимается международными перевозками. Вот поэтому у нас и одежда вся фирменная, а не совдеп драный, как у всех. Короче, между нашей семьёй и всей посёлочной рванью — действительно космос.
Но всё равно, если я в Москву поеду в институт поступать, то кто его знает, как там сложится. Ведь Москва — это уже другая планета почти, я ж не дурочка, чтобы там своего принца искать. Фильмов я про этих глупышек много насмотрелась. Туда со свиным рылом-то не очень. И в журналах много повестей и статей об этом есть! Я же литературой очень даже интересуюсь. Чтобы быть на высоте. Надо здесь кого-нибудь поискать, надёжного и перспективного, чтобы и в Москве смог дорогу нам пробить. Вот поэтому мне и нравятся Витька и Олег.
Оба они отличники и подают большие надежды. Не зря преподаватели их всем нам в пример ставят. Витя из надёжной трудовой семьи. Отец у него — ветеран войны, руку на фронте потерял, но все равно работает на каком-то заводе бригадиром, а мама — персональная пенсионерка. То есть у Витьки с семейной биографией всё в порядке. Не подведёт при продвижении по карьерной винтовой, так сказать.
А вот Олег, который мне больше нравится… тут другая история.
Тоже блондин. Кра-а-сивый, прям Олег Видов! Среднего роста, спортсмен, классической борьбой занимается. Недавно я с сестрёнкой своей младшей —Машкой — на речке была, возле его дома в деревне. Видела, как он с высокого самодельного трамплина ныряет. Обалдеть! И плавает здорово — быстро, лихо так. Потом вышел на берег, потянулся, стройный весь, одним словом — белый ангел. А ещё он в музыке современной разбирается, деревня-то его совсем рядом с польской границей находится. Вот он и слушает польское радио и иногда, тайком от родителей, смотрит ихнее телевидение. А Польша по сравнению с нашей Белоруссией — это почти капитализм, достаток и благосостояние. И свободное информационное поле. Так что Олег очень продвинут в новостях со всего мира и особенно в рок-музыке. Какая там у него любимая группа, он говорил? Ну эта, как же её? «Лед Зеппелин», кажется. Не помню, спрошу на днях — будет повод, кстати, пообщаться с красавчиком.
Н-да, хороший он парень, завидный жених, в общем. Только вот одевается скверно, бедно очень, ничего-то у бедолаги и нет модного или престижного, ни джинсов, ни кроссовок, одно ширпотребовское шмотьё, аж стыдно за него бывает. А всё из-за родителей: мать — русская простушка, малообразованная, никакого социального статуса, работает на железной дороге стрелочницей, говорит с ошибками, постоянно подобострастно улыбается нашему директору, опускает глаза или прячется за спиной мужа — отца Олега. Того зовут Анатолий Фомич. Это страшный человек...

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

Достал уже меня наш историк, дальше некуда! Талдычит всякую муть, вычитанную из режимных памфлетов. Как робот со своей заданной программой, коммуняка недоделанный. Ему так положено, а то не дай Бог! Нет, так говорить не стоит. Лучше сказать, не дай чёрт! Я, конечно, понимаю, на уроке или с трибуны — ну никак нельзя иначе. Но ведь я наедине с ним пытался поговорить, с глазу на глаз, чтобы по-честному просто узнать, в чём же состоял конфликт с Троцким и почему его убили. У него округлились глаза, там застыл ужас, сменившийся высокомерным менторским презрением, потом снисхождением. В итоге на меня обрушился поток вонючего словоизлияния о недопустимости сомнений в правоте исторического прогрессивного пути, выбранного партией. Я у него спрашиваю:
— Афанасий Петрович, а не кощунственно ли управлять прогрессом через смерти, ссылки и политические преследования?

vladimirkhomitchouk

Он аж затрясся весь. По крайней мере скулы на мерзкой роже маленького мужичонки в потёртом заношенном пиджачке при зелёно-коричневом галстуке ходуном ходили, не хватало лишь скрежета.
— Да как вы смеете, молодой человек?! Я вынужден буду...
— Поставить вопрос о моём пребывании в рядах комсомола или исключении из школы?
— Это чёрт знает что такое! Я доложу директору о вашем поведении.
Рачьи глаза учителя обществоведения забегали в поисках отверстия в рыболовной сети.
— Я никого не оскорблял, ни с кем не дрался, лишь задал вежливый вопрос. Только и всего. В чём же вы собираетесь меня обвинить? В желании поглубже изучить историю Родины? Убедиться в правоте партии на пути к быстрейшему построению светлого коммунистического будущего? Да, я хочу получше изучить мировую историю, а натыкаюсь на противостояние со стороны преподавательского состава нашей школы в вашем лице, товарищ Перепелихин Афанасий Петрович. И ещё неизвестно, кому больше поверят, вам или секретарю комитета комсомола, то бишь мне.
— Вы чистой воды казуист, Олег. Я этого так не оставлю!
Он принялся перемещаться вокруг стола своей особенной, медленной марширующей походкой.
— Спасибо, хоть троцкистом не окрестили. Что ж, не оставляйте, во всяком случае буду готов к этому.
Я с детства любил много читать. Мама научила меня азбуке в четыре года. А уж дальше я сам стал шпарить. Первую книгу прочитал через год, специально в библиотеку в соседней деревне Клейники записался. Библиотекарь — пухлая женщина с носом-круассаном — долго и недоверчиво на меня смотрела и не хотела верить, что худющий мальчик-недоросток с оттопыренными ушами, выгоревшими на солнце жгуче-белыми волосами и затравленным взглядом уже умеет читать. Проверку устроила, я громко отчеканил несколько фраз из подсунутой газеты и был удостоен права прочитать «Царевну-лягушку». Съел я царевну вместе с лягушкой за ночь и на следующее утро опять явился в библиотеку, предстал пред судебным заседанием в составе нахмуренного лица заспанной библиотекарши и её клюющего носа, затем почти дословно пересказал содержание сказки и попросил разрешения самому выбрать следующую книгу. Был оправдан и освобождён прямо в зале суда.
«Записки из мёртвого дома» я проглотил в двенадцать лет. Перечитывал несколько раз на протяжении всей юности и до сих пор иногда возвращаюсь к некоторым страницам. Фёдора Михайловича я прочитал практически всего, за исключением разве что некоторых публицистических статей. Его слог поглощал меня полностью, обвораживал, пугал и укутывал детское сознание в холодные тёмные ночи. Оторваться от него я просто не мог. Подолгу лежал или сидел на кровати, вперив взгляд в книгу, и под звуки тихой музыки «Пинк Флойд» наслаждался удивительными словами, построенными в изящные предложения-молнии.
Когда я был совсем маленьким, со мной приключилась беда: я жестоко избил бездомного вшивого котёнка. Его окровавленная после удара о дерево мордочка часто преследует меня во сне. В тот день я слонялся по окрестностям своей деревни просто так, от нечего делать. Ко мне привязался этот замухрышка и противно мяучил, не замолкая ни на секунду. Не отставал никак, несмотря на мои окрики и взмахи руками. Жрать просил, бедолага. А у меня не было ничего с собой, да и желания помогать всякой твари тоже не было. Дети — очень эгоистичные существа, в поиске развлечений или наслаждений могут быть жестокими и немилосердными. Таким был и я. Гадёныш уцепился за мою штанину, я попытался его стряхнуть — ни в какую! Тогда схватил его за загривок и отшвырнул в сторону. Он вытаращился на меня тусклыми глазищами, ощерился, прыгнул и впился когтями в руку. Бил я его раза два-три головой о ствол ближайшего дуба, пока заморыш, истерично вопя, не удалился восвояси. С тех пор я всех кошачьих умоляю о прощении. Холю и ласкаю всякую кошку и кота. Вроде бы прощают иногда, даже оказывают знаки благоволения и снисхождения. У многих моих знакомых есть коты. У меня тоже. Эти гады меня любят, все признают без исключения, даже самые вредные и капризные. Видно, чувствуют, насколько честно я раскаиваюсь.
Однажды после урока преподаватель русской литературы Семён Львович Цимбельман рассказывал мне о войне. Он почти дошёл до Берлина. Был ранен и комиссован. О войне он говорил не так, как все, с трибуны там или в кино.
— Вы, молодой человек, несколько передергиваете, — картавит, — события и, главным образом, понятия. Никто вас не обманывает, героизм, конечно, был. Великий героизм.
— Не знаю, слишком пафосно всё преподносится.
— Не говорят лишь о другом, Олег. Человеческая сущность может обнаружить себя по-разному в экстремальных ситуациях. Даже в одном и том же человеке способны уживаться самоотверженность — героизм, как вы её определяете, и трусость, а то и подлость.
— Это вы о чём, Семён Львович?
— Понимаете, мне приходилось видеть людей, которые геройски проявляли себя в бою, не жалея своей жизни в прямом смысле слова, а под шум атаки стреляли в товарища, потому что до войны они были соседями и тот переспал с его женой или украл у него деньги.
На столе стоял кем-то принесённый кактус с шипами, воткнувшимися в и без того уже потёртый чёрный портфель учителя.
— Я примерно так и думал. Мне отец рассказывал.
— Ваш отец тоже воевал? Где? На каком фронте?
— Он не воевал, он в тюрьме сидел.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/10/21/1560.jpg

Муха - Третья и четвертая главы

Владимир Хомичук

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПОЛНОЛУНИЕ

По радио объявили, что Анатолий Фомич — отец Олега, известный в городе и области спекулянт, промышлявший на протяжении долгих лет самогоноварением и сбытом выращиваемых на собственном огороде помидоров и огурцов, наконец задержан милицией в ходе розыскных мероприятий по факту убийства пешехода при дорожно-транспортном происшествии. Преступник с места происшествия скрылся, оставив жертву в предсмертном состоянии на шоссе Брест — Кобрин в районе двадцатого километра. После месячного расследования дела, возбужденного по заявлению вдовы погибшего, преступник арестован и будет предан суду в ближайшее время.
В школе на Олега все смотрели как-то странно, одни — с затаённой злобной радостью, другие — с издёвкой и насмешкой, а учителя — с осуждением или подозрением. Бедняга уже слышал новость по радио и вошёл в здание школы с опущенной головой и потерянным взором. Со всех сторон на него сыпались произносимые тихими, а то и не очень, голосами подначивания и оскорбления: «Что, допрыгался, кулацкий сынок? Так твоему папаше и надо!»
Дальше — хуже. Классный руководитель вызвала в школу мать и настаивала на том, чтобы Олега освободили от уроков на несколько дней якобы по просьбе родительницы — до выяснения, так сказать. Женщине средних лет, в платке, с испуганными глазами было объявлено, что так будет лучше и спокойнее для учеников и преподавателей. Потому что мало ли что. И вообще, не место сыну преступника в этой школе, хорошо бы другую подыскать, а то ведь… вы меня понимаете... Тут Олег и не выдержал:
— Прекратите издеваться над моей матерью, Раиса Баталбиевна! Неужели вам не стыдно, в конце концов?
— Послушай, Олег! Что ты себе позволяешь?
— Это не я, а вы себе позволяете.
— Что?
— Крайнюю бестактность, граничащую с разнузданным хамством, в общении со старшим по возрасту человеком. Вот что.
— Ну-ка, мамаша, забирайте своего отпрыска и убирайтесь вон отсюда. Дальше пусть директор решает, я больше терпеть этого не намерена.
Олег открыл было рот, чтобы ответить, но мать обхватила его и — пойдём-пойдём, сынок, от греха подальше! — вывела в коридор.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ПАДЕНИЕ

Моего отца приговорили к пяти годам тюрьмы. Попрощались мы более чем странно, я бы сказал. Однажды утром, как всегда, я собрался в школу. Идти надо было пешком. Километра эдак три с гаком. Поэтому отправлялся я в путь рано, затемно ещё. За окном моросил противный серо-бурый дождь. Зонтика у меня не было, только заляпанная краской зелёная плащовка с капюшоном. Надел я, значит, этот маскхалат, будь он трижды проклят, и вышел во двор нашего деревянного дома. Ну, нет у меня хорошей одежды, и всё тут! И никто в этом не виноват. Даже если бы родители денег дали, то я не знал бы, где эти самые модные шмотки купить. Вот выучусь и уеду за кордон. Опостылело тут уже всё. Но придётся потерпеть пока. Батя, блин, вот ещё загремел. Что теперь с ним будет?
К дому подъехал милицейский уазик. Открылась задняя дверца, и на придворную земляную дорогу спрыгнул небольшого роста полноватый человечишка с затравленным взглядом — мой отец. Жалкий весь, испуганный.
— Пожитки вот только кое-какие соберу да с семьёй попрощаюсь, — промямлил он, обращаясь к кому-то внутри машины, и повернулся ко мне. Наши глаза встретились. — Сынок, ты в школу? А мама дома?
— Она на работу уже ушла.
— От итить твою, а?! Даже и не попрощаюсь с голубушкой. Тогда вот что, ты подожди папку пока немного. Хоть тебе пару слов скажу перед расставанием…
— Хорошо, батянька.
Называть его я стал так ещё с малых лет. После просмотра фильма «Нахалёнок» Евгения Карелова по рассказу Михаила Шолохова. Пользовался я этим обращением к отцу больше с иронией или издёвкой, но в данном случае прозвучало оно нежно даже: уж очень неприкаянным выглядел родитель. Отношения у нас с ним складывались трудно, скомканно как-то. Человеком он был авторитарным, властолюбивым. Типичный «кто в доме хозяин?», короче.
Беспризорник с детства, отсидевший в тюрьме за тунеядство, коим считались его малолетние скитания по просторам огромной страны в поисках куска хлеба на пропитание, он обладал волевым нравом и огромной трудоспособностью. Кем и где он только не работал! Шофёром на Донбассе, банщиком в Приуралье, шахтёром в Сибири, а сейчас вот таксистом и «фермером» в Беларуси. Образования, естественно, никакого. Благо, читать да писать умел. И на том спасибо. Когда мне было четыре года и мы жили в Сибири, я украл у него пять рублей. Позарился на красивую игрушку в витрине и вытянул синюю бумажку из его пальто в шкафу. Заначку, значит, спрятанную от мамы. Расправился он со мной круто. Перевернул вниз головой и потряс за ноги: из карманов на пол посыпались монеты — сдача из магазина. Потом поставил меня на пол, снял свой ремень и мои штаны. Во время экзекуции не произнёс ни слова, просто бил. Задница у меня болела недели три, точно. Желание красть пропало навсегда, но обида затаилась. Вторично был избит года через два уже. В Беларуси. Вздумал отец как-то заняться животноводством. Накупил кроликов штук двадцать, понастроил клеток во дворе, давай их кормить вовсю. А те размножаться, тоже во всю ивановскую. А мне их жалко стало: сидят бедняги, пищат да сношаются. Решил я их на прогулку выпустить, дурья башка малолетняя. Я честно думал, что они побегают и вернутся к себе домой. Где там… Сначала они сожрали всю зелень в огороде — картофельные кусты, морковь, дыни, клубнику, даже теплицу штурмом взяли, нацелившись на помидоры и огурцы. Потом разбежались по берегу реки возле дома и давай тырить у загорающих всё съестное, что плохо лежало. Крики, смех, женское визжание. Скандал! Опять ремень. В знак протеста против несправедливого наказания я демонстративно «покончил с собой» — прыгнул в речку в одежде и стал тонуть. Мне было шесть лет, плавать я ещё не умел. Батя бросился за мной и вытащил, плакал, просил прощения.
У нашей деревни чудное название — Катинбор. Роясь в шкафу, я как-то обнаружил на верхней полке странный белёсый футляр с пупырышками, аккуратно обтянутый резинкой. Внутри множество чёрно-белых фотографий. Таких в семейном альбоме не было. Отец в «семейных» трусах на мотоцикле. Рядом женщина с красиво очерченными выразительными глазами. Какие-то компании, кучка мужчин в шахтерских касках, среди них отец. Фотография чернявого мальчика лет десяти. Стоп! Те же самые глаза. На обороте синими чернилами неумелым почерком выведено: «Папе от сына». Поверх слова «папе» другая рука старательно надписала «любимому».
— Ты что здесь делаешь?
Чёрт... вездесущая мама.
— Это кто?
— Сколько раз я ему говорила, надо выбросить или получше спрятать.
— У них глаза одинаковые.
— Это всё твой отец-кобелина!
— Мама, кто эти люди?
— Брат это твой.
— Какой брат?
— Кровный. Ещё один сын твоего отца.
— Откуда?
— От верблюда. От вот этого. Ишь, глазищи свои вытаращила!
— Ты её знаешь?
— Приезжала. Алименты у отца требовала. А я и ни слухом, ни духом.
— Ничего не понимаю. Нас двое братьев. Славка сейчас в армии. А тут третий объявляется.
— Ты у папочки своего спроси. Может, и сестрица ещё отыщется.
— ?
— А кто его знает, сынок.

Вот и стоял я сейчас в ожидании своего отца весь в невесёлых раздумьях, вспоминая и этот случай, и многие другие, когда мне было стыдно за неотёсанного и грубоватого предка. Вскоре он вышел, погладил меня зачем-то по голове и обратился к милиционерам в уазике:
— Мужики, можно я сына до школы проведу? Расскажу, понимаешь, как дело было. А то ведь не поймёт малец батю своего, стыдиться да проклинать будет. А? — взгляд был умоляющим, мокрым.
— Та хрен с тобой, давай только без глупостей, мы тебя на переезде через ж/д подберём. Понял? — гавкнул старший и хлопнул дверцей.
Мы, отец и сын, понуро побрели в сторону города.
— Тебя куда сейчас, папа? — спросил я от скуки.
— В тюрьму, сынок. Куда ж ещё?
— Надолго?
— На пять годков, но постараюсь раньше выйти. Невиноватый я в общем-то, Олег. Мужик пьяный был вдрабадан, на велосипеде домой с работы ехал и руль не удержал. Прямо мне под колёса и свалился, мудак, прости Господи!
— Тогда за что же тебя в тюрьму, батя?
— Умер бедняга, понимаешь. Кому-то за смерть его отвечать надо. Я хоть и невиновен, но маху дал: не сообщил никому и никуда, а с места аварии уехал. Думал, не увидит никто, ну и чёрт с ним. Струхнул, в общем, сынок. Чего уж там! Погодь немного, живот что-то скрутило, — проблеял вдруг он и вприпрыжку сиганул с дороги в кусты. Стянул с себя брюки и стал справлять нужду чуть ли не у меня на глазах. И тут до меня дошло: это же мой родной отец, папа, на которого я так внешне похож! Ему очень страшно сейчас, муторно и совестливо передо мной. Ему помочь бы надо.
— Пойдём, батянька, а то опоздаю, — проканючил я. Потом помолчал и добавил: — Мы тебя ждать будем. И мама, и я, и Славик тоже. Может, когда брат из армии вернётся, ты уже дома будешь. Досрочно.
Отец не ответил, спрятал взгляд и молча взял меня за руку. Так мы и дошли до самой школы.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/10/22/1838.jpg

Муха - Пятая и шестая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ПЯТАЯ. ВОСХОД

Через год вся эта сквернятина вокруг отца Олега как-то подутухла, а потом и вовсе сошла на нет. Моему избраннику помог Анатолий Фомич. Нет, я не оговорилась. Это директор нашей школы Анатолий Фомич Трифонюк. По странному стечению обстоятельств покровитель и некоторым образом... хм… дипломатический наставник Олега оказался тёзкой его гада-отца. Знак судьбы, наверное. Как бы там ни было, но именно директор школы почему-то проникся особым уважением к Олегу и поддержал бедняжку в этой гнусной ситуации. Он не только не допустил отчисления Олежки из школы, но и принялся всячески продвигать его по общественной линии. Именно с его подачи кандидатура моего потенциального жениха была выдвинута на избрание секретарём комитета комсомола школы.
И Олег им стал, в десятом классе, когда я уже закончила школу. Поехала я, значит, в Москву поступать в МГУ на филологический факультет, но не прошла по конкурсу: уж очень он большой был, человек сто с лишним на место. Да и иностранный язык меня подвёл: экзамен по испанскому еле-еле на тройку сдала. А это финиш, как говорится. Ну не способная я к иностранным языкам, дери их леший! Не то что Олег — он в этом деле чуть ли не гений. Так все преподаватели испанского говорят, одарённым его называют, он ведь ещё и английский выучил по какой-то самостоятельной методике. Анатолий Фомич, кстати, тоже так считает и советует Олежке поступать в Минский лингвистический университет, который сам же и заканчивал. Наверное, поэтому он так к моему избраннику и благоволит.
Я теперь в школе пионервожатой работаю, специально устроилась, чтобы поближе к любимому быть. А то ведь уведут… Вот и Машка мне вчера говорит:
— Дура ты, Алина. Хоть и старшая, а ничегошеньки не понимаешь. Потеряешь ты Олега, если вовремя не привяжешь.
— То есть как это привязать? Он конь, что ли?..
Я прикинулась удивлённой и не смогла подобрать правильные слова.
— Пока ещё жеребёнок, потом жеребцом станет. И — понесётся за кобылками! Ты вообще-то замечала, как на него зыркают?
— Что ты такое говоришь? Мы любим друг друга!
— А я и не сомневаюсь. Но предусмотрительность не помешает.
— О чём ты?
— Ой, да не строй ты из себя глупышку! Сама знаешь, о чём.
— Что я знаю?
— Залететь тебе надо. Не обязательно по-настоящему. Просто заявить ему, что беременна. И посмотреть, как он отреагирует. Потом сделать аборт. Якобы. Типа «пострадать» некоторое время. Промотать этот трогательный фильм ещё несколько раз и в конце концов объявить страшную новость о заключении врачей.
— Каком заключении?
— О том, что если ещё один аборт, то детей у тебя не будет...
— И?
— И он на тебе женится. Обязательно женится, вот увидишь! Он же у нас такой хороший, честный. А то и пригрозить можно.
Да, в любви Олег мне всё-таки признался. Разыграно это было мастерски, должна вам сказать без ложной скромности. Сначала я к нему подошла на переменке и попросила помочь с испанским языком. Почти заплакала даже, благо притворяться особенно и не надо было. Рассказала о неудаче в Москве, забросила удочку, в качестве приманки употребила весь запас своего красноречия, расхваливая его неординарные лингвистические способности. И он попался. Мужчины все тщеславны, Олежка не исключение, короче, красавчик «поплыл», и мы стали встречаться. Сначала чтобы заниматься испанским языком, а позднее пришло и всё прочее, чего я добивалась. Целовались уже даже, везде. Прижалась я к нему как-то у себя в пионерской и погладила между ног. Понеслось! Как раз, когда я присела и расстегнула ему брюки, в дверь постучали. Потом раздался визгливый голос Раисы Баталбиевны:
— Алина, открывай! Я знаю, что ты там, и не одна. Отопри дверь немедленно, я сказала!
Мы с Олегом обомлели. И онемели заодно. Он посмотрел на меня, поднёс указательный палец к губам, я кивнула и ничего не ответила: рот ведь занят был. Тогда он осторожно так отодвинулся, подобрался на цыпочках к окну, медленно приоткрыл его и выпрыгнул во двор.
Через день после этого случая «жеребёнок» наплёл мне всякой всячины о глубокой любви навсегда. Я, естественно, ответила, что тоже его очень люблю и что он мой единственный и неповторимый. Это было несложно, но вот то, что предлагает Машка... не знаю даже.
Хотя…
Пригласил меня он однажды к себе домой. С родителями познакомить. Я испугалась сначала: отец-то Олега уже вернулся, «откинулся зэчара», как мне папа с мамой сказали. Но собралась с духом и согласилась. В конце концов, не за того же я планировала замуж выйти. Пришли мы с ним вместе, он меня представил как «свою девушку, с которой дружит». Родители понимающе кивнули, мать была приветлива и даже очень обходительна со мной, чего не скажешь об отце. Этот скотина (даже и слова другого не подберу) уставился на меня пристально, раздел взглядом, измерил с головы до ног, хмыкнул и обронил:
— Ну что ж, «подружка», милости просим, как говорится.
В общем, натерпелась я. Всё ждала, когда же эти смотрины закончатся наконец. Но виду не подавала, улыбалась и старалась быть очень вежливой, даже про литературу современную кое-что брякнула, чтобы знали, с кем дело имеют. Примерно через час расспросов-допросов, чаепития да просмотра семейных фотографий с будущей свекровью я засобиралась домой, была четырежды приглашена заходить ещё как-нибудь, не стесняться и не забывать, ответила, что очень, ну просто не знаю, до какой степени, была рада с ними познакомиться, взяла Олега за руку и настойчиво попросила проводить меня.
Шли мы по просёлочной дороге и молчали. Олег явно стыдился своих родителей, а я не хотела ничего говорить в отместку за визуальный обстрел со стороны его папаши. И тут меня вдруг осенило. Другого лучшего случая и не представится! Вот я ему и говорю так томно и участливо:
— Олежек, милый, не переживай ты так, ведь всё же хорошо: мне твоя мама очень понравилась, такая милая женщина! А отец, он просто строгий у тебя, видно, что нелегко человеку в жизни пришлось. Но вот увидишь, со временем и он подобреет ко мне. Давай лучше заберёмся подальше в это пшеничное поле, чтобы нас никто не увидел, и спокойно обо всём поговорим, хороший мой.
Он весь преобразился сразу от моих слов, заулыбался и сжал мою руку в порыве благодарной нежности. Мы забрались в поле, много ещё говорили о его доме и семье, строили планы на совместное будущее, делали друг другу комплименты, признавались в любви. Потом долго целовались, и ЭТО наконец произошло.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НАСЛАЖДЕНИЕ

С девчонками у меня ничего путного не выходило никогда. Я их попросту боялся. Вроде отлично учусь, занимаюсь спортом, увлекаюсь иностранными языками. Все прочат мне незаурядное будущее. А я комплексую... Потому что живу в далёкой захудалой деревне, потому что одеваюсь более чем скромно, потому что родители мои малообразованны, потому что... Много самых разных крючковатых «потому что» роится в моей голове. Да, я стыжусь своего происхождения и отцовской судимости! А тут старшеклассница вдруг обратила на меня внимание, и я влюбился моментально. Алина не подходит, конечно, под образец женской красоты, она таки, некоторым образом, громоздка, особенно книзу, но сам факт её заинтересованности во мне сразил наповал. Я теперь готов на всё ради моей девушки.
Пригласил я Алину вчера домой. По дороге назад мы забрели в пшеничное поле, и там я узнал, что такое секс. Это неизъяснимое наслаждение, слов нет для описания такого полёта в никуда, падения в бездну пространства и забвения о мире вокруг. Я обалдел от счастья. И мне кажется, полюбил Алину навсегда. Жить без неё не могу, хочу видеть каждый день, слушать всё, что она говорит, неважно что, лишь бы слышать дорогой голос, трогать её руки, ощущать запах её волос и тела.
Спустя месяц мне было объявлено о залёте.
Я не испугался вовсе, нет, искренне обрадовался даже. Но удивился: сообщила мне об этом почему-то Маша, оговорившись о том, как несчастна старшая сестра. Я бросился на поиски возлюбленной. Прибежал к ней домой, постучался в дверь. На порог выдвинулась мать Алины... и понеслось. Её громогласная речь сопровождалась бурными придыханиями и энергичными жестами возмущения. Выступление было обставлено в лучших совдеповских традициях. Несколько раз упоминалось выражение «мужская честь» и почему-то школьное начальство. Я, неумело защищаясь, по-дурацки заявил о своих самых серьёзных намерениях. И получил неожиданный ответ:
— Да тебе сколько лет, молокосос сраный? Какая свадьба в семнадцать? Вот что, сделаем пока Алине аборт, срок-то ведь всего ничего, и у меня знакомая врачиха есть, по блату без шума оформит всё. Но на будущее смотри, не забывай об этих самых намерениях!

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/10/23/1103.jpg

Муха - Седьмая и восьмая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ОН БУДЕТ МОИМ

Олег сказал маме, что готов жениться на мне прямо сейчас! Я, правда, не слышала, но мне Машка рассказала, как он топтался на месте весь красный от волнения и искренне лепетал о том, как он меня любит и готов хоть завтра в ЗАГС. Мама у меня — женщина рассудительная, опытная и смекалистая: отчихвостила парня по всем статьям и тут же заручилась его обещанием на будущее. Так что никуда он не денется, будет моим, теперь я это точно знаю.
Я погоревала немного, он меня утешил, и мы снова начали встречаться. Да что там встречаться, жить вместе стали, только без собственной квартиры, то у меня дома, то у него.
Подкрался конец учебного года. Выпускные экзамены. Олег сдал все предметы на отлично. То есть золотая медаль моему дорогому была обеспечена. И вдруг вышел громкий скандал. Преподаватель обществоведения Перепелихин, злыдень такой, выступил на заседании педагогического совета школы и отказался голосовать за Олега. Не знаю, что и когда там между ними случилось, но он пламенно обвинил моего жениха в идеологической неблагонадежности и даже антисоветчине. Раиса Баталбиевна тоже добавила перцу в дискуссионный суп: Олег, видите ли, и морально неустойчив, затевает шашни с пионервожатой, то есть со мной. Вот дура бешеная! Я знаю, почему её понесло… Небось сама бы не прочь на моём месте оказаться. Мне Олег рассказывал, как она его тайком в коридоре щупала, стерва. У нее-то мужа нет, а малинки явно хочется. Заступился Анатолий Фомич, его слова были весомы: «Уж если Олегу не давать золотую медаль, тогда я не знаю, кому её вообще в школе давать!» Намекал он, конечно, на Светочку Валитову, дочь преподавательницы физкультуры, которая тоже шла на золотую медаль. Это отдельная история…
Света — первая безответная любовь Олега. Это знали все в школе, «не исключая младших классов». Она была самой красивой девочкой в их классе, и раньше они сидели за одной партой. Однажды на перемене Олег её украдкой поцеловал, получил пощёчину, был назван негодяем и дураком. Так вот, когда она залепила Олегу ладонью в лицо, тот отмахнулся и тоже врезал ей. Вой, жалоба классному руководителю, синяк во всю красивую мордаху. Олег потом мне рассказывал, что вышло это у него чисто автоматически, что рука сама вылетела, он ведь уже тогда карате занимался, так что это была ответная реакция, а не желание ударить девчонку. Их, естественно, тут же рассадили за разные парты. Он очень переживал и нервничал по этому поводу. А я хихикала про себя: вот и славно, вот и хорошо, замечательно даже! А то мне ещё соперниц всяких там не хватало. Я, кстати, этот случай использовала как надо. Когда Олег признался мне в чувствах и желании быть со мной всегда, я напомнила ему эту «драку» и рассказала, что Витька тоже ко мне подъезжал с любовью, а я его отвергла ради нашего будущего.
После слов Анатолия Фомича, все проголосовали «за», и Олег закончил школу с отличием. А это означало, что при поступлении в любой университет ему надо будет сдавать только один экзамен, по специальности. Халява была обеспечена!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ЗАМЫСЕЛ КАРЬЕРЫ

— Анатолий Фомич, мне хотелось бы посоветоваться с вами. Может, наставите на путь истинный?
— С чего это тебя, Олег, на высокопарность потянуло? Ну-ка, давай рассказывай. Что-то неспроста тебя так выворачивает.
— Да уж, как говаривал Киса Воробьянинов.
— Говори, говори, не тяни кота за… хвост.
— Понимаете, не могу никак решить, куда поступать…
— Я ж тебе раз пять уже говорил, в Минский лингвистический.
— Да, Анатолий Фомич, я помню.
— И? В чём загвоздка?
— Не загвоздка, тут похлеще!
— Слушаю тебя, рожай давай уже.
— Как вы знаете, мой отец сидел в тюрьме. Значит, после окончания университета мне дальше захудалой деревенской школы не прыгнуть.
— Так, всё понял. У тебя один выход, парень, — вступить в партию. Но опять-таки, с такими анкетными данными тебя вряд ли кто примет. Разве что в исправительный центр для несовершеннолетних. Шутка.
— Не до шуток мне.
— Не кисни, юноша. Придётся тебе в армию сходить. В войсках тебя в партию точно примут. Факт. Там всех принимают, у них разнарядка такая сверху спущена.
— Опять шутка?
— Нет, совершенно серьёзно. Это твой единственный выход.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/10/27/100.jpg

Муха - Девятая, десятая и одиннадцатая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. МИНСК
Меня с юности почему-то преследуют мужчины нетрадиционной половой ориентации. Против самой по себе этой ориентации я ничего не имею. Но всяк сверчок знай свой шесток. Зачем набрасываться-то?
Первым экземпляром в коллекции стал обрюзгший, плохо пахнущий дядечка, сдававший мне комнату в Минске. Я приехал туда поступать в лингвистический университет. Экзамен я сдал смешно и поучительно. Чтобы не попасть впросак, заранее придумал в уме сто общепринятых разговорных тем, записал их на бумагу и выучил наизусть. Ну там, где родился, где учился, интересы и мысли о… Когда декан факультета, который принимал у меня устный экзамен, задавал мне очередной вопрос, я спокойно шпарил выученный наизусть подходящий тематический отрывок и в итоге получил «отлично». Правда, Василий Иванович (так звали декана) человеком оказался умным и проницательным. Поставив оценку, он посмотрел на меня и спросил: «Долго зубрил? Смотри, в жизни зачастую придётся реагировать спонтанно». В общем, поступил.
Общежитие первокурсникам предоставлялось в порядке очереди и по каким-то непонятным советским критериям. Мне место не досталось. Пришлось искать квартиру. Денег хватало лишь на комнату. Нашёл объявление, позвонил, приехал. Из-за приоткрытой двери высунулось одутловатое мужское лицо, и слюнявые губы промямлили:
— Студент?
— Студент.
— Деньги вперёд.
— Я и комнаты ещё не видел.
— Деньги покажи.
— Вот.
— Проходи.
Я отворил дверь полностью и вошёл в квартиру. Она оказалась однокомнатной. В углу стояла кровать, напротив телевизора — софа.
— А где ж я спать буду? — округлил я глаза.
— Вот тута вот, на диванчике: он раскладной. Диван-кровать, значит.
— У вас и стола нет?
— Есть стол, как же. На кухне.
— Где заниматься-то?
— В библиотеке. Институтской. А зачем же дома уроки делать? Дома ночевать надо. Тебе ж главное — где ночь провести.
— Не, не пойдёт. Не буду я у вас комнату-диван снимать.
— А ты это... Куда ж пойдёшь? На вокзал, что ли? Да и ночь уже на дворе, скоро автобусы перестанут ходить. Переночуй уж, а завтра и решишь, что делать.
Я согласился. Действительно, поздновато было, район дальний, да и устал я сильно. Спать хотелось.
Слава всевышнему, что квартирка вместе с хозяином грязноватой была. Нет худа без добра. Это точно. Заснул я враз, но в диване обитали клопы. Они меня и спасли родименькие. Разбудили и заставили чесаться. Так я и наткнулся на чью-то руку, тянувшуюся к моим трусам. От ужаса я вскочил и начал в растерянности кричать и махать руками, рассовывая тумаки в лицо, кадык, брюшко и другие причиндалы ненавистного тела. Потом сгрёб свои вещи и сбежал.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ТОЖЕ МИНСК

Олег убедил меня поступать всё-таки в Минский университет на факультет русского языка и литературы. Я долго тянула с окончательным ответом, строила грустное плаксивое лицо, рассказывала о том, что учиться в Москве — это моя золотая мечта с детства и что теперь она станет «унесённой ветром». Он несколько странно отреагировал на мою метафору, что-то хмыкнул в ответ, похожее на «с литературой у нас опять-таки конфуз», я толком и не поняла, в общем. Но в голове у меня при его словах, что он обязательно мне поможет подготовиться к экзамену по испанскому языку, всё сложилось, и я обрадовалась: cмогу держать его на поводке. Да и родственники у меня в Минске есть — мамина тётя живет, то есть проблем с жильём не будет на первых порах.
Ох и тяжело мне пришлось со вступительными экзаменами! Олег со своей методикой совершенно заколебал… По его словам, никакого «не хватает времени» на практике не существует, куча неиспользованного времени пропадает зря в транспорте, в очередях, за обедом, даже в ванной и туалете! Он буквально заставил меня везде таскать с собой записную книжку с выписанными туда испанскими словами и фразами, постоянно её доставать, открывать и учить всё наизусть где бы то ни было — в автобусе, в магазине, в кафе, за завтраком, в кровати перед сном. Задолбал, короче!
Но экзамен по иностранному языку я сдала на «отлично». И поступила!
Жить я стала у тёти. Далеко от центра, правда, но зато бесплатно. Вот так. В университете интересно, даже очень. Мне всегда литература нравилась, особенно зарубежная. Увлекательная вещь: читаешь и мысленно живёшь в другой действительности. Пропускаешь всё через себя, как будто фильм в голове смотришь. Я обзавелась множеством подруг, мы часто об этом разговариваем, обсуждаем новинки, делимся впечатлениями от прочитанного. У нас на факультете много иностранных студентов, в основном из Африки. Но есть и из Латинской Америки. Эти смешные такие: симпатичные, улыбчивые, горячие и богатые. Приглашал меня тут один поужинать. Рикардо зовут. Чёрный весь. Но красивый. И галантный. Комплиментами так и сыпал. Ну я и согласилась. Ресторан был шикарный! В гостинице «Планета», где все иностранцы останавливаются. А блюда какие! Я первый раз в жизни королевских креветок попробовала. Обалдеть. Изысканное лакомство. А ещё вино — красное, терпкое, будоражащее. В перерывах Рикардо приглашал меня потанцевать. Сначала я и прикоснуться к его тёмной руке боялась, мне казалось, она горячая, как кипяток. А он в каждом танце спокойно прижимал меня всё ближе к себе.
Такого я в жизни ещё испытывала! Это и есть, наверное, настоящая любовь. Землетрясение, пожар, крушение «Титаника», извержение вулкана — такой была ночь в постели с Рикардо. Он не любовью со мною занимался, а брал меня штурмом. Много-много раз. И говорил, не умолкая:
— Богиня! Красавица! Ты прекрасна, обольстительна, какие формы, какое тело… Я погиб, я не смогу забыть тебя никогда. Подари мне ещё мгновение, и ещё, и ещё.
И я дарила.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. АТЫ-БАТЫ…
Неделю я провёл на железнодорожном вокзале. В университет приходил немытый, небритый, скверно пахнущий. На меня стали коситься. Сосед по парте — Саша Бесцветнин — мне и говорит:
— Олег, ты чё, под бомжа косишь? Так это сейчас не в моде, да и воняет от тебя, как от свиньи, брат. У меня ноздри уже увяли ва-аще. Ты бы хоть в баню сходил, если дома душа нет.

vladimirkhomitchouk

— Дома у меня нет, негде душ подключить, — отвечаю. А самому стыдно, до слёз почти.
Я на днях Алине звонил, просил замолвить словечко за себя у тётки, чтобы хоть какое-то время у них на квартире перекантоваться. Она посочувствовала, пообещала спросить, попросила перезвонить вечером. Я перезвонил и услышал нудное нытьё о том, что тётя ни в какую, так как это неприлично, в квартире только одна комната свободна, не будем же мы вместе жить, а то что соседи скажут. Дальше понеслись заверения в любви, обещания найти какой-нибудь выход, что самое главное — мы вместе, никогда не расстанемся и она со мной хоть на край света. «Я и так уже на краю», — подумалось мне. Слышать слова любви и поддержки, конечно, приятно. Только вот осязать эту самую поддержку — куда лучше!
— Слушай, Олег, давай тогда ко мне, — вдруг выдал Саша. — Я с родителями поговорю, думаю, они не откажут. Поживёшь, пока не подыщешь себе чего-нибудь.
Прожил я у Саши почти целый год, пока не загремел в армию. Как и все студенты тех времён после первого курса.
Рано утром я присоединился к молодому человеческому стаду с молчаливым смирением, затаённым страхом и отчаянием в глазах. А вечером нас, новобранцев, как телят, затолкали в общий вагон пассажирского поезда и повезли в расположение части. Сержанты вместе с «дедами», тут же упившиеся в умат, принялись наперехват втолковывать нам науку военной жизни. Состояла она в раздаче тумаков, мате-перемате, приказах принести или помыть чего-нибудь, пьяных песнях про девушку, которая ждёт и не спит ночами, а также в карточной игре на деньги. Как оказалось на следующий день, это были цветочки, прелюдия, так сказать.
Самая консервативная, неизменная организация в мире — это армия. Не думаю, что армейские устои разных стран чем-то сильно различаются. Хотя должны существовать, конечно, свои особенности. Но в сущности они основываются на одних и тех же принципах. Так что им положено быть схожими. В советской армии восемнадцатилетние мальчики за два года службы постепенно зверели и превращались не в настоящих мужчин, как принято было говорить в народе с трибунной подачи, а во властолюбивых идиотов. Не все, но общая картина была такой, грустной.
По прибытии в часть нас привели в казарму и построили по росту. Дальше началась первая перекличка. И поздравления с благополучным прибытием: напротив нас выстроился весь ротный состав «дедов». Сержант выкрикивал фамилию, новобранец откликался словом «я» и тут же получал от стоящего напротив ветерана удар в грудь, сопровождавшийся фразой «Добро пожаловать!». Некоторые просто корчились, другие падали, в зависимости от комплекции и силы удара. Моя фамилия была в конце алфавитного списка. Я стоял и думал, что же делать. Мой брат, уже отслуживший в армии, говорил мне, что надо себя показать в первый же день. Как и что показывать не уточнял, только добавил: «Иначе тебе хана…»
Вот стоял я и думал. Вдруг прогремела моя фамилия. Выкрикнул ответ и увидел кулак, летящий почему-то не в грудь, а в лицо. Моя правая нога автоматически, словно дело происходило на тренировке, оторвалась от земли на опережение и долбанула усатого дядю в челюсть. Тот упал, поднялся, вытер рукавом выступившую кровь. И ничего не сказал. Перекличка продолжилась.
Били меня ночью в туалете. Человек пять или шесть. Засовывали мою голову полностью в заваленный дерьмом унитаз, обливали водой и опять били. Что орали, я не слышал: в ушах звенело.
Потом была медсанчасть. Несмотря на боль в перебитых рёбрах, синяки по всему телу и радужные фингалы под глазами, я был очень даже доволен: почти что отпуск получил. Приходили, конечно, с допросами — то замполит, то гэбэшники из штаба части, но я молчал, аки рыба: упал с лестницы во время утренней пробежки, и все дела. Это было общеизвестно: откроешь рот — тебе его потом надолго запечатают товарищи-сослуживцы.
Но не стоит и преувеличивать «тяжести и лишения суровой военной службы». После первой встряски всё как-то устаканилось и перешло в рутину. Страх, естественно, остался, но кто предупреждён, тот вооружён, как говорится. Вообще-то, об армии я в основном рассказываю больше смешное, нежели мерзкое. Так устроена натура человеческая: без юмора хоть вешайся.
Приехала ко мне Алина. Сняла комнату на ночь. Я получил увольнительную. Весь день готовился, предвкушая близость с ней, измаялся от подковырок друзей и скабрёзных намеков старших по сроку службы. После отбоя был отпущен и чуть ли не бегом помчался на встречу с любимой, нетерпеливый и шальной. Ворвался в квартиру, бросился в её объятия и давай целовать без остановки. И тут краем глаза обнаружил в центре комнаты накрытый обеденный стол. В самом центре красовалась трёхлитровая открытая банка с самодельной «пальцем пханой», как говорят в Беларуси, колбасой. Всё, любовь тут же испарилась, на её место оголтелым галопом ворвался голод, который не тётка, как известно, а тем более в армии. Солдат хочет есть всегда, везде и ежеминутно. Он голоден постоянно, даже во сне или после уставом положенного «приёма пищи». Неудивительно, если принять во внимание мощную повседневную физическую нагрузку и меню из картофельных очисток, хлеба с маслом и компота, а также суточный рацион этого провианта. В общем, увидел я стол и яства, на нём водружённые, и финита… Ночь так и прошла за этим самым столом. Мне смешно вспоминать об этом. Алине, скорее всего, было не до смеха.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/02/1255.jpg

Муха - Двенадцатая и тринадцатая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. СПУСТЯ МНОГИЕ ГОДЫ

Вот сижу я сейчас у окна, смотрю на улицу, на капли дождя, которые кап-кап на асфальт, и вспоминаю, думаю. Мысли похожи на этот паскудный промозглый дождь. Все мы иногда задумываемся о том, что было. Вот и я всё спрашиваю себя, правильно ли поступила тогда, написав Олегу в армию это злосчастное письмо, которое держу в руках и перечитываю. Он ведь все мои письма сохранил и вернул потом. Так они и пролежали нетронутыми лет двадцать пять уже.
«Милый Олег! Я долго думала и сомневалась, стоит ли писать тебе и рассказывать об этом. Но в конце концов решила, что так будет порядочнее и честнее по отношению к тебе и… другому человеку. Ты только глупостей там у себя в армии не наделай, а то мне подружки рассказывали о всяких случаях. Постарайся быть мужественным, я ведь пишу тебе, потому что всегда была искренней с тобой и сейчас хочу быть. Я встретила другого мужчину, вот. Он кубинец, зовут его Рикардо. Он сделал мне предложение, зовёт меня с собой на Кубу. Я ему ещё не ответила, решила сперва тебе написать. Но скорее всего, скажу “да”. Наши отношения с тобой, пойми, они были детскими, наивными, а тут на меня нахлынула настоящая взрослая любовь, и я ничего не могу с этим поделать…»
Боже, какая я была дура, зачем я написала Олегу эту глупость? Наверное, именно с того момента, когда он прочёл эти дурацкие строки, в нём и зародилось недоверие к моим словам и поступкам, которое он испытывал до конца наших совместных дней. Он ведь тут же приехал, как-то отпросился на неделю домой и прямо с поезда прибежал ко мне. Мы поговорили. Я, как мне казалось тогда, честно ему во всём призналась, даже разоткровенничалась, идиотка, насчёт постельных дел. Он сразу сник, сказал «ух», как будто его в живот ударили, и ушёл. А на следующий день утром принёс и попросил прочитать вот этот рассказ, который написал ночью.
ПРОПАСТЬ
Тамара слыла ребёнком странным. Она рассказывала маме и подружкам, что часто видит себя во сне стоящей на краю пропасти. Вот стоит она и смотрит вниз, а полутемное пространство зовёт и притягивает её к себе своей неизвестностью, загадкой и тайной. Страх останавливает её, но прыгнуть в непознанное так хочется, что сон возвращается вновь и вновь. Мама целовала и успокаивала. Говорила, что так бывает, это просто кошмар, когда она подрастёт, всё пройдёт и забудется. Подружки смеялись и крутили пальцем у виска.
Она выросла и полюбила парня. Ей так думалось. Но странное дело — вместе с любовью вернулся навязчивый сон. И никак не отпускал. Тома рассказала об этом отцу. Тот предложил проверить свои чувства.
— Но как? — спросила девушка.
— Попробуй не встречаться со своим женихом. Ну, хотя бы месяц. Если не поможет, мы вернёмся к этому разговору.
Она помучилась-помучилась, но послушалась отца и выдержала месяц. Сон отступил.
Тамара сама прибежала к отцу рассказать об этом. И спросила:
— А теперь ведь можно вернуться к жениху?
— Не стоит, — ответил пожилой уже мужчина.
— Почему, папа?
— Сон опять настигнет тебя. Потому что не любовь тобой овладела.
— А что тогда?
— Искушение, дочка. А это пропасть, уж поверь мне.

Не знаю, что на меня подействовало тогда, рассказ этот, похожий на притчу, охлаждение ко мне со стороны Рикардо, которое я стала замечать с недавних пор, или и то и другое в совокупности, но я сказала Олегу, что была не права, что я всё поняла, что дождусь его и мы обязательно будем вместе.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА

Некоторые из-за таких писем от девушек пускают себе пулю в лоб, другие вешаются. Сам видел. Я написал рассказ. Он, кстати, так себе. Но, наверное, моя искренность впечатлила Алину, и она опять поклялась мне в любви. Я уже и не верю ей особо, но так спокойнее продолжать службу. И я продолжил.
Занимательная вещь — наблюдать за людьми. Есть у нас в роте интересный малый. Н-да, малым его как раз назвать трудно: детина ростом под два метра, белобрысый, улыбка до ушей, белорус. Зовут — Коля Ботяновский. Мы с ним одного призыва. Коля меня уважает, потому что видел, как я защищался на первой перекличке. Сам он тогда не отважился, но, прослужив с полгода, решил брать с меня пример и бороться с дедовщиной. Благо, сил хватало. Отличительной чертой Коли было то, что он с «дедами» в случае конфликта не разговаривал вообще, он их просто бил. Всех и сразу. Мог уложить на землю до пяти-шести человек. Его, конечно, потом наказывали, но Коля не сдавался и спустя какое-то время снова принимался совать килограммовые кулаки в хари зарвавшихся ветеранов. Молча.
Так вот Коля влюбился в стенографистку из штаба части. И с ним начали происходить разительные перемены: Коля стал писать стихи и просить меня их проверить на предмет орфографических ошибок. Приносит однажды лист бумаги с начертаниями. Красный весь, от смущения еле языком ворочает:
— Ты это, Олег, проверь, а? Только не смейся и никому не рассказывай.
— Хорошо, Коля, обещаю.
Взял я эпистолу и читаю: «С тобою связан я судьбою, немилосердной, подневольной».
— Это всё, Коля? — спрашиваю тактично.
— Всё, — сопит в ответ бедняга.
— А продолжение будет?
— Если это одобришь. Я всю ночь потел.
— Одобряю, Коля, очень живо написано, но промедление, как известно, смерти подобно. Ты уж поторопись.
— Ну, братан, спасибо! После армии женюсь нафиг. Мне ещё полтора года осталось. Сегодня ночью продолжение начну писать. До дембеля успею!
Забегая вперёд, скажу, что Коля после демобилизации остался на сверхсрочную службу в нашей части, дописал-таки стихотворение и женился на виновнице своего экскурса в поэзию.
Сейчас, когда я пишу эти строки, мне представляется, что не стоит жалеть о чём-то, произошедшем или содеянном в прошлом. Было то, что должно было случиться. Надо принимать всё с благодарностью, почаще вспоминать и не повторять ошибок. К чему я это? Наверное, к тому, что было после армии… Но это уже другой сказ, новая глава.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/03/2014.jpg

Муха - Четырнадцатая и пятнадцатая главы

Владимир Хомичук

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕ АРМИИ
Олег пришел из армии другим человеком. Все говорят, что юноши в армии мужают, становятся взрослее и ответственнее. С ним происходило что-то совсем противоположное: он стал как будто бы моложе, любопытнее, наивнее, я бы сказала. Его очень интересовала культурная жизнь города, мы вместе ходили в художественный и оперный театры. Раньше за ним такого не наблюдалось. И ко мне он начал относиться по-другому, радостнее и изучающе, что ли. Он способен был подолгу взирать на меня, улыбаться и не произносить ни слова, а когда я спрашивала, о чём он думает или почему смеётся, отвечал, что ему просто нравится на меня смотреть. Это было лестно и приятно. Он вообще почему-то принялся, как бы это сказать, ухаживать за мной, говорить комплименты, покупать мне красивые подарки. Я была поражена и счастлива, честное слово. Ведь это так приятно! Только вот одно меня смущало: я никак не могла отделаться от ощущения, что являюсь каким-то подопытным кроликом, что меня анализируют, проверяют, обыскивают. Взять хотя бы выражение его серо-зелёных глаз, когда он улыбался или нежно гладил меня по руке. Глаза не улыбались, они искали какого-то ответа. А чего стоили его неожиданные вопросы! Недавно он меня просто огорошил:
— Послушай, Алина.
— Да, милый.
— Я часто вспоминаю наши счастливые моменты из далекой уже юности.
— Какие моменты? Давай вместе вспомним.
— Ну, например, нашу первую близость в пшеничном поле…
— Ой, да. Какие мы глупые были!
— И наивные. Почему у тебя крови не было, кстати?
Я чуть в обморок не упала от неожиданности, но тут же опомнилась, взяла себя в руки и ответила, что сама тоже удивилась и даже испугалась, поэтому всё рассказала маме, которая тут же отвела меня к своей знакомой, врачу-гинекологу. Та меня обследовала и успокоила: у меня была очень тонкая девственная плева, которая при разрыве не привела к кровотечению. Так бывает.
— Бывает, — только и ответил Олег.
После этого разговора я решила «понаблюдать» за ним немного. Дело в том, что моя сестра Машка тоже поступила в лингвистический университет, и тоже на факультет испанского языка. Не без помощи Олега, кстати, но это к делу не относится. Главное было в том, что они жили в одном общежитии. Ведь Олег, как и собирался, в армии вступил в партию, и ему дали место в студенческом общежитии, куда он, по настоятельной просьбе моей мамы, заселил и мою младшенькую. Сейчас это мне было более чем на руку. Посмотрим, чем он там у себя на этаже занимается.
Сведения стали поступать неутешительные. Оказывается, мой дорогой пользовался весьма завидной популярностью у женского пола. Надо было что-то предпринимать. Как ни странно, во мне взыграла не просто ревность, но какое-то другое, неизведанное ранее чувство. Чувство обиды, раненой нежности, обманутого доверия. Я что, начала влюбляться в Олега?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ОБЩЕЖИТИЕ
После службы в армии привыкнуть к студенческому житию в общих стенах не составило для меня особого труда. Однако и здесь существовали свои сложности. Многие отслужившие пытались ввести чуть ли не казарменные порядки на этажах. Но не тут-то было, ведь с нами находились и девушки, а это уже другой образ совместного пребывания в жизненном пространстве. Женский батальон быстро поставил этих орлов на место. А я начал влюбляться. Лет мне было всего-то двадцать с хвостиком, а рядом ну такие живые картины дефилировали, шедевры! Странно об этом вспоминать сейчас, по прошествии стольких лет и после всего пережитого. Не думаю, что, вернувшись из настоящего в то молодое прошлое, я стал бы что-либо менять.
Из моего офиса видна площадь старого города, по которой прогуливаются люди. Вот идёт пожилая пара, взявшись за руки. В их жестах и мимике читается любовь, доверие и забота. Хотел бы я быть на месте этого мужчины и нежно придерживать за локоть Алину? Нет, её нет, однозначно.
Почему-то всплывает в памяти ресторан в Троицком предместье. Группа студентов празднует свадьбу. Жених и невеста — мои однокурсники. Их всегда даже среди друзей называли по фамилиям, как будто имён и не существовало. Горовой и Гебекова. Так и прозвали в шутку будущую семейную пару — ГГ. А я для острастки говорил: «Гы-Гы». Горовой решил последовать какой-то там традиции и внести невесту в ресторан на руках. Дело обстояло нарочито торжественно до тех пор, пока у самого входа он не покачнулся и не уронил Гебекову в осеннюю лужу. Мне в лицо прилетели жирные капли грязи. Все бросились помогать Гебековой и её белому платью. Ко мне подошла девушка с чёрными глазами-бусинками и забавными кудряшками того же цвета, протянула платок.
— Вытрись, а то смешной такой.
— Спасибо, — благодарно выдавил я из себя, — тебя как зовут?
— Эльвира, — ответила фея, улыбнулась озорной детской улыбкой, добавила: —Эля, — и умчалась к незадачливой паре, выбиравшейся из казуса.
После застолья, как принято, были объявлены танцы. Я танцевать любил, но не умел. Танцевал иногда один, тайком закрывшись в комнате общежития. Кое в чём преуспел, но комплексовал и стеснялся. Так что остался сидеть за столом, потом достал сигарету. Только собрался прикурить, как подскочил мой недавний ангел чистоты и затараторила:
— Чего ты сидишь тут как истукан? Пойдём танцевать!
— Пошли, только я не очень спец в бальных делах.
— А я тебя сейчас быстро научу, ты просто скованность свою скинь и меня слушайся.
Я слушался. Эля вмиг взяла меня в оборот, подсказывала, ласково подсмеивалась, поправляла. Между посиделками, перекурами и «горько» мы протанцевали почти весь вечер вдвоём. В общежитие поехали вместе.
— У нас на этаже сегодня дискотека. Хочешь, закончим там наш урок?
— С превеликим. У меня уже сносно получаться стало.
— То ли ещё будет!
— Так даже лучше, не хочу к себе на этаж. Там щас упьются все вдрабадан, потом драться полезут, как всегда.
— Нет, лучше танцевать.
— Факт.
Весёлая была ночь. Утро не очень. Хотя...
— Эля.
— А?
— Что-то я плохо соображаю. Перепил немного.
— Зато танцевать научился.
— А как я у тебя в постели оказался?
— Проворно.
— Хоть не опозорился? Как мужчина...
— Нет, вёл себя достойно.
— Тебе понравилось?
— Да, как и в первый раз.
— То есть?
— Олег, в этой комнате и в этой постели ты уже второй раз. Неужели ничего не помнишь о первом?
— ?
— Балда ты.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/06/1297.jpg

Муха - Шестнадцатая, семнадцатая, восемнадцатая
Владимир Хомичук
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. УЧЕБА В УНИВЕРСИТЕТЕ

Мне интересно, но тяжело учиться в университете: множество предметов, домашние задания и это ужасное слово «сессия». Перебиваюсь с троек на четвёрки, но всё-таки сдаю все экзамены. Везёт же Олегу! У него сплошные «отлично» по всем предметам. Он говорит, что ему это легко даётся: просто у него очень развита мгновенная память. Объясняет, что это хорошо и плохо. Хорошо, потому что может практически наизусть выучить тексты огромного объёма, плохо же, потому что хранится накопленная информация недолго. То есть выученное таким образом не превращается в знания, а испаряется из головы сразу после экзамена. Поэтому всё, что касается языкознания, он учит по-другому, основательно и скрупулёзно, долго засиживаясь в библиотеке, фонотеке и кабинетах иностранного языка. Овладевает сразу тремя: двумя обязательными по программе — испанским и английским — и ещё на курсы немецкого записался. Мне бы его память! Хоть и краткосрочную: для всей этой ерунды типа научного материализма да истории КПСС. А то голова уже кругом идёт от зубрения, некогда даже чем-то серьёзным заняться. Например, подумать о замужестве. Уже пора, а то запрут после универа в какую-нибудь забитую деревню, буду там куковать как дура. Надо забеременеть! И не понарошку, как Машка талдычит, а по-настоящему. Рикардо исчез навсегда, скотина. А к Олегу в последнее время я испытываю что-то большее, чем прагматическую привязанность. Я ребёнка от него хочу, мне дети очень нравятся, мечтаю о воспитании собственного сынишки. Буду любить его бесконечно, оберегать неистово, заботиться о нём безоглядно! И замуж выйду, Олег же теперь партийный…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕ ТРЕТЬЕГО КУРСА

Вчера позвонила Алина и объявила об очередной беременности. Их уже много было, я и со счёта сбился, но тут, похоже, всё реально. Без подвохов.
Пора тебе задуматься, брат.
В принципе, она мне нравится. Алина, несмотря на некоторые свои недостатки или ограниченность, наверняка будет хорошей матерью. Это заметно, она всегда удивительно преображается в присутствии маленьких детей, у неё даже речь меняется, она не скатывается в сюсюканье, а, наоборот, говорит более правильно, с отчетливой артикуляцией и предупредительной, заботливой интонацией. Улыбается искренне, красиво.
Какое чувство я испытываю к ней? Можно ли его назвать любовью? Не знаю… Нежность, симпатия? — Да. Доверие? — Вряд ли. Страсть? — Куда там. Послушай, уже одно то, что ты задаёшь себе такие вопросы, напрочь отвергает наличие любви. Любовь, наверное, исключает всяческого рода сомнения.
А с другой стороны, она говорит, что врачи предупреждают о недопустимости аборта на этот раз. Да и жаль её, честно говоря, ведь не без казусов, но дождалась меня из армии, всегда была рядом, старалась помочь, как могла. И потом, все вокруг знают, что мы встречаемся. Нехорошо будет бросить её сейчас, не по-мужски как-то. Позвоню-ка я Копачу, он старше меня, да и ловелас ещё тот. Может, присоветует чего-нибудь.
— Привет, Юра!
— Здорово, Олежек! Только не говори, что собираешься жениться и хочешь пригласить меня на свадьбу.
— А… как ты догадался?
— Голос у тебя траурный, такой только после серьёзного залёта бывает.
Всё, приехали, надо назначать день свадьбы и приглашать всех остальных друзей.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. В ПРЕДДВЕРИИ

Скоро мне исполнится пятьдесят шесть лет. Олег, будь он рядом, тут же бы пошутил в своей манере: «Не пятьдесят шесть, а пятьсот шестьдесят», — сказал бы, улыбаясь. Были у него такие шуточки с намёком, но произносил он их беззлобно. Да, постарела я, конечно, и выгляжу не очень привлекательно. С годами никто не хорошеет. Вот смотрю я на Вовку, и порой мне кажется, что совершенно напрасно я так поступила с его отцом, нельзя добивать раненых или безнадёжно больных людей. Наверное, это очень немилосердно. Но, с другой стороны, он относился ко мне с не меньшей жестокостью. Не подберу другого слова, ведь изменять женщине, с которой живёшь, законной жене и матери твоего ребёнка — разве это не жестокосердие?
Тогда, так давно уже, он даже обрадовался моей настоящей беременности. Мне так казалось. Нет, не казалось, он правда весь светился. Это была истинная радость будущего отца. Олег после нашей скоропалительной свадьбы совершенно по-другому стал вести себя по отношению ко мне: заботился, помогал во всём, оберегал и холил, был ласков и предупредителен, исчезло подозрение и ирония в глазах. Он оказался хорошим мужем и очень хотел стать таким же отцом. До этого совсем немного оставалось.
Я так ждала рождения сына! Да, врач сказал, что у меня будет мальчик. Какое это было счастье! Олег и имя ему уже придумал: Трофим. Я согласилась. Троша — звучит мило. Я разговаривала с ним, пела ему песни, прикладывала к животу руки и гладила-гладила, пытаясь передать через кожу своё тепло и нежность. Он отвечал, пинаясь. От, егоза!
Вот тогда-то я и забеспокоилась в первый раз. Живот у меня был какой-то уж очень большой. Пошла к врачу.
— Н-да, мамочка… Плод у вас действительно слишком большой. Придётся делать кесарево. И срочно, сегодня же. Срок-то уже приличный. Да не пугайтесь вы так, это нормальное и более чем частое явление. Спокойненько достанем вашего богатыря, а вас заштопаем чин чинарём, — выдал мне бородатый врач.
Боже, как я испугалась! Вся на нервах бросилась звонить маме. Та выслушала и ответила, что переговорит со своей подругой-гинекологом и перезвонит. Спустя час ожидания я не выдержала, и сама набрала мамин номер. Та почему-то закричала, чтобы я немедленно приезжала домой. И чтобы спросила у Олега, не было ли у них в роду случаев диабета.
Так в нашей семейной жизни приключился первый скандал. Я примчалась к Олегу в общежитие, расплакалась и выпалила:
— Я не хочу, чтобы мне делали кесарево сечение!
Олег спокойно расспросил меня обо всём и сказал:
— Ты вправе решать этот вопрос сама, конечно, но я не вижу тут особой проблемы. Это нормальная медицинская практика. Не стоит так переживать, Алина. Всё образуется.
— Ага, тебе легко говорить! Тебя-то резать не будут. И шрама на животе у тебя никакого не останется. И вообще, мама говорит, что это ты во всём виноват. Наверняка у кого-то из твоих родственников был диабет, и это повлияло на нашего Трошу.
— Да не было у нас в семье ни одного диабетика.
— А ты у отца своего спроси, может, и был! Только ни ты, ни твоя мама ничегошеньки про это не знаете.
— Алина, прекрати истерику.
— И не подумаю. В общем, так… Я сегодня же ночью уезжаю домой, к маме. Её подруга говорит, что просто необходимо срочно стимулировать роды, и без всякого кесарева.
Наш первенец умер во мне. Ночью. В поезде. Он задохнулся.

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться