vladimirkhomitchouk

МИКРОСЦЕНА 1
Медицинская палата во французском госпитале. На кровати лежит Андрес с загипсованной правой и примотанной бинтом к подвесному треугольнику левой рукой, к которой подсоединена капельница. Под правым глазом у него огромный бордово-синий фингал, губы разбиты и вздуты, еле шевелятся. Рядом сижу я и пытаюсь понять, что он мне силится сказать. Заходит медсестра, красивая такая жгучая брюнетка, и говорит:
— Ну, мальчики, как самочувствие? Чем могу помочь?
— Сш..ха-а-а, — отвечает Андрес, двигая бульдозерным ртом.
Тогда вступаю я на английском:
— Он чего-то целое утро просит, а я не могу понять.
— Ой, я английский нихт, вот джёрман — йес.
— Бм..ришт, — настаивает Андрес с выпученными глазами и облизывает губы, учащённо дыша.
— У меня такое впечатление, что он просит у вас поцелуя, — выдаю я на русском и с ухмылкой смотрю на товарища. Тот отрицательно мотает головой, но улыбается, глядя на медсестру.
— А-а-а! Потцелуй. Уй! Высотский, — неожиданно реагирует девушка на знакомое русское слово и, подойдя к кровати, нагибается, чтобы исполнить желание страждущего. Тот в последний момент уклоняется и тычет ей носом в грудь, как дятел. Медсестра отскакивает, вздёргивает в испуге руки, и из её нагрудного кармана на пол падает пачка сигарет.
— Я! Я! Я! — рычит больной, затем облегчённым голосом довольно сносно артикулирует: — Дас ист рихтих.
— Да он просто курить хочет, — радостно заливается смехом медсестра на своём родном языке. Эту фразу понимаю даже я, так как французский глагол «курить» почти созвучен своему испанскому родственнику. Потом она округляет глаза, с подозрением смотрит на дверь, но согласно машет рукой: — Бистро! Бистро!
Я прикуриваю и засовываю сигарету Андресу в рот. В его глазах светится счастье.
Пробыли мы в госпитале с неделю, пока Андрес отходил от травм, восстанавливал сломанную ключицу и нарушенную речь. За это время нас всех тщательно обследовали, у меня ничего серьёзного не обнаружили, испанцы же были целы и румяны, как спелые яблоки. Нам с Начо пришлось съездить в полицию, опознать машину с выбитым передним стеклом и приплюснутым боком без фары, ответить на вопросы и переговорить по телефону с хозяином бумера — Хуаном Карлосом, сыпавшим через слово матюками. Через пару дней в госпиталь явился инспектор полиции и сообщил нам, что по достигнутой договорённости между двумя страховыми компаниями машина будет эвакуирована в Испанию и передана владельцу, а нам обеспечивается бесплатный проезд либо в город выезда, либо в пункт назначения прерванной в результате ДТП поездки. Ответ необходимо было дать немедленно. Мы собрали экстренное совещание в палате у Андреса, где тот склонял нас к необходимости завершить задуманное. Его доводы были весьма основательны: Хуан Карлос настаивал на оплате ремонта машины, так что изначальная потребность в деньгах крайне обострилась. На том и порешили. Сообщили об этом полицейскому, договорились о вылете в Варшаву через Париж: авиарейсов в Минск ещё не существовало в то время. Сказали, что из Варшавы доберёмся на поезде до Минска. Инспектор всё записал и удалился, пообещав, что, как только билеты будут оформлены, он поставит нас в известность. Вот так — прощай, гостеприимная Франция.
Варшава встретила нас замызганной серостью аэропорта, а затем шипением привокзального шныряющего туда-сюда люда. В этой стране гостеприимностью и не пахло. К нам, русским, по крайней мере. Пока мы определялись с поездом, кто-то постоянно подходил и что-то предлагал, мы отнекивались, как могли, вежливо и корректно, тогда шипение становилось агрессивным и неприятным. За полчаса до отхода поезда в здании железнодорожного вокзала раздался оголтелый хохот и послышались испанские восклицания. Приунывшие Начо и Хорхе, длинноволосый курчавый брюнет и коротко стриженый блондин, встрепенулись, завертели, аки наседки, головами, выискивая земляков, и, найдя, отправились обниматься. Вернулись, сказали, что приглашены в бар неподалеку на рюмку вина за встречу, и ушли. Больше мы их в тот день не видели, они просто пропали. А поезд между тем уже тронулся. Мы сидели в вагоне, недоумевали, но предпринять ничего не могли. Так и доехали вдвоём до Бреста. Пришлось выходить. Что же делать? Андрес принялся названивать своим таможенным «подвязкам». Через некоторое время к нам подошёл молодой пограничник.
— Нашлись ваши оболтусы. Они там в Варшаве чуть ли не политическую демонстрацию устроили с группой туристов из Мадрида. Все пьяные вдрабадан. Завтра приедут утренним поездом.
Мы облегченно вздохнули. Теперь оставалось переждать ночь. Но это не проблема: в Бресте у меня жили родители. Мы вышли на улицу, тормознули такси. Уселись, и я услышал знакомый до боли, родной голос:
— Куда поедем? К мамке или ко мне?
Сюрпризы продолжались. Таксистом был мой старший брат Славка.
Занимательные колёса, однако, у судьбы-судьбинушки: с братом мы не виделись с тех пор, как он ушёл в армию лет пять назад, и вот те раз... Поехали мы, конечно же, к родителям. Отметили встречу и рано утром сорвались за испанцами, которых доставили на вокзал пограничники с автоматами наперевес. На наших сотоварищей жалко было смотреть. С серыми от бодуна лицами они испуганно косились на оружие. Но завидев нас, ожили и расплылись в облегчённой улыбке. Мы все обнялись и под смешки развернувшегося к выходу конвоя двинулись покупать билеты в Минск, где у Андреса была отцовская квартира. В столице Беларуси мы пробыли всего день, за который Андрес навёл справки и подтвердил свою «предпринимательскую» идею: за икрой надо ехать в Москву, на Арбат.
Знаменитая улица, ставшая в настоящее время одним из популярных мест среди иностранных туристов, обладающая глубокой культурной историей, где до сих пор живут старые московские интеллигенты, воспетая в стихах и песнях, в шальные девяностые годы прошлого столетия напоминала барахолку. Здесь можно было купить всё или договориться о покупке чего угодно, от нижнего белья до предметов искусства. Так Начо открыл для себя новую русскую демократическую действительность в самом своём зародыше. Смотрел он на этот базар в центре города с нескрываемым удивлением. Хорхе лыбился и взмахивал руками. Как бы там ни было, интересующий нас деликатес продавался на каждом шагу, так что набрали мы икры ну очень много. Товар был закуплен. В тот же день, после экскурсионной поездки по московским достопримечательностям, организованной заботливым Андресом для наших испанских подельников, мы отправились в обратный путь.

МИКРОСЦЕНА 2
Минская квартира в ночь накануне возвращения в Испанию. За столом сидит Андрес. Стол завален прославившимися во всём мире чёрными с синей этикеткой стеклянными баночками. Андрес берёт их по одной, внимательно осматривает каждую с помощью настольной лампы, затем аккуратно заворачивает в обрывок газеты и делает пометку на калькуляторе. Вхожу я.
— Ну, что? Купил билеты? — спрашивает меня упаковщик.
— Да. Поезд Москва — Берлин — Париж, отправление завтра в 10:30 утра, отдельное купе.
— Нормалёк. Садись, помогай. Надо каждую обернуть, чтобы не звякали и не разбились.
— Угу. А где иберийские молодцы?
— В спальне. Спят. Ждать от них помощи в данном производственном процессе — утопия, легче корову оседлать.
Выдержал я часа два, потом сдался и рухнул на диван. Неугомонный предприниматель не отступил. Утром он меня расталкивает и указывает пальцем на выстроенные у стола четыре огромные спортивные сумки, набитые банками зернистой чёрной икры вперемежку с одеждой. Выдерживает паузу и торжественно оглашает:
— Пятьсот шестьдесят восемь.
— Чего пятьсот? — оторопело смотрю я на него.
— Товарных единиц. Иди и буди этих двух идальго: на поезд пора.
Ночью на границе между Польшей и Германией нас арестовали. Подвела одна стеклянная баночка. Но не икры. Заботливая мать зачем-то сунула мне в чемодан банку зернистой домашней горчицы вместе с неизменной курицей в дальнюю дорогу. Она стояла на столике и привлекла внимание немецкого пограничника. Он что-то спросил, грозно нахмурившись и тыча пальцем в банку. Из его неблагозвучной белиберды я различил лишь слово «дроген», произнесённое несколько раз.
— Подозревает, что это наркотик. Спрашивает, есть ли ещё, — пояснил мне оторопевший Андрес.
Я отрицательно замотал головой и пробубнил знакомое по фильмам про фашистов слово «нихт». Но немец не сдался и принялся проверять багаж. После обследования злосчастных спортивных сумок была вызвана полиция, нас обвинили в контрабанде, застегнули на запястьях наручники и доставили в ближайший полицейский участок. Меня и Андреса вели пешком по улицам Берлина, испанцев почему-то посадили в машину и повезли отдельно. Той ночи я в жизни не забуду. Обращались с нами как с настоящими преступниками, злодеями, осквернившими своим появлением славную немецкую землю. Приказы отдавались лающими голосами, если мы не реагировали (я — потому что не понимал ни бельмеса, Андрей — от испуга, наверное), нас толкали и пинали. Всунули в камеру временного задержания, закрыли дверь.

vladimirkhomitchouk

МИКРОСЦЕНА 3
Тюремная камера в бывшей ГДР, совсем недавно воссоединившейся с ФРГ. Одинокая железная кровать без матраса. На ней, соорудив из одежды подобие подушки, лежит Андрес: ему выпало спать первым. Я сижу на краю и ошалело читаю надписи, выцарапанные на кирпичных стенах. Через некоторое время просыпается Андрес.
— Ложись теперь ты, братик. Твоя очередь передохнуть перед допросом и тевтонскими пытками.
— Не-а, я все равно не засну.
Андрес смотрит на меня, некоторое время молчит, потом спрашивает:
— А чё ты уставился в одну точку шизоидным взглядом?
— Смотри, что тут написано.
— Где?
Я показываю. Андрес читает. Спать он уже больше не может. На одном из кирпичей начертано по-русски: «Пацаны, отомстите за нас немчуре, они нас в задницу отделали».
Дверь открывается. Нас вызывают на допрос.
Допрашивали всех поодиночке. Передо мной предстали рыжий толстяк и поджарая блондинистая дамочка средних лет, похожая на облезлую селёдку. Толстяк задавал вопросы, фрау переводила, тоже спрашивала и записывала. Я, по предварительной договорённости с Андресом, косил под беднягу, попавшего в аварию во Франции по дороге в отпуск на чужом автомобиле, ремонт которого необходимо было оплатить по возвращении в Испанию. Именно этот несчастный случай якобы подвиг нас на авантюру с икрой. Толстяк понимающе кивал, задавал уточняющие вопросы, даже хмыкал сочувственно. Продолжалось это довольно долго, час с лишним. В конце перекрёстного допроса женщина вылезла из-за стола и протянула мне бумажный лист для «вознокомления». Я взял бумагу и увидел текст, написанный по-испански от руки. Незнакомым мне почерком описывалось, как два русских подговорили своих испанских приятелей отправиться с ними в Россию для закупки контрабандного товара, количество которого было определено заранее. Документ подписал Хорхе.
Я всё отрицал, подписывать что-либо отказался и был сопровождён обратно в камеру, где меня уже дожидался угрюмый Андрес: его обработали быстрее. Почти как под копирку, только подпись Начо. Про икру нам сказали, что она конфискована властями. Никакого акта о конфискации мы в глаза не видели. В тот же вечер матёрых контрабандистов отвезли на другую сторону Одера и вышвырнули из машины. Стояли мы Андресом, смотрели, как через пограничный мост туда-сюда проходят люди, и не знали, что делать дальше. Решили прошмыгнуть в толпе обратно в Берлин и как-то добираться домой в Испанию. Не знаю, что нами двигало, отчаяние скорее всего.

МИКРОСЦЕНА 4 (короткая)
Пограничный мост через реку Одер. Мы пристраиваемся к идущим в сторону Берлина людям, пытаемся беззаботно смотреть по сторонам и не привлекать внимания. Впереди никого не останавливают, шагающие перед нами спокойно пересекают границу. Наши русские хари вычисляют сразу. Останавливают, требуют предъявить документы. Дальше в течение нескольких долгих минут происходит монотонный до неприличия диалог между пограничником и Андресом:
— Цурюк, — командует пограничник, возвращая наши паспорта.
— Варум? — спрашивает мой друг.
— Цурюк, — невозмутимо отвечает страж.
— Варум? —настаивает Андрес.
И так раз десять.
— Назад.
— Почему?
— Назад.
В конце концов нам не остаётся ничего другого, как двинуться в указанном направлении.
Во время вышеприведённого диалога мне в голову пришла мысль —позвонить в Испанию. Но для этого следовало ехать в Варшаву, только там в аэропорту можно было воспользоваться сервисом оплаченного телефонного звонка: немногим ранее мы с изумлением обнаружили, что немецкие власти вместе с икрой конфисковали у нас и деньги, оставив лишь смятую сотню баксов. Добирались мы до Варшавы на пригородных поездах, в одном из которых поцапались и чуть не подрались с какими-то пьяными румынами, приставшими к нам с требованием угостить их водкой. Считали, должно быть, что русский без водки — что кобыла без хвоста. Отделался Андрес от озверевших, плохо пахнущих идиотов, повторив неоднократно слово «презент» и протянув им шапку-ушанку с военной кокардой, которую купил кому-то в подарок ещё в Москве. Когда мы наконец оказались в варшавском аэропорту, я позвонил Хуану Карлосу, наврал ему с три короба. Что в поезде нас, мол, ограбили и оставили без денег. Попросил оплатить билеты до Мадрида, заверив, что икра с нами в целости и сохранности, ждёт не дождётся вылета в Испанию. Хуан Карлос клюнул. Через пару часов билеты были оплачены. Мы вылетели домой.
В Сарагосе нам стало хоть и свободно, но туго. Пришлось признаваться во всём Хуану Карлосу. Тот требовал немедленного возмещения расходов на билеты и ремонт машины. Грозился увольнением и подачей на нас иска в суд. Денег — с гулькин нос, даже на билеты не наскребли. Встретились с предателями. Их из Германии спокойно отправили домой на поезде. За наши конфискованные деньги, наверное. Хорхе отказался помогать наотрез, Начо что-то мямлил насчёт трудного финансового положения в семье и недовольства родителей его дружбой с русскими эмигрантами. Облом, короче. Мы не стали говорить про подписанные ими «путёвки» на нашу экстрадицию в Польшу. Бес-по-лез-но. Просто ушли.
Спасло нас яркое, удивительное, неподражаемое, эфемерное, никем чётко не определённое, зыбкое, непонятное, но реально существующее чувство.

МИКРОСЦЕНА 5 (финальная)
Спустя два месяца после возвращения. Андрес живёт у меня, временно: у нас с ним запой. Тяжёлый, гнусный. Алина с Вовкой уехали на месяц в Беларусь. Раздаётся звонок в дверь. Открываю. Пришёл почтальон, спрашивает Андреса, протягивает телеграмму, просит расписаться. Я заглядываю через плечо друга и вижу текст на немецком языке. Почтальон уходит.
— Что за телеграмма? Нас что, опять немцы обложили? — спрашиваю.
— Нет, это Жозефина.
— Какая ещё Жозефина?
— Медсестра французская. Забыл, что ли?
— А почему она... тебе... телеграмму?
— Я с ней уже полтора месяца переписываюсь, она первая письмо прислала, — на лице Андреса появляется та его неизъяснимо плутоватая улыбка, которую я уже стал подзабывать.
— Ну, не томи, переводи. Что в телеграмме?
Мой друг издевательски выдерживает мучительную паузу, затем оглашает: «Не волнуйся зпт любимый тчк завтра выезжаю тчк деньги собрала тчк отдашь зпт когда сможешь тчк».
Имя у этого чувства простое, но очень благозвучное — любовь. Икра была чёрной, а любовь оказалась красной. Красивой, значит.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/18/1097.jpg

Муха - Двадцать девятая и тридцатая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ВОТ ЭТО ДА!

Как же нам с Олегом повезло! Он начал работать деканом факультета в университетской школе иностранных языков. Ну и преподавателем тоже. Он ведь один там русский. Ему знакомый из мэрии помог туда устроиться. Это так здорово, я слов не могу найти от радости. И зарплата у него раза в три больше, вот ведь все мне завидовать будут! Нас — русскоговорящих из Беларуси — в Сарагосе уже много: Олег с Андреем кучу своих сокурсников сюда притащили, дураки. Один Алекс чего стоит, такой весь из себя пижон, одет с иголочки, парфюмом французским за километр от него несёт, бизнес какой-то крутит с недвижимостью, хвастается всегда. И жена его — та ещё воображала, будто бы не знает, какой у неё муженёк гуляка. Потом Саша, с которым Олег на Кубе был, и Юра с женой Светой. Целый табор, короче. Мы с Олегом теперь утрём им всем нос.
Олег недавно рассказывал о своей работе. Говорит, интересно очень, хоть и трудно. А недавно туда Хуан Карлос заявился, устроил какой-то скандал не понятно из-за чего. Он, кстати, намекал мне, что раньше в его колледже Олег шуры-муры с одной из преподавательниц крутил. Я так разозлилась на мужа, что и близко не подпускала к себе по ночам. А потом узнала, что это ложь, потому что Хуан Карлос сам на Олега запал и хотел его скомпрометировать в моих глазах. Я чуть с ума не сошла от этой новости, не представляю себе, как это мужчина может влюбиться в другого мужчину. Ужас! Между женщинами это, по крайней мере, красиво. А тут гадость какая-то.
Я пристала к Олегу с расспросами и кое-что у него выведала. Как-то однажды минуты за три до начала урока возник на лестничном пролёте этот мужичок с залысинами и издалека закричал, обращаясь к моему мужу:
— Олен, дорогуша ты моя! Как же я по тебе соскучился, дай-ка я тебя расцелую.
Картина Репина «Не ждали». Олег оцепенел. Студенты рты пооткрывали. Короткая немая сцена.
— Ну, что же ты застыл? Иди ко мне, любимый! — продолжал орать придурок.
— Хуан Карлос, прекрати этот цирк, — подал голос Олег.
— А что такое? Забыл уже нашу вчерашнюю ночь и знать меня не хочешь?
— Послушай, давай пройдём ко мне в кабинет и всё обсудим.
— Давай, я с радостью останусь с тобой наедине!
Под недоуменными взглядами студенческой массы они поднялись по лестнице и прошли в кабинет. Ударил Олег его сразу, используя движение двери при закрытии. Всадил снизу в подбородок всю свою силу и ярость, как он мне говорил. Противник пал, ударился башкой о пол, пытался встать. Олег не позволил и, нагнувшись, прорычал:
— Хуан Карлос, слушай меня внимательно. Ты прекрасно знаешь, я —эмигрант, иностранец. Мне нечего терять. Я тебя просто убью. Исчезни из моей жизни.
Неизвестно, что там больше подействовало, эти слова, боль от удара или озверевшее выражение лица Олега, но его поклонник с трудом таки поднялся и убрался вон. Как оказалось позже, навсегда из нашей с мужем жизни.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. ЛЮБОВЬ

Недавно Алина пытала меня вопросами о Хуане Карлосе. Я ей рассказал. Почти всё.
На уроке мы русским языком не занимались в тот день. Я попытался разъяснить своим студентам, что это был директор частного колледжа, где я работал раньше преподавателем английского языка. Он и в колледж-то меня взял с прицелом на будущую близость. Не раз пытался её добиться, шантажировал видом на жительство, зарплатой. В конце концов уволил, а в университет заявился ради маленькой гнусной мести.
Странное дело: может, во многом поэтому я сблизился потом с Мартиной. После урока — он был последним — я отправился домой пешком. Молодая женщина шла впереди, я её окликнул, нам оказалось по пути.
— Н-да, ничего себе историю ты нам сегодня выдал, — обронила она с улыбкой.
— Тебе смешно, а мне не очень, — ухмыльнулся я, — у меня таких историй целая коллекция.
— Ну-ка, ну-ка, поведай ещё что-нибудь.
— Зачем тебе?
— Просто интересно, никто ведь про такие вещи не рассказывает.
— Да ну его...
— Расскажи-и-и.. — протянула Мартина детским голосом, состроив просительную гримасу.
Пришлось рассказать: не смог отказать женщине, тем более француженке.
Сейчас пишу и пытаюсь вспомнить, почему я подружился с ней. Ведь её красоту нужно было разглядеть где-то внутри. Она носила большие аляповатые очки, которые совсем её не красили. Да и не обращал я тогда особого внимания на неё. Мне понравилось говорить с ней. Может быть, потому что французская культура сродни русской в большей степени, чем испанская. Она не то чтобы выражала схожие мысли или соглашалась с моими взглядами. У неё образ мышления другой, не испанский. Он более близок мне. Так мы и стали подолгу ходить пешком и болтать. Тембр её голоса, кстати, завораживал. Мы оба много курим и поэтому говорим с хрипотцой, а она ещё и грассирует так забавно иногда. Её интерес к русской истории, обычаям и жизненным привычкам был искренним, неподдельным. Это тоже импонировало мне. Она многого не понимала в наших славянских ухватках и смешно их истолковывала. Я смеялся и называл её недалёкой. Тогда в ней просыпался дух французской революции, и она поносила русского супостата на чём свет стоит.
Как-то постепенно она стала привлекать меня. Очки сменила, что ли. Я очень хорошо помню, как обольстил её и затащил на... полку. Мы были в Киеве, куда я привёз своих студентов, и один знакомый оставил мне ключ от своего офиса. Он оказался огромным — настолько, что лихие предприниматели в одной из комнат оборудовали сауну. Мартина долго не могла прийти в себя: офис с сауной! Удивление сменилось ступором, когда спустя некоторое время в эту сауну, где мы с ней уединились, ворвались милиционеры с автоматами. Мы едва успели одеться, заслышав шум взламываемой двери, и очутились под дулами трёх АКМ. Ох и болван же я! Приятель ведь предупредил, что всё здание находится под сигнализацией, даже код дал от неё, а я забыл. Это сейчас мы хохочем при воспоминании о нашем аресте и последующем допросе, но тогда было не до смеха.
Она долго не могла привыкнуть к моим выкрутасам. И когда кто-нибудь сейчас говорит, в шутку или всерьёз: «И как ты только терпишь его?», она лишь улыбается и пожимает плечами. А я подливаю масла в огонь:
— Я тоже не понимаю. Мне самому-то не удаётся выносить такого идиота — а ты героически держишься!
— Это потому, что ты смешной и слабый, тебе хочется помочь. Всего лишь, — отвечает она и смеётся.
Она не раз помогала мне. А потом практически спасла.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/19/1776.jpg

Муха - Тридцать первая и тридцать вторая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. РЕВНОСТЬ

Что-то не нравится мне последние годы, как Олег ведёт себя. Слишком он увлёкся поездками со своими студентами. Каждое лето во время каникул сколачивает группу из десяти — пятнадцати человек и возит их то в Беларусь, то в Россию, то на Украину. А в группах этих в основном женщины и девушки! Недавно вот из Крыма вернулся весь нервный, обеспокоенный чем-то. Мне сказал, что были проблемы, но не уточнил, какие именно. Я решила потихоньку разузнать, в чём там было дело, и порасспросила кое-кого. У меня ведь есть знакомые среди его учеников, потому что, когда я пожаловалась на скуку и отсутствие денег на личные расходы, он разрешил мне повесить в школе объявление о частных уроках — так я познакомилась с некоторыми из его студентов, желающими повысить свой уровень разговорной речи. Мне это понравилось даже, и не трудно вовсе: сиди себе где-нибудь в кафе за чашечкой кофе, болтай о том о сём и денежку потом ещё получай к тому же. Красота!
Так вот, спросила я, значит, у одного парня, не слышал ли он, что там в последней поездке случилось. И он мне рассказал, о чём весь факультет шепчется.
...Алушта. Олег привёз в Крым группу испанских студентов. Перед ними захудалый пансионат для пенсионеров. Но заселиться в него не удалось. Его студенты, уже сносно понимавшие по-русски, были наповал сражены репликой «местов нет». Администратор, узнав, что они приехали из Испании, сжалился и стал названивать кому-то. «Кто-то» предстал перед ними через пять минут в двух лицах. Две расторопные женщины предложили свои квартиры внаём.
— Вы всё равно ничего другого не сыщете, все гостиницы переполнены. А квартиры двухкомнатные, хорошие.
— Нас восемь человек, двое мужчин.
— У мужчин будут отдельные комнаты, а девушкам поставим дополнительные кровати.
Деваться было некуда. Олег согласился. Ночь он провёл на раскладушке, установленной в отдельной комнате — так назывался балкон. В соседней комнате — гостиной — расположились три девушки (остальные четыре человека разместились аналогичным образом в доме неподалёку). Именно там, в этой квартирке, Олег и стал засматриваться на одну из своих студенток. Она ведь предстала в новом, домашнем виде. Смуглая стройная брюнетка одевалась изысканно, с непринуждённостью комбинировала летнюю одежду с недорогими, но изящными украшениями. Свободно говорила на нескольких языках. Родным был французский: родилась в Париже.
Отдых у группы на полуострове получился насыщенным. Они съездили в Севастополь, полюбовались величественными кораблями Черноморского флота. Побывали в Ялте, насладились дегустацией крымских вин, посетили дом Чехова. Побывали на пляже, искупались в море, как дети веселились в аттракционном парке, катаясь на электромобилях. Даже в сауне побывали.
— Это куда же вы направляетесь, молодой человек? — встала на заслон в проходе старушенция-контролёр.
— В сауну.
— С женским батальоном?
— Да это студентки мои. Они иностранки, ни бельмеса не понимают, — ответил Олег.
— Сауна у нас раздельная. Иностранки, говоришь? А откуда?
— Из Испании.
— Ух ты! А ты каким боком с ними?
— Я ж говорю, их преподаватель.
— И что же ты им преподавать в сауне собрался?
— Нет, я им русский язык преподаю в Испании. А сюда на экскурсию привёз.
— В сауну, что ли?
— Изъявили желание. А я, как и вы, человек подчинённый. Барышни тем более.
— Ишь ты как поёшь!
— Приходится.
— Раздельная, говорю, баня. То есть сауна, тьфу ты.
— Так ведь интересуются. Традициями и обычаями, культурным отдыхом в Крыму. Среди них и парень есть, вон стоит последний. Мы купальные костюмы прихватили.
— Ладно, проходите. Только ты это, сначала их в массажный кабинет своди. На втором этаже он. Вот и будет им культурный отдых.
— Спасибо большое.
— Не за что, у меня дочка замуж за испанца собралась, так он...
Студенты прошли через стражницу порядка сначала в раздевалку, затем поднялись на второй этаж. Кабинета было три, но всё равно получилась очередь. Всё шло хорошо. Девушки заходили напряжённые от незнания, их настораживала табличка с надписью «лечебный массаж», но выходили расслабленные и томно улыбались. Довольные, значит. От, бабуля! Из-за двери одного из кабинетов высунулась женская голова и зычно спросила:
— Кто тут перевести может? Что-то никак мы объясниться не можем.
— Я могу, — ответил Олег.
— Иди сюда.
Олег приблизился. Массажистка ухватила его за руку и буквально впихнула в кабинет.
— Не-е-ет! — закричала лежавшая на кушетке обнажённая Мартина.
Олег выскочил за дверь. Все, кто был в коридоре, захихикали. Конфуз да и только. Но Олегу было не до смеха. Он задумчиво присел и погрузился в себя. Из кабинета вышла Мартина, гневно сверкнула на него очами, чуть зарделась от смешков подруг, удостоверилась, что в глазах у Олега светится нескрываемое восхищение, и улыбнулась. В тот же вечер Олег накупил кучу бордовых роз, пригласил её в ресторан и объяснился... в случайности своего вторжения.
— Я и сама всё поняла: слышала, как тебя зовёт массажистка, но не успела остановить её, — спокойным бархатным голосом ответила Мартина. — Мне бы хотелось поговорить с тобой о другом.

vladimirkhomitchouk

— О чём?
— Смотрю я на тебя и завидую немного. Я давно не была в Париже. Я, в принципе, такая же переселенка, как и ты.
— Не совсем, я-то сбежал из этой страны.
— Знаю, но вот мы сейчас здесь. И ты другой. Не такой, как в Испании.
— Другой, в каком смысле?
— Ты улыбаешься чаще, хитреца какая-то озорная в тебе появилась. Задумываешься с усмешкой на губах.
— У меня особой ностальгии нет.
— Я не об этом. Здесь аура другая, более близкая тебе. По духу, наверное. И ты нам всем такой больше нравишься. Не только мне.

Во-о-от, значит, что… Завёл себе любовницу! Ну, ты у меня за всё получишь, Олежек.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ. РАЗБОР ПОЛЁТОВ

— Нет, давай всё-таки поговорим!
— Алина, ну сколько можно? Я ведь уже раз пятьсот тебе объяснял: она просто моя студентка, нам из школы домой по дороге, мы возвращаемся вместе, поэтому и видят нас так часто.
— Да? А твою машину почти каждый день видят припаркованной возле её дома.
— Неправда, этого просто не может быть. Иногда, очень редко, я подвожу её домой после работы, и она приглашает меня на чашку кофе.
— Да тебя с ней в обеденный перерыв возле её дома видели! И вы целовались!
— Бред сивой кобылы! Что я, болван, что ли?
— Вы — любовники. Ты с ней спишь!
— Нет. Не сплю я с ней!
Я поморщился и отвернулся.
Такие перепалки стали у нас теперь обыденным делом. Раньше всё было иначе. Я всегда нравился женщинам, но до сих пор обходилось без скандалов. А на днях Алина заявила мне, что сексуального наслаждения со мной не испытывает, что «это» ей не противно, приятно даже, но оргазма она никогда не достигала, ни раньше, ни тем более теперь. «Наверное, я фригидна», — сказала мне моя белокурая жена. Она не некрасивая, нет. Многие находят её даже очень привлекательной, но в моих глазах рядом с другими женщинами она скукоживается, что ли. Тем не менее до недавнего времени я любил её искренне и нежно, мне так казалось, хотя женился, как говорят испанцы, «по пенальти», то есть по факту непредусмотренной беременности. Молодые мы тогда были, зелёные ещё. А теперь меня так обрубили... Под самый корень, что называется. И, как следствие, — я ударился во все тяжкие. Не сразу и не вполне осознанно. Поначалу я долго и настойчиво пытался обсудить с женой тему надуманной холодности и якобы апатии к плотской любви. Предлагал различные варианты, уговаривал сменить рутину, обратиться к врачу, в конце концов. Безуспешно. Тяжеловатая на подъём Алина категорически отказывалась от всех моих начинаний и упорно бубнила свою сказку о неизлечимой фригидности. Потом в горячке (а может, и нет) даже выпалила новость о новоиспечённой подруге-лесбиянке и о желании попробовать себя на этом поприще, если уж с мужем у неё ничего путного не выходит. Я переживал, маялся, попивать стал с уныния. Такого со мной ещё не приключалось: я с детства занимался спортом и к спиртному прикладывался умеренно, и то лишь по праздникам. В этом Алина тоже с готовностью усмотрела криминал. Я был без промедления обвинён в алкоголизме, причём в присутствии маленького Вовки, который и раньше служил тяжеловесным орудием дешёвого открытого шантажа по отношению ко мне. Самое странное в том, что Алина глупой и скандальной бабой никогда не была, в общем-то. Но и умной её назвать можно с трудом. Преподаватель русского языка и литературы, с детства выписывавшая в специальную тетрадку изречения знаменитых писателей, она любит их цитировать с глубокомысленным видом. Но, в принципе, ни черта в литературе не смыслит, а в жизни — и того меньше, коль скоро переносит описанных на бумаге героев в суматошную повседневную реальность и превращает их в объекты для подражания. Как же часто мне приходилось выслушивать рассуждения насчёт того, что «такая-то наша знакомая поступает с таким-то неправильно, потому что, как сказал в своё время...» Заумная галиматья, произносимая с одухотворённым выражением на лице, свойственным утончённому интеллектуалу. Вот и сейчас, после очередного «серьёзного разговора» о наших отношениях, она попыталась продолжить в том же духе, сидя на диване в нашей скромной, но со вкусом обставленной квартирке с видом на шумную узкую улочку в старой части города:
— Ты ведь сам всегда говорил, что для тебя неважно, с кем, когда и при каких обстоятельствах я буду тебе неверна, если это временно, случайно или чёрт попутал. Ну так тебе тем более должно быть всё равно, если я попробую «это» с женщиной. И потом, вспомни Оскара Уайльда, а лучше Вирджинию Вулф.
Я собрался было, как всегда в таких случаях, промолчать, но не удержался на этот раз:
— Ну, во-первых, я старался употреблять сослагательное наклонение, то есть говорил не «будешь», а «была бы». Во-вторых, что за дикообразная привычка заменять нормальное слово «секс» мещанским «это»? И третье: ты что, считаешь себя знаменитой писательницей?
— Нет, конечно, но...
— Да пробуй ты своё «это» с кем угодно!
— Так тебе всё равно, что ли? Я так и знала.
— Ну очень женская логика...
— А вдруг именно так и проснётся во мне либидо?
— То есть я должен сейчас дать тебе своё добровольное согласие на измену мне с лесбиянкой во имя возрождения твоего желания к мужу? Нехило! Ну, тогда уж лучше с мужиком...

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/20/906.jpg

Муха - Тридцать третья и тридцать четвертая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПОБЕГ

Я ушёл из дома. Сделал это неумело, сгоряча, глупо. Заявился в банк, снял со счёта огромную сумму денег наличными под недоумённым взглядом сотрудницы, чем-то похожей на мою жену, пробормотал ей в лицо что-то злое, совершенно несуразное и, не размышляя, отправился в гости к Мартине. Рассказал всё, напился, расплакался и попросил приютить на некоторое время. Потом выпил ещё и сказал, что люблю её и хочу с ней жить. Утром проснулся рядом с роскошным женским телом, ничего толком не помнил, но и так всё было ясно.
За завтраком я впервые познакомился с дочкой Мартины, десятилетней Наталией, чьи чёрные непослушные кудряшки забавно подрагивали и настойчиво падали на лоб, почти закрывая огромные тёмно-вишнёвые глаза, когда она с серьёзнейшим видом выпытывала у пришельца, кто он такой, почему заявился на завтрак, почему разговаривает со смешным акцентом и нравится ли ему её мама.
— Очень нравится, потому что у твоей мамы есть такая симпатичная дочка, — попробовал я изящно сменить тему.
— Хитрый ты, но я и так всё понимаю, просто притворяюсь. Я уже много чего о тебе знаю: ты из Беларуси, учишь маму русскому языку в университете, а сейчас влюбился в неё и пришёл к нам жить.
— А ты не против?
— Нет, потому что мама тебя любит, с папой они разошлись, а она ведь красивая! И хорошая. Если не будешь её обижать, то живи с нами.
— Ты уверена, что мама меня любит?
— Да. Разве ты сам не видишь?
— Наташа...
— Меня зовут Наталия. Наташа — это русское имя, а я испанка. Называй меня Наталией.
— Наталия, можно я ещё немного подумаю насчёт того, чтобы жить вместе с вами?
— Думай, только маму не зли, а то я с тобой больше и разговаривать не стану.
— Понял.
— Ну вот.
«Дела!» — призадумался я, попросил прощения и смылся в туалет: надо было уединиться и как-то обмозговать сложившуюся ситуацию. Очень хотелось пива, голова раскалывалась от боли и шквальных мыслей. «Так можно и тронуться потиху», — пробормотал я себе под нос и вернулся на кухню. Девочки уже не было, убежала на улицу. Мартина спокойно посмотрела мне в глаза:
— Ну, а что ты думал? Надо же было ей как-то объяснить...
— Что-то уж больно подробно ты ей всё изложила.
— Лучше сразу, чем в обход. Она у меня очень смышлёная.
Высокогрудая брюнетка с испепеляющим взглядом гордо откинулась на спинку стула.
— Я немного перебрал вчера... — промямлил я.
— Но вёл себя достойно, по-мужски, — заискрилась в улыбке Мартина, показывая пальцем в сторону спальни. — Успокойся, Олег! Разберись сначала с самим собой, с женой и сыном, а потом уж поговорим всерьёз. Мы с тобой далеко не юнцы уже, такие решения не принимаются впопыхах. Не буду я тебе больше напоминать о твоих ночных словах, не волнуйся.
Я помолчал, с умоляющим видом попросил пива, выпил и тяжело вздохнул.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. МЕТАНИЯ

Домой я, конечно, вернулся. Выслушал очередной разнос и отдал снятые в банке деньги. С тех пор и начались мои скитания по чужим домам, ночные кувыркания в машине со всякими... ну просто всякими женщинами и девицами. Любовниц я завёл себе сразу трёх, включая Мартину. Само собой как-то вышло. Отлучённый от семейного ложа, измождённый недостатком женской ласки, я — тридцатилетний мужчина — и усилий-то особых не прилагал к поиску внебрачных сексуальных контактов: женщины сами ко мне липли. Просто укладывали под или на себя. Я не ханжа, поэтому не сопротивлялся и не утверждал, что мне это не нравится. Между тем скандалы в семье стали неотвратимо нарастать. Впервые прозвучало слово «развод». Я не находил себе места. Подолгу смотрел на Вовку, печалился и не знал, куда деваться. «Ну, и что мне делать теперь? Половому остракизму себя предать, что ли? И сохранить семью, сына вырастить, а потом уж уйти?»
Несмотря на свои похождения и определённую симпатию к Мартине, граничащую с более глубоким чувством, я всё ещё любил свою жену. Алина иногда позволяла мне близость, отдавалась безмолвно и с выражением святости на лице. Я же испытывал искреннюю радость даже от её прикосновений к моему телу, втайне надеясь, что всё-таки смогу пробудить когда-нибудь в жене и желание, и страсть. «Блин, все тётки, с которыми я был и есть, получают удовольствие, а эту я люблю, но удовлетворить не могу. Чертовщина какая-то!» Мне и в голову не приходило тогда, что Алина меня не любит, просто придумала эту любовь, еще в юности сделала себе очередную инъекцию вычитанных в книгах чувств. Вышла замуж, родила сына и на этом временно успокоилась. Но, оказавшись в другой стране и обнаружив мою притягательность в глазах испанок, она позволила проснуться в своей душе зверю под названием «ревность». И тут начитанная особа оплошала, решив ещё больше привязать к себе мужа совершенно идиотским, ну очень русским способом: меньше постели, больше заботы о сыне. Мою привязанность к Вовке, обожание сынишки она использовала нелепо и при каждом удобном случае. Когда я по пятницам после работы заходил в бар внизу нашего дома и попивал сухое красное вино, там обязательно минут через пятнадцать нарисовывался Вовка и заявлял:
— Папа, пошли домой. Мама сказала, что ты слишком много пьёшь.
— Нет, сын, я не пью много, только вот рюмку вина себе позволяю в конце недели. Возвращайся домой, я приду через пять минут.
—Хорошо, папа. Обещаешь?
—Да, Вовка. Разве я тебя когда-нибудь подводил?
—Нет.
Отношения с сыном у меня были замечательные. Мы дружили, проводили вместе много времени, играли в теннис по выходным.
Как-то, подъехав к его колледжу на своем чёрном «Крайслере» (предмете моей гордости и зависти знакомых), чтобы забрать после занятий, я с удивлением обнаружил на Вовкином заплаканном лице огромный фингал под левым глазом.
— Кто? — коротко спросил я.
— Старшеклассник один, — всхлипывая, протянул Вовка. — Но кто, я тебе не скажу.
—Боишься, что ли?
Вовка насупился и ничего не ответил. Дома он поведал ту же немногословную историю маме. Алина собралась было нанести визит в кабинет директора, но под рёвом Вовки и моими протестами сдала позиции. Я выждал недели две и вернулся к больному вопросу:
— Вовка, все мужчины рано или поздно попадают в такие передряги. Ничего страшного в этом нет. Тебе драться надо научиться. Хочешь, я запишу тебя в секцию кикбоксинга?
— Туда, куда сам ходишь? И перчатки мне купишь, как у тебя? — глаза юного бойца загорелись.
— Конечно куплю. Ты какие хочешь, красные или синие?
— Красные. Только... Что мы маме скажем? Она говорит, что драться —это плохо.
— Одно дело — драться, другое — защищаться.
— Правильно, папа. Так и скажу, чтобы честь свою и дамскую защищать!
— Где это ты про дамскую честь набрался?
— Так мама же мне книжки всякие про эту самую дамскую часто читает.
— Ну, на том и порешим, сынок.
Вовка и в спорте оказался похожим на меня. Тренировался с энтузиазмом и детской настырностью. Не зря, как оказалось. Меня с Алиной однажды вызвали в колледж. В кабинете директора с ноги на ногу переминался довольно-таки крупный верзила с огромными «бланшами» под обоими глазами и разбитой губой. Рядом стоял угрюмый Вовка. Я выслушал историю хулиганского поведения сына с затаённой улыбкой.
Но в последнее время с ним начало происходить что-то непонятное. Это «что-то» было едва уловимым, но я стал ощущать во взгляде сына какое-то вопросительное отчуждение. В секцию мальчик ходить перестал, сославшись на нехватку времени. Часто опускал голову, отказываясь от разговора или совместных игр на компьютере. Я не выдержал и спросил однажды:
— Что с тобой, Вовка?
Молчание.
— Сын, что-то не так?
Опущенная голова, потупленный взгляд.
— Вовка, что я тебе сделал?
Сын вдруг пробубнил:
— Мне — ничего. Маме.
— Сынок, речь сейчас не обо мне и маме, а обо мне и тебе. Ты что, меня больше не любишь?
— Не знаю, папа. Мама мне про тебя столько всего рассказала!

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/20/1207.jpg

Муха - Тридцать пятая и тридцать шестая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. ПОЛУФИНАЛ

После этого разговора события развивались стремительно, одно к одному. В городе объявился мой закадычный друг по имени Сэнди. Приятельствовали мы давно, ещё с институтских времён. Были абсолютно разными, но умели находить общий язык. Сэнди был самым отъявленным бабником на факультете испанского языка в далёкие студенческие годы и обладал оригинальным чувством юмора. Любил выпить, и тогда его уже было не остановить. Перед его натиском не могла устоять ни одна из избранных жертв женской половины общежития, где мы обитали в одной комнате. В Испанию он приехал вслед за мной, по уже проторенной дорожке, как он сам выражался. Однако потом перебрался на южное побережье, где занялся, и довольно успешно, бизнесом с недвижимостью. Сейчас прибыл по делам и зашёл в гости. В этот же день к Алине приехала та самая подруга-лесбиянка, о которой она когда-то мне заявила. Высокая, плотная, мужеподобная Асусена была торжественно представлена мне и Алексу, то есть Сэнди — как его все друзья называли, да и сам он в забывчивости или из-за куража часто так представлялся. Я к этому моменту уже успел поделиться с ним своими проблемами в семейной жизни. Реакция Сэнди в очередной раз обнаружила его истинную сущность:
— Да какая мне разница, пьём всё, что горит, и трахаем всё, что шевелится.
За обедом, проходившим в напряжённом молчании, он вдруг встал и торжественно объявил, обращаясь сугубо к женщинам:
— Нет, девушки, давайте всё-таки поговорим. Но сначала выпьем. За вас! За вашу небесную красоту и неповторимое очарование!
Впоследствии обе дамы были опьянены и обольщены. Проснулись они вместе с Сэнди в одной кровати в самом шикарном отеле города. Так лесбиянка стала бисексуалкой, а Алина избавилась от «фригидности».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ХВАТИТ!

Надоело мне всё, опостылело! Поеду-ка я на море к Асусене, отдохну от всего, поработаю там экскурсоводом, денег накоплю и не буду так зависеть от Олега. Тем более что после произошедшего в отеле шансов на примирение у нас практически не осталось уже, хотя в чём я виновата? Меня же напоили! Вовку отправлю к маме на летние каникулы, а Олег пусть делает что хочет. Злату ему оставлю, пусть выгуливает её, меньше по бабам шляться будет. Он сам мне подарил эту собаку, имя придумал — она ведь голден-ретривер. Так вот, придётся ему сейчас самому позаботиться о своей любимице. А мне наплевать на них обоих. Где там Асусена работает? Сейчас посмотрю. Вот, в рекламном объявлении написано: «Льорет-дель-Мар является самым крупным и известным курортом испанского побережья Коста-Брава и одним из наиболее посещаемых мест Средиземноморского побережья Испании». Прекрасно, на всё лето туда уеду, а потом посмотрим!

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/20/1210.jpg

Муха - Тридцать седьмая глава
Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. Я ТЕБЯ СЕЙЧАС УДАРЮ

— Я тебя сейчас ударю, прекрати нести ахинею... — предупредил Олег.
— Ну, давай, рискни! — выкрикнул Начо, презрительно кривя губы и выпячивая грудь.
Олег не размахивался даже. Просто вбил кулак в середину подбородка. Колени у Начо враз подогнулись, и он рухнул на тротуар. А вместе с ним их дружба, если таковой её можно было назвать.
За день до этого они встретились в кафе у дома Начо. Жили оба неподалёку, поэтому виделись довольно часто. Как-то прикипели друг к другу ещё с тех пор, когда Олег давал испанскому юноше уроки английского языка. Начо утверждал, что обрёл настоящего друга, что очень дорожит возможностью общаться с ним.
—Ты из меня икону-то не делай, я слишком скверный и чванливый, —отвечал обычно что-нибудь этакое Олег, посмеиваясь.
Но ему тоже было интересно с парнишкой, хотя и сторонился он высокопарных слов и заверений. Да и случай с чёрной икрой оставался неприятным осадком в их дружбе. Но Олега подкупало в Начо искреннее желание выговориться, излить наболевшее или поделиться планами, а то и секретами.
Вот и на этот раз они нуждались в обоюдной поддержке. Смуглый, кудрявый Начо в очередной раз влюбился и ревновал. Рассказывал о девушке и её красоте с восхищением, но тут же сбивался на подозрения в неверности: ему мерещились соперники. Наверное, неуверенность в себе каким-то замысловатым образом переносилась на избранницу. Олег пытался разубедить его, расспрашивал о деталях и говорил о необоснованности ревности. Проболтали они о тонкостях душевной страсти Начо почти весь вечер. Наконец, несколько приободрённый, тот догадался спросить, как обстоят дела у друга. Олег погрустнел. Его проблемы носили противоположный характер: у него не ладилось с женой, которая ревновала его. Такое своеобразное единение и подвигло Олега предложить своему бывшему ученику съездить на выходные в приморский городок, куда Алина уехала работать экскурсоводом. Как раз была середина лета.
Поехали на машине Олега, но за руль напросился Начо. Опять проболтали всю дорогу о душевных переживаниях молодого испанца. В принципе, разница в возрасте у них была небольшая, всего-то лет пять, но в молодости она даёт приличный отрыв в опыте, возмужалости и представлениях о жизни. Так что Начо будто просил совета у своего русского приятеля. Впрочем, сам тоже был охотлив до наставлений — типичная черта всех молодых и смышлёных испанцев.
— Понимаешь, Олег, ты должен просто спокойно всё обсудить с Алиной. Если ты логично изложишь свои соображения, то она поймёт, я уверен.
— Когда речь идёт о ревности, особенно женской, логика обычно отсутствует. И спокойствие тоже, кстати.
— Но ведь ты звонил ей, и она оказалась рада, что мы приезжаем.
— Ещё неизвестно, кому она больше обрадовалась, мне или тебе, Начо.
— Даже если так, тогда с ней поговорю я, и всё будет нормально.
— Ну-ну, посмотрим, что у тебя получится, посредник в амурных делах.
— Вот увидишь, это я в своих отношениях обычно робею и запутываюсь, а в разговоре с Алиной всегда умел найти убедительные слова.
— До сих пор, — с сомнением ответил Олег и попросил внимательнее вести машину: они въезжали в Льорет-дель-Мар.
Он тоже прочитал рекламное объявление об этом городке, но сразу смекнул, что действительность выглядит несколько иначе и может ошеломить неопытного туриста. «Самый крупный курорт» оказался довольно маленьким и невзрачным захолустьем, но что да, то да: полураздетых отдыхающих со всего мира тут было пруд пруди. По узким улицам бродили толпы полупьяных англичан, вереницы чопорных немцев, кучки красных, как раки, русских, гогочущие стаи американцев, дисциплинированные компании японцев с неизменными фотоаппаратами и видеокамерами... Кого там только не было! И все громко разговаривали. Наверное, пытались таким макаром заглушить соперников —машины, мотоциклы, микроавтобусы.
Так что въехать в пляжный балаган, а потом передвигаться по нему было не так-то просто. Но кое-как добрались. С трудом припарковались у чёрта на куличках и побрели к квартире, которую снимала Алина вместе с Асусеной, тоже работавшей гидом. Олег позвонил хозяйке, старушенция принесла ключ, и они вошли. Было утро, предстояло чем-то заняться до прихода Алины. Решили прилечь ненадолго, а потом сходить на пляж и искупаться в море. Рухнули на диваны: все-таки Начо отсидел за рулём три часа с лишком, а Олег не спал всю ночь перед отъездом, обдумывал предстоящее объяснение с женой, которое неотвратимо должно было состояться. Их отношения не ладились уже давно, а в последнее время особенно. Он наивно надеялся на помощь бывшего ученика: жена благоволила к симпатичному Начо, считала его честным и открытым. Проспал Олег всё утро, а проснувшись, обнаружил напротив широко ухмыляющегося Начо.
— Вот уж даёшь. Ты сюда спать приехал, что ли? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжил: — Забегала Алина на минутку, не позволила тебя будить. Сказала, что вернётся поздно ночью: ей неожиданно вечернюю экскурсию в Барселону подкинули.
— Значит, предстоит ночной разбор полётов, — мрачно отреагировал заспанный Олег.
— Спокойно, я удочку уже закинул: сказал, что хочу поговорить с ней на деликатную тему. Она улыбнулась и согласилась.
— Наверное, подумала, что ты о своей очередной пассии хочешь поболтать и о размере бюстгальтера ей в подарок.
— Не чуди, о размере сего предмета для другой женщины с ними вообще лучше не разговаривать.
—Рубишь, однако.
—А то!
Через некоторое время они всё-таки отправились на пляж. Втиснулись двумя сардинами в чудом освободившееся пространство, иногда бегали купаться, ходили пожевать чего-нибудь, попить пива в пляжный бар-лоток и загорали. Закончился день, наступил вечер. Начо предложил поужинать в ресторанчике на набережной. Так и поступили. За ужином у молодого идальго родилась идея встретить ночь на дискотеке недалеко от съёмной квартиры. Олег поинтересовался, когда это он успел приметить место, и в ответ услышал что-то о намётанном глазе и каком-то празднике шампанского, объявленном в этом злачном заведении. «Ну что ж, так тому и быть», — согласился Олег.

vladimirkhomitchouk

Вернулись домой, приняли душ и отправились на поиски развлечений.
Дискотека была огромной, внутри скопилось тысячи две народу, а то и больше. Праздник шампанского состоял в том, что на трясущихся в танце людей низвергались фонтаны пены из громадных бутафорских бутылок какой-то рекламной марки и по мокрому залу туда-сюда сновали расторопные девочки с подносами, уставленными бокалами с этим самым напитком. Начо обалдел от удовольствия. Олегу тоже понравилось безудержное веселье освободившихся от повседневных забот людей. Гремела оголтелая музыка, приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Может быть, поэтому особенностью испанской речи является повышенный уровень громкости. Когда-то давно по приезде в Испанию Олег часто переспрашивал своих собеседников. И не потому, что не понимал, а попросту не мог расслышать их в громкоголосой толпе. Начо в эту ночь натурально орал, аж визжал от радости. Просто пытаясь поделиться эмоциями. Нет, скорее даже от восторга... И непрерывно пил шампанское. Потом пустился отплясывать с какими-то девушками, дал волю рукам, шлёпнув одну из них по аппетитной попке. Та возмутилась. Начо не угомонился, за что и получил затрещину. Завязалась перепалка, появилась полиция, вызванная одной из подруг обиженной сеньориты. Начо выдворили на улицу. Олег поспешил вслед за ним.
— Вам придётся покинуть помещение и пойти освежиться, а лучше отправиться домой отдыхать, молодой человек, — произнёс старший по чину страж порядка.
— А почему, собственно? — вздыбился нарушитель.
— Девушка утверждает, что вы вели себя непристойно.
— Да врёт она, подумаешь, ухватил за задок пару раз. Сама и вертела им призывно.
— Наше дело маленькое. Поступил сигнал — мы должны отреагировать. Тем более что вы и сами признались.
— А я считаю, что никаких норм я не попирал. И вообще, вы не имеете права выгонять меня из этого публичного места, куда я билет купил на свои собственные студенческие, между прочим, — полез в бутылку Начо.
— Мы вообще-то и в комиссариат сопроводить можем, если на то пошло.
— На каком основании?
— На основании неподчинения.
— Нет, ты слышал, Олег? — вдруг повернулся Начо к приятелю, стоявшему у двери.
— И друга тоже заберём в качестве свидетеля. Кто таков, кстати, предъявите документы!
Олегу пришлось приблизиться. Он достал вид на жительство и протянул. Полицейский взглянул, удостоверился, что всё в порядке, и обратился к нему довольно дружелюбно:
— Лучше отведите своего товарища домой. У него вместо рук осьминожьи щупальца отрасли, а ваше удостоверение иностранца надо продлевать через месяц. Вам привод в полицию совершенно ни к чему.
— Можно я переговорю с ним и постараюсь убедить? — спросил Олег.
— Да, конечно, — полицейский сделал знак подчинённым, и те отошли на несколько шагов.
Олег попробовал аккуратно приструнить разгорячившегося приятеля. Успокоить Начо оказалось непросто. Тот раскричался ещё больше, нёс какую-то чушь и не собирался уступать. Тогда Олег напомнил о намёке полицейского и попросил не создавать ему лишних трудностей. Начо посмотрел на него, сплюнул и согласился. Повернулся к полицейским, сказал, что уходит. Те согласно кивнули и отдали честь. Оба дискотечника побрели домой. Честно говоря, Олег немного сдрейфил, поэтому молчал всю дорогу. Тишину вдруг нарушил симпатяга Начо:
— Если бы не твои проблемы с документами, я бы ни за что не согласился. Я-то знаю в собственной стране свои права и что такое демократия, не как какой-нибудь драный эмигрант, привыкший оглядываться на каждом углу и дрожать от страха при виде полицейского. Сбежал из идиотской России и мне навязываешь дурацкие правила поведения.
Это было уже слишком. Олег попросил не продолжать. Без результата. Крикливые возгласы и нецензурные слова посыпались, как кукурузные зёрна с перезрелого початка. Вот тогда и последовало физическое предупреждение с его стороны. Потом он попытался помочь «борцу за демократические отношения» подняться, но был безмолвно отвергнут. Начо встал и удалился в неизвестном направлении. Олег вернулся домой один. Жены ещё не было. Он присел на диван и стал ждать. Время тягостно тянулось. Никто не появлялся. И он уснул.
— Ты зачем Начика избил? Как ты посмел поднять руку на мальчишку?! — разбудил его разъярённый вопль Алины.
Олег мотнул головой, вырываясь из тёмного полузабытья, неловко вскочил и ударился плечом о стоявший рядом деревянный комод.
— И не делай удивленные глаза: я всё знаю, он сам мне рассказал!
— Рассказал что?
— Всё, что ты натворил на дискотеке, в полиции и с ним на улице.
— Со слова «натворил» поподробнее, пожалуйста.
— Ну и свинья ты всё-таки, Олег! Сначала начал лапать девушек, потом нагрубил полиции, а когда Начо заступился за тебя в комиссариате и взял вину на себя, ты ударил его.
— Н-да, похоже, надо было посильнее врезать ублюдку.
Олег и сейчас, спустя многие годы, вспоминает этот случай и пытается проанализировать свой поступок. Он часто задаётся вопросом, правильно ли повёл себя тогда. Начо исчез из его жизни, несмотря на многочисленные попытки Олега навести мосты. Заигрался в униженного и оскорблённого. Так считал Олег. Ещё он думал, что людей бить не стоит, конечно. Но иногда надо. Даже взрослых. И нет необходимости углубляться в философские, моральные или религиозные рассуждения, изыскивать ответы на тему вечной конфронтации постулатов «око за око» и «подставлять другую щеку». Просто при сиюминутной возможности наказать серьёзное и безосновательное оскорбление, лучше использовать её, эту возможность. Сколько раз любой из нас мусолил в голове своё «я тебя сейчас ударю», глядя на обидчика, но ничего не предпринимал! Бить или не бить зарвавшегося негодяя? Олег для себя давно уже это решил.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/21/1133.jpg

Муха - Тридцать восьмая и тридцать девятая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ОТЧАЯНИЕ

Грустно мне, обидно до слёз, такое тошнотворное чувство на душе, что хоть в петлю лезь! Ну почему всё так? Почему у нас с Олегом никак не складывается? За что он так со мной? Ладно там по молодости ещё мы оба ошибались, каждый по-своему. Я признаю, что заставила его на мне жениться, всё время упрекала многочисленными абортами, дразнила за его простое происхождение, никогда ни за что не хвалила, чтобы не зазнавался. Ну дура я, да! Но ведь какого сына я ему родила… Он же в нём души не чает. И не так уж плохо мы жили все эти годы. Зачем он мне изменять стал направо и налево? Сколько ночей я не спала, ожидая его, мучаясь в сомнениях и подозрениях! Может быть, именно поэтому у нас и не выходило ничего путного в постели? Неужели он никогда не задавался этим вопросом? Мы ведь далеко не юнцы уже, и он умный, чувствительный человек. Разве трудно понять, что нельзя так в открытую обижать женщину, которая рядом с тобой?
Приехал мириться, прощения просить, а сам на дискотеку и тёлок щупать! Ещё и друга своего избил. Мне претит уже, что все не только намекают, но и откровенно говорят о его похождениях. Ещё и советуют смириться и потерпеть, напоминают о ребёнке. Как будто я плохая мать и не хочу вырастить его в семье! Не настолько я глупа всё-таки. Но Олег явно перегнул палку: любовницу себе завёл. Ладно бы гулял на стороне, с кем из них мужиков не бывает. А теперь дело другое, похлеще будет.
Я вернулась после лета домой, а он мне сообщает:
— Алина, у нас проблемы. Я безработный. Не знаю, что и делать теперь.
— Как безработный, почему? — спрашиваю я в ужасе.
— Объявлен официальный конкурс на должность преподавателя русского языка в моей школе.
— Так ты же запросто его выиграешь, уже семь лет на этой должности.
— Я даже документы не могу подать, гражданства-то у меня нет, а это государственное учреждение.
— И что, никакой возможности?
— Нет, абсолютно никакой, против закона не попрёшь.
— И что же нам делать? — почти плачу я.
— Ну, два года мы ещё продержимся, мне пособие по безработице выплачивать будут, а потом, если другую работу не найду, нам кирдык.
На него жалко было смотреть: он был в отчаянии.
С этого дня жизнь наша стала меняться, каждый новый день приносил дополнительные трудности, денег сильно поубавилось, Олег приуныл настолько, что сидел всё время молчаливый, смурной, злой.
Я пыталась его поддержать, говорила, что всё наладится, образуется, советовала даже обратиться за помощью к друзьям, работающим кто на заводе, кто на стройке, успокаивала словами о том, что мы вместе, а это главное.
В ответ — пустой, неуверенный или полный сарказма взгляд.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ВОСПОМИНАНИЯ

Жаль будет уходить из школы. Привык я к ней, да и профессия эта моя, люблю преподавать языки. Я убеждён, что любой выученный иностранный язык не только обогащает тебя новыми знаниями, но и меняет твой образ мышления, восприятие окружающего мира.
Сейчас, сидя на кухне по утрам, я пристрастился вспоминать курьёзные случаи из своей преподавательской практики.
Была у меня одна студентка.

ЛУРДИТАС
В дверях стояла, переминаясь с ноги на ногу, худющая, как щепка, девушка в роговых очках с толстыми линзами и вопросительно на меня взирала аляповато накрашенными глазищами.
— Можно?
— Можно что, сеньорита?
— Обратиться к вам...
— Говорите, пожалуйста.
Дальше последовала пулемётная, скомканная в придыханиях и нафаршированная нечёткой артикуляцией речь на испанском языке, из которой я с трудом понял, нет… скорее вычислил, что она всю жизнь мечтала выучить русский язык, так мечтала, так мечтала, но записаться, то есть подать документы вовремя, не успела, потому что как раз позвонили из сообщества соседей, ну в смысле жильцов её дома, это такая ассоциация по помощи эмигрантам, в общем, это добровольная организация, где люди сами помогают иностранцам устроиться на первых порах в Сарагосе или в какой-нибудь арагонской деревне: каждый помогает чем может, деньгами или связями, даже одежду собираем, хорошую, кстати, одежду, почти новую… вот.
— А ещё у нас...
— Про ещё пока не надо, — мягко, но решительно перебил я наступательный порыв этого субтильного создания, говорившего красивым женским голосом.
— Но вы понимаете... там не только сильные мужчины, там женщины и маленькие дети.
— Понимаю. Вас как зовут, кстати?
— Лурдес.
— Так что вы хотели, Лурдес?
— Я хотела, то есть мечтала, то есть хочу изучать русский язык, потому что я учусь на историческом факультете, и меня просто захватывает, очаровывает история России. А какие писатели у вас! Несравненные, вот.
— Лурдес, мне очень нравится ваше желание прочитать историю моей родины на русском языке, но вы опоздали в этом году: приём уже закончился, мне искренне жаль.
Она стала меняться, стремительно, молниеносно, как в мультфильме. Через полминуты передо мной стояла уже не девушка, а обиженный маленький ребёнок с закушенной нижней губой и глазами, в которых плескались слёзы.
— И что же мне делать? Теперь.
Я чуть не рассмеялся, честное слово! Её лицо выражало вселенское горе, невосполнимую утрату, обиду на несправедливый и жестокий мир... «Кино и немцы», короче. Решение пришло в голову мгновенно:
— Послушайте, Лурдес, давайте поступим следующим образом: я возьму вас на первый курс без документов вольным слушателем, а на следующий год вы оформите заявку о приеме уже на второй курс, и если сдадите вступительный экзамен, то будете зачислены официально.
— А так можно?
— Нет, но я готов сделать исключение... ради истории России.
— Я сдам!
— Не зарекайтесь, милая.
— Не отрекаются любя, — вдруг ошарашила меня девушка-тростинка знаменитой фразой из стихотворения Вероники Тушновой в испанском переводе.
— Надо же!.. — только и смог выдавить я из себя, когда, попрощавшись, она скользнула за дверь.
Студенткой она оказалась более чем своеобразной, парадоксальной, я бы сказал. Есть люди, у которых способность к иностранным языкам отсутствует напрочь, несмотря на отличный музыкальный слух, прекрасную память и трудоспособность. Лурдес была выдающимся представителем этой человеческой породы, эмблемой даже. Такие люди совсем не глупы, наоборот: им просто не даётся искусство звуковой имитации непривычных, странных слов и словосочетаний. У них отсутствует моторика воспроизведения иностранных вокабул, выражаясь филологической терминологией. При всём старании и усердии им не дано разговаривать на чужих языках. Лурдес делала все домашние задания, выписывала в отдельную тетрадку новые слова, просиживала дни и ночи, делая переводы текстовых фрагментов из книг русских писателей, учила на память тексты народных и эстрадных песен, которые я ставил группе для прослушивания и идентификации наиболее популярных фраз. Она была непревзойдённой при написании сочинений на самые разнообразные темы — от повседневной жизни до мировых событий. Её учебник был испещрён карандашными пометками. Это была самая прилежная студентка на своём курсе, на факультете русского языка, в Сарагосе, в Испании, на планете Земля — я уверен.
Но произнести хотя бы одно членораздельное предложение по-русски не могла, хоть убей. Писала при этом довольно хорошо и правильно, особенно всякую любовную дребедень, адресованную не кому-то конкретно, а вообще миру, Вселенной, космосу. Почему именно на русском языке — история умалчивает. Я предполагаю, что таким образом выраженные откровения казались ей самой более глубокими, проникновенными и загадочными, что ли. Они словно обволакивались аурой таинственности. А уж тайн у этой девушки хватало.
Думаю, что у неё никогда не было серьёзных отношений с противоположным полом. Постельных, я имею в виду. Хотя влюблялась она постоянно, пылко и тайно. Во всех мужчин, которые оказывались с ней рядом. И в меня, скорее всего, тоже. Но я был женат, а это — ни в коем случае, запретная зона, табу для высоконравственной девушки. Мне она всегда представлялась чудаковатой, симпатичной и смешной. Я любил подшучивать над ней. Вот, к примеру, случайно встретившись на улице и обменявшись дружескими прикосновениями щёк, я ей объявляю:
— Лурдес, по-моему, ты поправилась.
— Да нет, вряд ли. Уже лет пятнадцать один и тот же вес держится. Как ни старайся, ничего не получается. Ем за троих, а ничего не прибавляется.
— А я думаю, что за последнюю неделю ты набрала пару-тройку килограммов.
— Откуда такое мнение?
— Я по формам сужу. Округлым. Мне кажется, у тебя значительно выросли сиськи.
Щёки Лурдес в секунду розовеют, глаза смущённо поблескивают, губы в подозрительной улыбке обнажают ослепительно-белые зубы. Она по-детски заливается хохотом и выдаёт по-русски, сбиваясь и с трёхэтажным акцентом:

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться