vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/10/1685.jpg

Муха - Девятнадцатая и двадцатая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ОТЦОВСТВО

Я тоже чуть не задохнулся от этой новости. Неправда, что отцы не очень сильно переживают за будущего ребёнка или не чувствуют его. Не так эмоционально остро и физически осязаемо, как женщины, носящие дитя под сердцем, конечно. Это факт, и он неоспорим. Но меня как будто ногой в живот ударили, когда позвонила Алина. Боль, смешанная со злостью на придурковатую тёщу вместе с её подругой, охватила меня до скрежета зубов. Ну зачем надо было ехать ночью в другой город? Почему, чёрт вас всех дери, нельзя было отправиться прямиком в больницу? Идиотки толстожопые!
Потом были похороны маленького неродившегося плода. Были слёзы и причитания. Сплошное лицемерие. В глазах тёщи таилось чуть ли не облегчение. Как я ненавижу эту грёбаную бабу!
Непостижимым образом меня спасла от этой ярости не кто иная, как Алина.
Заплаканная, она спросила:
— И что же теперь будет? Ты бросишь меня?
Во мне вдруг буквально проснулось щемящее, нежное чувство к жене, и я ответил:
— Нет, я не оставлю тебя. У нас будет, обязательно будет ребёнок.
— Обещаешь?
— Клянусь.
Как бы пафосно это ни звучало, я действительно так думал и произносил эти штампованные слова совершенно искренне. Алина, несчастная и некрасивая, стала тогда гораздо ближе и дороже мне.
Но прошло полгода и наступил 1987-й. Я уезжал на Кубу. Даже не верилось. Первый выезд за границу! После трёх лет обучения в МГЛУ лучших студентов отправляли на практику. Лучшие на нашем курсе были я и Саня. Впрочем, лучшим его признал я. Вызвали как-то меня в деканат:
— Олег, поздравляю вас! — объявила мне декан факультета, торжественно поднимая брови.
— Спасибо. А?..
— Решением сверху утверждена ваша кандидатура для прохождения полугодичной практики на Кубе.
— Сверху?
— Ну, Олег, не задавайте глупых вопросов. Вы, как секретарь комитета комсомола факультета испанского языка, давно уже знаете, что все решения у нас в институте принимает Нина Георгиевна... по согласованию...
Старые советские времена, о которых сейчас с добродушной кичливой ностальгией вспоминают многие. Но тогда было не до благости.
— Вам поручено подобрать вторую кандидатуру, которая будет принята к рассмотрению с учётом вашего мнения, — продолжала гнуть свою линию деканша.
— И подбирать тут нечего: Саша. Мой друг, — я перешёл на более неофициальный тон.
Но не тут-то было.
— Друг — это не довод, и тем более не повод, Олег. И вы это не хуже меня знаете, — не сгибалось начальство.
— Александр Бесцветнин учится прекрасно, в общественной жизни принимает активное участие. К поведению никаких замечаний ни у кого нет.
— Мы учтём вашу рекомендацию.
«Мы» утвердила и Саню. Нина Георгиевна, ректор института, женщина старой, сталинской закалки, непреклонная в своих оценках и суждениях, очень умная, впрочем, баба, — как я понял гораздо позже, уже по возвращении с острова свободы, — пришла к заключению, что он вполне подходит.
Свобода на острове оказалась очень жаркой и удушливой. Раскалённый до сорока пяти градусов воздух был настолько пропитан влагой, что я тут же, едва сойдя с трапа самолёта, вспотел в паху и натёр его до зуда, так же как и ноги, обутые в нелепые полуботинки. Был сентябрь, одежда у нас осенняя, а тут сплошной зной и ни намёка на тень от деревьев — одни пальмы, похожие на мачты корабля. И солнце, ослепительное, яркое, всепроникающее.
Первый блин, который комом, не заставил себя ждать. Ко мне подошёл молодой чёрный, как сажа, парень и, до ушей улыбаясь, что-то спросил. Я ни бельмеса не понял. Переспросил, озадаченный. Тот повторил. Опять ни фига не разобрал. «Н-да, вот тебе и отличник, лучший студент на курсе! Три года штудирования языка, а ни бум-бум», — грустно подумал я. Потом мы с Саней долго ещё вспоминали этот случай. Он тоже не врубился. А мне был задан простейший из вопросов: «Ну, как дела? Как добрались, парни?» Это уже через неделю до нас дошло, что кубинский вариант испанского языка сильно отличается от кастильского произношения, которому нас так старательно учили в университете. И дело не только в произношении, но и в темпе речи. Кубинцы не разговаривают, они стреляют словесными очередями, как из автомата. При этом люди африканского происхождения добавляют в данную пальбу скомканную артикуляцию и не произносят окончания слов. В общем, ничего странного в том, что я не разобрался в этом словесном фарше, не было. Но стыдно. Хотя поначалу никто из нашей группы не въезжал, особенно смешно получилось, когда мы добрались до студенческого общежития и на регистрации на нас посыпались вопросы. Нас было человек тридцать: студенты из Москвы, Ленинграда, Киева и Минска. Меня и Саню (двоих белорусов, хотя я был и остаюсь русским) и троих украинцев определили в одну комнатушку на семнадцатом этаже. Спать нам пришлось на двухъярусных кроватях. Как в армии, блин.
Первое слово, которое вбивается в память людям, приезжающим на Кубу и не знающим испанского языка, — это «маньяна». Значение слова очень простое: «завтра», но весьма неточное в кубинской интерпретации, относительное, я бы сказал. Обещанная маньяна может наступить через два, три, а то и четыре дня. К нам она пришла через неделю. На второй же день в общежитии сломался лифт. Нас заверили, что монтёр починит его маньяна и всё будет в порядке. Спускаться с семнадцатого этажа было легко и весело, хотя и жарко, но дело молодое, чего уж там. А вот подниматься... Пот застилал глаза, одежда вымокала, всё тот же пах зудел до невозможности. И так семь дней. Воду в общежитии давали раз в неделю, по пятницам почему-то, и то в течение часа. В комнатном блоке нас жило пятнадцать обормотов. Душа не было. Вода накапливалась в железной бочке. Приходилось использовать чуть ли не консервную банку, чтобы ополоснуть тело от мыла.
Неделя прошла быстро, несмотря на медленное потное привыкание к климату, привычкам в другой, совершенно незнакомой стране и странному студенческому обиталищу. Лифт в конце концов починили, жить стало лучше, жить стало веселей. Общежитие состояло из двух корпусов, их разделяла огромная терраса, выходившая прямо к морю. Там собиралась студенческая братия после занятий в университете. Как-то я отправился туда на разведку. Первое, что меня поразило, — это огромное количество женского пола самого разного посола. Нет, парни, конечно, тоже были, но девушек — особенно много. И все они разговаривали. Это сборище прекрасных нимф напоминало весёлое шапито. Белокурые польки забавно перекидывались радостными полушипящими фразами, перемежая их задорным смехом, огненно-рыжие чешки о чём-то мило мурлыкали с темнокожими анголками, одетыми в национальные костюмы, напоминающие картины импрессионистов. Рядом сидели в креслах-качалках или покачивались в шезлонгах загорелые феи из самых разных стран Латинской Америки. Павлиньей походкой прохаживались местные и заезжие островитянки.

vladimirkhomitchouk

Со мной тут же попытались завести беседу сразу несколько красоток. Это сбило с толку. Не привык я к такой открытой, располагающей и ироничной манере общения. Так что отделался несколькими «да» и «нет» и решил смыться пока. Направился к другому корпусу и зашёл... в лифт. Этот сломался, остановившись между седьмым и восьмым этажами. Внутри было полутемно. Свет проникал через зарешёченное полуокошко в верхней части дверной створки. Я попытался кричать и звать на помощь. На лестнице никто не появлялся. То ли все были как раз на террасе, то ли давили сиесту — послеобеденный испанский сон. Простоял я так часа три. Испугался несколько: приближался вечер, да и мысли дурацкие стали одолевать. «Если и здесь произойдёт знаменитая недельная маньяна, то мало тебе не покажется», — думалось мне. В полуокошке вдруг появилось женское личико и со смехом произнесло:
— Что, застрял, красавец? Ну, теперь тебе здесь и ночевать!
— Здравствуйте. Вы не могли бы позвать кого-нибудь на помощь?
— Позвать-то я могу, но до завтра монтёр не появится, ты же знаешь. Или нет?
— Знаю, я из первого корпуса, там недавно это ваше «завтра» семь дней тянулось.
— Ничего, не унывай. Неделя быстро пролетит. С голоду я такому интересному мужчине умереть не дам. Буду каждый день еду приносить.
— Но ведь можно же что-нибудь предпринять! Тут даже лечь нельзя. Может, вы...
— Да перестань ты мне выкать. Сразу видно, что недавно на Кубу прибыл. Ладно, успокойся, белобрысый. Тебе повезло. Мой дядя и есть тот завтрашний монтёр. Побегу сейчас к нему домой, буду слёзно просить о спасении советского блондина. Час потерпишь?
— Угу.
Вернулась девушка не через час, а спустя два. Несмотря на весёлый, жизнерадостный характер и пулемётную речь, кубинцы всё делают крайне медленно. «А куда спешить? На тот свет всё равно успеем», — отвечают они обычно и весело ухмыляются. То, что меня сразу вычислили как советского верноподданного, не удивительно. Нас здесь много. Кубинцы и знать не знают, что есть русские, белорусы, украинцы, таджики там или армяне. Для них все мы — советские, это национальность у нас такая. Объяснять что-либо бесполезно. И ещё мы, оказывается, богатые. Приехав из страны, где очереди за дефицитными товарами были повседневным явлением, я впервые в жизни увидел очереди за хлебом по распределительным талончикам, знакомым мне лишь по попыткам купить водку. И у нас, советских, есть чеки, которые здесь можно отоварить в специализированных магазинах. Но об этом позже.
Девушку звали Эстер. После пятичасового заточения она пригласила меня к себе на рюмку рома и поболтать-познакомиться.
— Ты из Москвы? Тебя как зовут? Рис будешь? — выпалила она, едва закрыв дверь. И не дожидаясь ответа, поцеловала меня. Впилась губами и не отпускала минуту, а то и больше.
В свой корпус я вернулся только на следующий день. Саня пристал с вопросами. Я отговаривался какой-то чепухой.
— Да хватит тебе, я ж не сдам, — заобижался друг.
Пришлось всё рассказать, заручившись обещанием, что никому ни гу-гу. Из головы не лезло предупреждение политработника из посольства во время инструктажа в первый же день пребывания на Кубе: «И это, ребята, не забывайтесь тут особо насчёт личной жизни». Как бы там ни было, но с Эстер я стал встречаться каждый день. В ней меня подкупала жизнерадостность и естественность. Девушка вела себя так, будто знакомы мы целую вечность и вообще живём вместе не первый год. Когда принимала душ, дверь не закрывала. Совершенно нормальным считала расхаживать по комнате в обнажённом виде. Всё в этой стране было по-другому, проще что ли, без условностей. Кубинцы — счастливые люди. Нет, не так. Они гораздо счастливее всех нас, остальных. Они умеют по-детски радоваться мелочам, наслаждаться немногим. Тем, что есть. Любят хорошо поесть и повеселиться. У них меньше закомплексованности. Занятия сексом — это национальный вид спорта. Как бейсбол, например. Без стадионов, конечно. Ничего постыдного в этом нет. За все полгода на Кубе я никогда ни за кем не ухаживал. Никого не снимал. Снимали меня. И не только меня. Нас, советских студентов. Через месяц почти у всех появились подружки.
На занятия в университет мы ходили только первые три недели. Потом забросили и пустились изучать испанский язык с личными преподавательницами.
Только Саня что-то грустил в этом направлении.
Подошёл октябрь, а потом и седьмое ноября. По случаю советского государственного праздника состоялся торжественный приём в посольстве, а после был организован и вечерний фуршет, где мы, студенты, переводили приглашённым гостям, сидя за столом и уплетая кубинские разносолы. Вот тогда впервые я и познал вкус коррупции.

vladimirkhomitchouk

Еды было так много, что глаза разбегались. Казалось, мы попали в другой мир. Крабы, омары, королевские креветки и другие дары моря, экзотические рыбные блюда, советские колбасы всех возможных сортов, мясо, поджариваемое на вертеле прямо у стола, неведомые фрукты, пирожные, цветные сладости и множество бутылок великолепнейших алкогольных напитков со всего мира. А в столовой общежития нам каждый день только и давали, что белый рис да желтоватую бурду под названием суп-пюре из кукурузы. Первыми сообразили предприимчивые хохлы. Когда почтенные камарады и товарищи вдоволь набили пузо и залили глотки, после чего их потянуло на танцы, анекдоты и постоянные походы в туалет, где перевода не требовалось, наши собратья принялись то и дело куда-то отлучаться. А потом и нас кликнули:
— Эй, бульба, давай помогай. Смотрите, сколько жрачки и выпивона задарма стоит. Всё равно домой кто-то утащит, надо и нам немного запастись.
Добытое мы складывали в заранее принесённые украинскими хлопцами сумки и относили за пышный кустарник возле высокой ограды, стеной окружавшей здание посольства. Званый ужин между тем подошёл к финалу, и все стали расходиться. Мы же укрылись около нашего тайника, переждали и начали потихоньку, становясь друг другу на плечи, осторожно перебрасывать на другую сторону награбленное. Затем, царапая руки о колючую проволоку, протянутую поверх ограды, перепрыгнули сами. Последним спрыгнул я, приземлился на корточки и тут же увидел перед самым носом блестящие военные сапоги.
— Так, встать и предъявить документы! — громыхнуло сверху.
Я поднялся и потянулся рукой в карман за студенческим билетом. Рука была перехвачена в воздухе и ловко выкручена за спину. Тело совершило поворот на девяносто градусов, и лицо почти уткнулось в дуло автомата. Глаза различили в наступающих сумерках шеренгу из остальных горе-приятелей, застывших в похожих на мою позах. Неподвижные изваяния из глины, да и только. Проверив документы, нас принялись спокойно расспрашивать, что, как и почему. На этот раз первым нашёлся Саня:
— Да мы это... студенты-практиканты. Нас переводить пригласили... праздник ведь сегодня. Вина не хотите? Его тут целое море, — он указал на лежащие возле ограды сумки.
Полицейские переглянулись. Один из них почесал затылок и улыбнулся:
— Вино, говоришь? А закусывать есть чем?
Мы ринулись к сумкам, стали доставать бутылки и яства. Кубинские служаки оказались понятливыми и добродушными. Взяли самую малость, проводили нас до автобусной остановки и отпустили.
— За наше здоровье не забудьте выпить, — напутствовали они нас на прощание.
В общежитие вернулись поздно, уставшие, но в хорошем настроении. Решили, что на сегодня эмоций уже хватит и продолжить праздник стоит по утру. Завалились спать умиротворённые.
На следующий день продрыхли до обеда и перенесли революционные торжества на вечер. После сиесты посетили ещё близлежащий отель для советских служащих, куда могли проходить беспрепятственно по предъявлению студенческих билетов. Нет, хорошо всё-таки на Кубе! Особенно нам, советским. Искупались в море и обмылись под душем. Недосягаемая роскошь для всех остальных студентов... Впрочем, все здесь искали и находили лазейки. При внимательном изучении ситуации, царившей на Кубе в то время, каждый смекалистый человек быстро понимал, что остров напоминает полуофициальную барахолку, где ничего вроде бы нет, но достать можно всё. За доллары или советские чеки. Чёрный рынок процветал на Кубе. Поэтому у меня и украли трусы на днях. Вместе с носками. Для кубинцев ведь это — дефицит. Я даже и злился не очень. А, плевать! Сходил в спецмагазин и купил себе обновку. Наступил вечер. Мы вернулись в общагу и стали накрывать праздничный стол. И тут один из украинских приятелей — Андрей, кажется, — подаёт сигнал тревоги:
— Эй, мужики, шо за дела такие? Двух бутылок вина не хватает. Мы ж вчера специально пересчитывали, сколько нам че гевары оставили после задержания. Я сам и считал: девять жбанов было. А сейчас только семь.
— Бульбеныки, наверное, — подключился ещё один киевлянин, — по одной на рыло замылили.
Мы с Бесцветниным переглянулись. В глазах Сани я ни тени замешательства не увидел.
— Полегче на поворотах, — возмутился я, — а то у меня рука подпрыгивает, может и челюсть кому проломить ненароком.
— Так, хватит квохтать, индюки зобатые! — продолжил Андрей. — Тут надо спокойно разобраться.
— Та шо тут разбираться, — вступает третий донской казак. — Ты дверь запирал, когда мы купаться уходили?
— Я её теперь всегда на ключ закрываю, после того как без трусов остался, замок же специально купили, — говорю.
— Значит, они здесь, голубушки. Их просто найти надо. Предлагаю сделать простую вещь: обыскать шкафчики и чемоданы. Кладите сюда ключи, и тянем жребий, какая из команд — сборная Украины или Беларуси — начинает шмон. Кому выпадет черёд на выбывание, забирает ключи противника, выходит и ждёт своей очереди.
Нам достался перекур. Стоим мы в коридоре, вынимаем сигареты. Бесцветнин вдруг выдавливает из себя:
— Щас найдут, Олег. Я это.
— В смысле? Что значит?.. Тогда надо идти быстрее и выкладывать всё начистоту, пока они не начали. Так лучше будет. Но зачем, Саня?
— Да тут на пятом этаже девчонка одна на меня всё поглядывает. Вы-то уже все обзавелись, по вечерам бахвалитесь. А я — как пустырник какой-то. Хотел в гости зайти, пригласить, то да сё.
— Пошли быстрее, объясним ситуацию, а то поздно будет. И переругаемся вконец. Не изгоем же тебе теперь становиться.
Мы вернулись в комнату. Саня прервал вакханалию над вещами и во всём признался. Друзья разинули рты.
— Ну, ты дал, БесцветКин...
— Вот про кого я никогда бы не подумал!
— Я тут предлагал у нашего хомячка Олежки за щекой пощупать, — загалдели атаманы вразнобой и уставились почему-то на меня.
Саша взял слово, рассказал, что; его подвигло на постыдное деяние. Зарделся аж весь.
— Любовь зла, сповадит и козла, — попытался пошутить кто-то, но тут же запнулся.
— Ладно, проехали и забыли, — подытожил Андрей. — Наливай!
Проехали. Но не забыли, как оказалось. Где-то через неделю меня вызвали в посольство. Провели в кабинет заместителя посла. Там сидел знакомый уже по инструктажу политработник. Представился Анатолием Фомичом. «Ещё один, блин!» — подумалось мне. Начал издалека. Расспросил про условия жизни, успеваемость и времяпрепровождение.
— К нам поступил сигнал о недавнем инциденте с бутылками.
— Было дело, — не стал отпираться я. Знал по опыту: не пройдёт.
— По всем правилам я должен занести учетную запись в.… характеристику.
— Так мы же во всём разобрались сами… вроде.
— Но сигнал о факте поступил в письменном виде. На него необходимо реагировать. И выслать извещение в ректорат. Дело может и до отзыва дойти.
— Отзыва? Не понимаю.
— Да посадят твоего друга в самолёт и отправят назад досрочно.
— Анатолий Фомич, но...
— Я вообще с вами, Олег, разговариваю только потому, что сам заканчивал Минский лингвистический и Нину Георгиевну знаю лично. Так что делу этому решил ходу не давать пока.
— А меня, значит, на поводке...
— Не дурак. Но не зарывайся. Поживём — будем поглядеть, — перешёл вдруг на неформальное обращение чинуша. — Ты мне симпатичен, так что будь спок, но не дури особо. И за Бесцветниным своим присмотри.
На том и расстались. Жизнь покатилась дальше. Фомич впоследствии проявил себя с самой лучшей стороны, кстати. Хорошим дядькой оказался.
Вернулся я в общагу и решил Сашке пока ничего не говорить. Сам соображать должен: большой уже, да и в армии служил, как я. И вообще, об этом случае ни мы, ни сожители наши больше не вспоминали до конца студенческого паломничества на острове свободы. Пришлось вспомнить только мне, но уже в Минске. И сейчас, когда пишу эти строки. А тогда каждодневная карусель вертелась с нарастающей радостной суматохой. С украинцами мы даже сдружились по-настоящему, особенно с Андреем. Но что-то всегда между нами оставалось. Рознь какая-то или соперничество, до сих по не пойму.

vladimirkhomitchouk

Может, зависть с их стороны. Наипаче это стало заметно, когда по рекомендации того же Фомича меня, ну и Бесцветнина в придачу, повадились посылать переводчиками на различные дипломатические встречи, в сопровождение туристических экскурсий и на музыкальные фестивали всевозможного пошиба. Мы объездили полстраны, побывали в самых разных городах, познакомились с огромным количеством людей. Было очень интересно и непредсказуемо. Нам довелось разговаривать с очень знаменитыми людьми. Мы покатывались со смеху в компании Славы Полунина и его друзей-мимов, сидели за одним столом с Кобзоном и его пышногрудой блондинистой спутницей, спорили о политике с кубинскими журналистами, осторожно выпытывавшими у нас о перестроечных настроениях среди молодёжи. В один из подобных вояжей я и познакомился с неким высокопоставленным деятелем из Москвы. Дело было после рабочего дня во время очередного фестиваля, в городе «сотни огней», Сьенфуегосе, за ужином в шикарнейшем отеле с полуобнажёнными танцовщицами на сцене, сооружённой в центре огромного гостиничного внутреннего дворика — патио. Гремела задорная кубинская самба, разноцветных огней действительно было множество, и они разливались по лицу человека, который подсел ко мне за столик и дружелюбно улыбнулся.
— Я вот тут наблюдал весь день, как ты работаешь. Отлично получается для четверокурсника!
— Стараюсь. Мне вообще иностранные языки очень нравятся. Наверное, это моё призвание. А, простите, откуда вы знаете, что я на четвёртом курсе, и вообще...
— Должность у меня такая, Олег, знать обязывает. Михаил, кстати.
— Очень приятно. А не будет ли с моей стороны нагловатым поинтересоваться, что за должность такая?
— Ну, называть я её не стану, нескромно будет, но где работаю, скажу: ЦК КПСС.
— Ух ты чёрт!
— Да ладно тебе, не так он страшен, как его малюют. Разреши, кстати, тебя пригласить на сегодняшний ужин. Давай, я попрошу официанта, чтобы нам в номере у меня стол сервировали, а то здесь шум-гам, ничего не слышно.
Я согласился. Мы перебрались в номер люкс и проболтали допоздна. Когда я засобирался восвояси, Михаил предложил остаться у него и переспать на диване. Особо трезвыми мы уже не были. Оба. Поэтому я не стал сопротивляться и на этот раз. Лёг и провалился.
Из забытья меня выдернули руки, шарившие в моём многострадальном паху и выше. Вскочил я как ретивый конь и, ничего не соображая спросонья, влепил кулаком, а потом вторым, и ещё, и ещё по лысине, маячившей у меня между ног. Скорую помощь пришлось вызывать. Мужчинка сознание потерял, и я почти тоже... От страха. Нет, не от того, что прибил сгоряча. Московский плут в себя пришёл в конце концов, помирать не собирался, кровью просто брызгал сильно и ругался почём зря. Всё грозился привлечь по закону и сгноить меня в каком-нибудь белорусском селе. Я приуныл.
Надо было как-то прикрывать тылы, и, сорвавшись с фестиваля, я поехал в Гавану и тут же побежал в посольство к Фомичу.
— Михаил, говоришь? Не волнуйся, горемыка. У этого зверя рыло давно в пушку, так что ничего он не сделает. Но чтобы предотвратить болезнь, так сказать, садись и пиши.
— Что писать-то?
— Всё, что мне только что поведал. Да не смотри ты на меня так. Не донос это, просто заявление. Да-да, заявление о случившемся там-то и тогда-то. А уж мы разберёмся.
В общагу я заявился с видом побитого шелудивого пса и отправился к Эстер. Дверь открыл парень совершенно нефтяного цвета и представился женихом моей возлюбленной. Сама пассия высунулась из-за его плеча и застрочила:
— Ой, Олег, привет! Ты же говорил, что через две недели приедешь, а всего одна прошла. Познакомься, мой будущий муж, Армандо. Красивый, правда?
— Ага, — только и нашёлся я, что сказать. Извинился, пролепетал, что зайду в другой раз, и ретировался.
«Вот такие вот пироги, товарищ», — сам себе бубнил я под нос, вызывая лифт в своём корпусе. Тот прибыл, с подозрительным скрежетом открылся и передо мной предстала обворожительной красоты мулатка, вылитая копия Наоми Кэмпбелл. Я оторопел и застыл, не отваживаясь протиснуться в узкую кабину.
— Ну, и что же ты стоишь как мумия? Проходи, тебе на какой этаж?
— На семнадцатый, — проблеял я входя.
Поднимались мы в абсолютной тишине. На двенадцатом этаже девушка вышла и бросила через спину:
— Хоть бы слово сказал... Или зазорно с чёрной девушкой разговаривать? Ты расист, что ли?
Дверь уже закрывалась, так что я и ответить ничего не успел. Но оскомина осталась. «От баран! Хоть бы крикнул чего-нибудь. Взял девушку красивую обидел. Хотя и не обижал. Просто молчал. Чего придралась? Видно, достали её насчёт цвета кожи», — наивно переживал я.
Минула неделя, а может, и две. Всё, вроде бы, пришло в норму, устаканилось, как любят говорить видавшие виды сограждане. Я вернулся к обычной, более спокойной жизни. В университет даже пару раз наведался, на занятиях поприсутствовал, зачёты какие-то сдал. Только вот шоколадная красавица не вылезала из башки. Зацепила она меня круто. Наконец решил объясниться. Поднялся вечером на двенадцатый этаж. Расспросил у шнырявших туда-сюда студентов, где можно разыскать такую-то и такую-то девушку. Парни насмешливо улыбались и пожимали плечами, девчонки презрительно отнекивались. Как вдруг богиня появилась собственной персоной.
— А я думала, что уже не придёшь. Робкий ты какой-то. А мне говорили, отважный боец.
— Я...
— Проходи ко мне, не будем же мы здесь объясняться, — девушка обвела надменным взглядом столпившихся зрителей и поманила меня рукой.
В комнате у неё стояла широкая добротная кровать, а не двухъярусная койка, как во всех студенческих обителях, в которых мне до сих пор приходилось бывать. Я присел за рядом стоящий столик и начал заранее приготовленную речь:
— Мне кажется, ты не совсем правильно поняла мое молчание, когда мы виделись в лифте. Ничего похожего на расизм во мне нет, просто находился я тогда в несколько потерянном состоянии, задумался, в общем. — Я знаю.
— Что? — вконец стушевался я.
— То, что произошло с тобой в Сьенфуегосе. Не удивляйся, я там тоже была как раз в тот день. И тоже работала переводчицей, но с английского.
— С английского на испанский?
— Да, и наоборот. Английский — мой родной язык.
— То есть?
— Я с острова Барбадос, не слышал? Это рядом с Ямайкой.
— А-а-а... У меня, кстати, второй язык в институте — английский, но я его только год назад начал изучать. А здесь и подавно забуду.
— Хочешь, буду помогать тебе. Мы сможем говорить на двух языках.
— Здорово было бы...
— Да перестань ты так смущаться, я ведь специально тебя в лифте подколола, самой хотелось познакомиться и расспросить об этом самом расизме в твоей стране и о многом другом, Олег.
— А тебя как зовут?
— Маргарет.
— Очень приятно.
— И мне. Я на факультете журналистики учусь, а здесь, как и все, на практике испанского.
— Понятно.
— Виски хочешь? Настоящий.
— Не откажусь. А где ты такую бутылку надыбала?
— Из оппозиционного лагеря. Я же капиталистка.
Дома, то есть у себя на семнадцатом этаже, я не объявлялся дней пять. Ничего опасного в этом не было: украинцы не знали, что я вернулся, Саня остался на фестивале. Спать на настоящей кровати было очень приятно. Только странное дело: непривычно. Через окно в комнату доносился шум прибоя, как раз начался сезон ураганов, и солёные капли часто будили меня среди ночи. Я просыпался, вертел головой во тьме, ничего не видел, ощупью удостоверялся, что Маргарет рядом. Иногда она просыпалась от моих прикосновений и бурчала:
— Дай поспать! Что ты меня всё щупаешь?
— Проверяю, здесь ли ты. Тебя ж не видно.
— Не, ну точно расист.
Вскоре пришлось возвращаться к себе. Но к Маргарет я шастал теперь каждый день. Мы очень сдружились.

vladimirkhomitchouk

Нам было хорошо вместе. Она натаскивала меня в английском, а я помогал ей в составлении небольших очерков о Кубе. Мы часто гуляли вместе по Малекону — знаменитой гаванской набережной, засиживались в кафе, прислушивались к разговорам людей, иногда вступали в дискуссии с местными персонажами самых разных мастей, начиная с детворы, уличного хулиганья и заканчивая интеллектуалами, художниками и газетчиками, забредавшими в любимый бар Хемингуэя на стаканчик мохито. Так постепенно у нас обоих стало складываться собственное мнение об этой стране и её обитателях. Былая революционная настроенность осталась лишь на плакатах и в пафосных речах Фиделя. На улице же велись, хоть очень осторожно и украдкой, совсем другие разговоры. А ещё мы много смеялись. Было над чем. Над старыми, потрепанными американскими авто, издававшими оглушительный грохот и испускавшими паровозные клубы дыма (они и клаксонили забавно, ну точь-в-точь как в кино), над проходившими мимо переполненными автобусами, у которых двери никогда не закрывались и некоторые пассажиры попросту висели снаружи, ухватившись за что попало, а то и друг за друга. Иногда мы выезжали на Варадеро — пляжный рай неподалёку от Гаваны и проводили там целый день.
Приближался Новый год. Странно было его встречать. В жару, без ёлки, но с Дедом Морозом. Вырядился в него Бесцветнин, приклеил бороду и усы из ваты, но быстро снял: вспотел весь, бедняга. Собрались мы в нашем интернациональном блоке, позвали всех друзей и подружек. Я пригласил Маргарет. Представил как свою боевую подругу. Саня чуть челюсть себе не вывернул от удивления, а киевляне хором выдохнули:
— Опа!
— Так, ребята, долой расизм и прочее мракобесие! — прикрикнул я.
— А мы, вообще-то, друг, товарищ и брат... Просто припухли от неземной красоты твоей подруги, — среагировал Андрей.
— Короче, присаживайтесь и будьте хорошими, — сказал Саша и принялся разливать шампанское.
Потом мы пели и гуляли, танцевали, гоготали, слушали музыку, играли в прятки и дрались подушками. Как надо, как подобает молодым счастливым студентам. Спать разошлись под утро.
После той ночи я перебрался жить к Маргарет. Фактически переселился. До конца практики оставалось ещё два месяца. Они пролетели со свистом.
Как часто мы, глупые люди, не отдаем себе отчёта в том, что вот сейчас и здесь нам улыбается жизнь, в эти минуты рядом с нами неуловимо проносится счастье, а мы, неопытные и самонадеянные, по-прежнему устремляем свои взоры в неизвестное будущее, в наивной надежде и убеждённости, что именно там мы обретём его и будем упоительно радоваться, наслаждаться, ликовать. А оно уже здесь, искрится в нас и посмеивается над никудышностью и бестолковостью хозяев, чтобы только спустя годы то ли горько, то ли сладостно заявить о себе в воспоминаниях. Как мне сейчас.
Нас провожало всё общежитие, на улицу вывалило человек сто с лишним. Напоминало это сборище импровизированную демонстрацию. Студенты кричали и пели, некоторые плакали. Мы и не представляли, что так дороги многим. Маргарет целовала меня в открытую и говорила что-то о любви.
В Минске было холодно. Февраль месяц, а ещё пару дней назад я ходил в шортах. Теперь кутался в полушубок и наматывал шарф поверх огромной бороды, отпущенной ради смеха в пример кубинским вождям. Меня вызвали, как и перед поездкой. Но уже в ректорат. В огромном кабинете с дубовой мебелью меня приняла Нина Георгиевна.
— Присаживайтесь, Олег, не стойте.
Я сел. Расстояние до ректора, находившегося по другую сторону стола, составляло метров пятнадцать по крайней мере: таким длинным был этот монстр заседаний.
— Рассказывайте.
— Вот, вернулся. Всё в порядке.
— Не совсем, молодой человек. Вот, почитайте.
Мне пришлось перебраться поближе, чтобы взять протянутую стопку документов. Первым было моё заявление, написанное в посольстве, дальше в глазах зарябило от слова «докладная». Я совершенно растерялся. Почерк был знакомым.
— Удивлены?
— Да, не скрою.
— Будет вам уроком. Анатолий Фомич передал мне эти документы (оригиналы, кстати) в виде личной консультационной информации. И они не покинут пределы этого кабинета, а вы подумайте.
— Есть над чем.
— Я очень надеюсь, что вы придёте к необходимым заключениям и сделаете правильные выводы.
— Постараюсь.
— Будьте добры. И поумерьте свой юношеский пыл.
— В каком смысле?
— В мужском. Вам давно пора вспомнить о жене! Возьмите, вам письмо пришло с острова Барбадос. А это страна капиталистическая.
— Нина Георгиевна...
— Всё, Олег, разговор закончен. Будете разумным — дела у вас пойдут хорошо. И у друга вашего тоже.
Я вот до сих пор думаю иногда, к чему была сказана последняя фраза? Прошло очень много лет. Мир изменился. Очень. Меня давно нет в Минске. Я живу в другой стране. Из Советского Союза я сбежал в Испанию. В моём теперешнем городе живёт и Бесцветнин. Мы не видимся. Может, позвонить и спросить?
Иногда бывает стыдно — письмо от Маргарет я сжёг. В нём была лишь одна фраза: «Я беременна».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. СЧАСТЬЕ?

Я счастлива, наконец-то Олег вернулся. Специально в Москву ездила, чтобы встретить его в аэропорту: так мне не терпелось увидеть и обнять любимого после полугодичной разлуки. Каково же было моё изумление, когда он появился! Загоревший, с длиннющими светлыми волосами и бородатый а-ля Фидель. И к тому же в модной дефицитной одежде! Красивый такой, элегантный, неотразимый, аж страшно. Вот там, в Шереметьево, я и поняла, как мне повезло с мужем, как он дорог мне и… как я боюсь его потерять. По-настоящему не по себе стало от мысли, что кто-то уведёт у меня такого мужчину. Не позволю! Инстинкт подсказывает: есть много действенных средств, чтобы привязать его. Я где-то даже читала про это, не помню. Так вот там тётка одна очень правильно говорила, что это как качели, нужно лишь уметь раскачивать их. Во-первых, надо будет подергать его за комплексы, от которых он никак не может избавиться: мне всегда удавалось его поддеть на происхождении, он очень болезненно реагирует на замечания типа «куда ты со свиным рылом в калашный ряд». Во-вторых, стараться то хвалить, то ругать: он и будет ко мне льнуть в поисках поддержки и помощи. А кроме того, необходимо всегда отличаться от этих вздорных пигалиц, которые так и вьются вокруг него. Внешностью мне, конечно, с ними тягаться не стоит, но вот преданность мою он должен оценить и стараться беречь. Он ведь романтик в душе, очень дорожит женской верностью. Я смогу убедить его в том, что готова ради него на что угодно. Только так он будет чувствовать себя зависимым и никуда не денется, не разведётся со мной.
В Москве мы остановились в гостинице «Украина». Это были шальные девяностые годы, и Олег пригласил меня поужинать с друзьями. Они тоже поселились на одну ночь в этом шикарном по тем временам месте при содействии какой-то шишки из ЦК КПСС, с которым Олег познакомился на Кубе.
Деньги есть — гуляй душа!
— Эх, давайте устроим небольшой и неразумный пир, ребята! — заорал Андрей из Киева, пытаясь перекричать громогласную азиатскую публику за соседним столом и надрывавшегося солиста ресторанного ансамбля.
— Возьмём сейчас нашей славянской водяры и отметим расставание. Всё-таки полгода вместе за границей проторчали. Когда теперь увидимся?
— Да!
— Надо бы скрепить.
— Так сказать, увековечить... — загалдели вразнобой друзья.
Они сделали заказ, тыкая пальцами в меню без особого разбора. Официантка завиляла бедрами в направлении кухни. Вскоре вернулась с напитками. Опять уплыла. Ребята выпили, не дожидаясь закуски, благо чёрный хлеб был, по которому все они соскучились. В глубине зала появились три передвижных столика, заставленные блюдами. Столики продвигались с трудом то ли из-за отягощавшей их съестной утвари, то ли из-за снующих вокруг гостей и неопытности рулевого — официантки с походкой качающейся ладьи. И тут мой Олег встал и направился на помощь «бедняжке». Та встретилась с ним взглядом и отрицательно замотала головой, округлив глазища. Олег прошёл мимо, я увязалась за ним, мы заглянули в фойе, увидели там группу мускулистых мужчин, одетых почему-то в спортивные штаны, и вернулись к сотоварищам Олега. Официантка уже почти закончила сервировать наш стол, выглядевший теперь свадебным. Олег усадил меня, налил шампанского в два бокала, один протянул мне, а второй этой фифе:
— Выпейте с нами, будьте добры. Ну, хоть пригубите.
— Пригубить можно, — улыбнулась та, зыркнув при этом глазами в сторону фойе, — а вы ешьте, ешьте, остынет ведь.
Мы выпили и принялись за еду, смеясь и перешучиваясь. Кто-то в куражной неразберихе заказал суп с креветками. Олег предложил отведать: мне ведь раньше как-то не приходилось его пробовать. Я взяла ложку и зачерпнула. В этот самый момент над моей головой раздался характерный звук и прямо в ложку плюхнулся огромный рыжеватый харчок. Я подняла голову — от стола удалялся в направлении к фойе высокий мускулистый парниша в спортивных штанах.
— Не понял... — первым отреагировал Андрей, обводя взглядом оторопевших друзей.
Олег встал из-за стола. Кто-то из сидевших рядом сделал идентичное движение. Подлетела официантка, заслонила Олегу проход, обняла и забубнила:
— Ой, ребята, не вздумайте! Сейчас такое начнётся...
— Уже началось, — ответил Олег, —продолжение следует. Прямо сейчас.
— Не пущу, сядь ты, не суйся. Попадёшь под такую раздачу! Их же человек пятнадцать там.
— Милицию тогда вызывайте, — подал голос всё тот же Андрей.
— Какую милицию? Вы что не понимаете, это же — Люберцы.

vladimirkhomitchouk

— Что за зверь такой? — не унимался киевлянин. — Мы, вообще-то, давно здесь не были. В России, я имею в виду.
— Вам лучше и не знать, — выпалила вдруг я, опомнившись наконец.
А официантка мне кивнула и добавила:
— Мой вам совет: переоформите быстренько все эти блюда на доставку в номер и уматывайте отсюда, пока ноги целы. А я позже поднимусь к вам и всё объясню.
Переоформленный заказ нам так никто и не доставил в тот вечер…

По возвращении домой я принялась действовать по плану, который надумала в Шереметьево: раскачивать качели, в общем. И мои желания стали чудесным образом сбываться: вскоре я вновь забеременела. Олег настоял на том, чтобы меня наблюдал его знакомый врач, я послушалась. И правильно сделала: опять были проблемы с размерами плода. Но беременность протекала нормально, я готовилась к родам и пресловутому кесареву…
Он родился крупным, да. Зато абсолютно здоровым и красивым! Мой маленький Вовка, моё солнце, моё спасение. Как я благодарна судьбе и космосу, что ты у меня есть! Это ведь ты, маленький белый ангел, спас нашу семью, связал нас навсегда, всех троих. Из-за тебя Олег перестал обращать внимание на других женщин, изменился так, что даже не верится. Хотя сам он уверен, что люди после двадцати лет не меняются, а только раскрываются на протяжении всей дальнейшей жизни. Ну и пусть, какая разница? Мне все эти заумные разглагольствования абсолютно не нужны, самое главное, что я обрела верного мужа и любимого сына, которому уже полгодика.
Вот, Олег вернулся, он теперь работает секретарём комитета комсомола университета и одновременно преподаёт испанский язык на переводческом факультете. Я горжусь им! Пойду открою.
— Привет, любимый! Ты знаешь, Вовка уже… Ой! Что случилось? Почему у тебя такое лицо?
— Здравствуй, Алина. Нам надо поговорить.
— Давай поговорим, только не пугай меня. Что-нибудь на работе?
— И на работе тоже.
— А… где ещё? Что происходит?
— Происходит то, что нам придётся уезжать отсюда. Из этого города и этой страны.
— Как это уезжать? Куда? Зачем?
— Алина, перестань кудахтать, в конце-то концов. Сядь и послушай меня.
— Хорошо, сейчас Вовку возьму на руки… Говори.
— Всё, что сейчас происходит в Союзе, означает только одно: системе приходит полный конец. Вся эта перестройка — лишь пафосные слова умирающего монстра.
— Почему? Просто идут реформы...
— Со стороны так и кажется, но я нахожусь внутри этого вертепа и ясно вижу, у меня здесь нет будущего. Меня скоро выбросят за борт, как ненужный балласт. Как говорил Габриель Гарсия Маркес, завтра я встану и увижу, как мимо меня пронесут мой собственный гроб.
— Что ты такое говоришь? Причём здесь Маркес? Он и не нравится мне совсем, кстати.
— Это я так, к слову. Понимаешь, через некоторое, совсем короткое, время не будет ни партии, ни системы. Я уже не смогу здесь сделать никакой карьеры. Негде будет. И тебя с Вовкой не смогу кормить даже. Сваливать мне надо.
— Куда?
— В Испанию. Помнишь группу студентов по взаимообмену, с которой я работал недавно переводчиком?
— Конечно помню, там ещё две испанки на тебя так заглядывались в моём присутствии, что просто стыдоба сплошная!
— Не глупи, речь сейчас не об этом. Одна из этих девушек обещала мне приглашение прислать.
— Какая из двух?
— Роса. Она ещё мне писала и рассказывала о своём женихе — помнишь?
— Который военный?
— Ну да.
— Ладно, эта с женихом нормальная. Не то, что вторая. Аж пожирала тебя глазами, сучка такая!
— Алина, ну хватит уже.
— И что Роса? Прислала приглашение?
— Говорит, что выслала. Но пока ничего не приходило.
— Что значит «говорит»? Ты что, с ней разговаривал?
— Да, звонил по международному на прошлой неделе.
— И?
— И всё. Надо ждать. Или…
— Что или?
— Понимаешь, промедление смерти подобно. Я написал на испанском приглашение якобы от неё и сдал в ОВИР. У меня его приняли и дали визу. Надо билет бронировать.
— Олег, а как же я с Вовкой?
— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Вам надо уехать пока к твоей маме. А потом, когда я пристроюсь и обживусь в Испании, заберу вас к себе.
— Не знаю, Олег. Страшно мне…

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/13/1059.jpg

Муха - Двадцатая первая и двадцать вторая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПО ДОРОГЕ В ИСПАНИЮ

Париж. Лавочка в парке у подножия Эйфелевой башни. Я и мой бывший однокурсник Андрей, зацикленный на рок-музыке симпатяга, празднуем первый день эмиграции по пути в Испанию. Достали из сумок бутылку классического шампанского под названием «Советское», свёрток из фольги с запечённой курицей — насущный предмет дальней поездки, по мнению моей мамы. Ничего открыть не успели. Из-за кустов появился патруль французской жандармерии.
— Докюман? — вежливо, но настойчиво потребовал старший.
Мы, новоиспеченные эмигранты, испуганно встали, предъявили паспорта.
— Рюс? — раздался следующий вопрос.
Мы кивнули.
— Горбачёв?
— Он, родимый, — выпалил Андрей.
Последовала тирада непонятных громких изречений. Андрюха присмирел. Но по лицу и благожелательному тону полицейского можно было догадаться о добрых намерениях.
— Мерси, — невпопад среагировал я.
Все трое блюстителей порядка широко улыбнулись, отдали нам честь и пошли восвояси. Мы присели, переглянулись.
— Похоже, не зря мы всё-таки удрали. Не, ты себе такое в советском парке мог бы представить? — задумчиво пробормотал Андрей, сосредоточенно изучая наклейку на бутылке.
— Курицу будешь? — спросил я.
— Конечно, отличный закусь под шампанское.
— Слушай, а где мы заночуем? У нас поезд в семь часов утра.
— Зачем ночевать? Ты когда-нибудь гулял по ночному Парижу?
— Холодновато, вообще-то.
— На, согрейся.
— Давай подогреем тайну бытия и загадку сегодняшней ночи, — ответил я, прикидывая, как бы расположиться для ночлега среди деревьев вокруг.
— Булонской ночи, — выразительно ухмыляясь, поправил меня Андрей.
— Это ты о чём?
— Заметил, как ты на кусты смотришь, и вспомнил.
— Что вспомнил?
— Девушку, с которой мы в поезде познакомились. Она ведь говорила, что живёт в маленькой студийной квартирке недалеко от Булонского леса.
— И?
—Телефончик мне оставила, когда ты в тамбур курить ходил. В гости приглашала. Может, позвоним?
— Слушай, вот скажи-ка мне, приятель. И как это ты умудряешься так нравиться женщинам?
— Я редкий экземпляр.
— Ага, я понял: женщины — как мухи. Их всё больше на дерьмо тянет.
— Сам дурак. Пошли звонить.
Мы позвонили, договорились. Переночевали. Я заснул на диванчике. Где спал Андрей, я так и не узнал, но догадываюсь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ИСПАНИЯ

Через день мы были уже в Сарагосе. В то время Андрей и я оказались первыми русскими в этом городе. Надо было как-то устраиваться, и мы тут же взялись прочёсывать газеты в поисках объявлений по трудоустройству. Готовы были работать где угодно и кем угодно. Тем не менее я наткнулся на объявление, которое показалось весьма перспективным: «Частный колледж ищет преподавателей английского, предпочтение отдаётся носителям языка».
— А чем чёрт не шутит! — сказал я Андрею, собравшись на собеседование. Второй язык у меня именно английский, а мой друг шпрехал.
— Но тут же этих носителей, то бишь англосаксов, до фига, наверное.
— А зато я блондин. Может, меня за шведа станут продавать.
Волновался я, конечно. Ещё бы! Одно дело в университете студентов учить испанскому, другое — испанцев английскому. На собеседование я пришёл вовремя. Меня попросили подождать некоторое время: директор задерживался. Прождал полдня. К вечеру объявился невысокий мужичонка с залысинами и пригласил к себе в кабинет.
—Хау ар ю? — спросил с чудовищным прононсом коротышка.
Я ответил и принялся излагать на английском языке своё резюме: где учился, кем работал раньше. Директор слушал мою речь с застывшей миной, и у меня появилось подозрение, что он ничего не понимает. Несколько обескураженный, я решил проверить и вставил cтандартное «не так ли?». Реакции не последовало. Я продолжил ещё немного и замолчал. Заговорил директор. На испанском языке.
— Ну что ж, прекрасно. Наш колледж весьма заинтересован именно в преподавателях — носителях языка. Думаю, вы нам подойдёте.
—Но, простите, английский — не родной мой язык.
Собеседник остолбенел на секунду, но тут же встрепенулся:
— Никому не говорите об этом больше. А откуда вы?
— Из Беларуси, я же...
— Превосходно! Вам нужна эта работа?
— Да, конечно.
— Давайте заключим небольшую сделку.
— Какую?
— Вы скажете своим ученикам, что родились и до сих пор жили в Манчестере, а мама ваша русская, поэтому вы свободно владеете двумя языками.
— Но...
— Отличное сочетание — английский и русский! Может, и уроки русского языка вам организуем. Вы знаете, как зовут нашего короля?
— Да. Хуан Карлос.
— Меня тоже так зовут. А вас?
— Олег.
— Очень приятно, Олен.
— Олег.
— Ну, не важно. В общем, так, Олен, я готов вам платить вот столько, — директор назвал цифру.
— В принципе, я не против.
— Я тоже не против, но только при соблюдении нашей договорённости. Об остальном — позже.
— О чём?
— О других условиях наших взаимоотношений.
— Будут ещё и другие?
— Возможно. Красивый вы парень, однако.
— Говорите вы как-то... не очень понятно.
— Вся наша жизнь — загадка. Выходите на работу завтра.
Через месяц я и Андрея устроил туда же — преподавателем немецкого языка. Он прямиком из Австрии в Сарагосу приехал типа.
Андрею пришлось труднее, чем мне. Наверное. Смотря как посмотреть. Хуан Карлос сразу организовал ему группу банкиров, совершенствовавших свой дойч, приобретённый либо в поездках по Германии, либо на специализированных курсах там же. И бывший лентяй по жизни стал тружеником. Он в институте столько ночей напролёт не провёл над учебниками, слушая магнитофонные кассеты, сколько здесь, в Испании.
— Пако сразу меня раскусил, понимаешь, Олег. На первом же уроке захотел почему-то все пальцы у меня на руке пересчитать на немецком. Поимённо, вплоть до мизинца. Обеспалил, короче, и я тут же во всём признался. Но Пако говорит, что я хороший преподаватель.
— Ну ещё бы! После нашей Зинаиды Петровны и её методологии кто угодно уроки давать научится.
— Козе понятно. Слов вот только мало знаю, а устойчивых выражений вообще почти ноль, приходится по ночам навёрстывать.
— Да не волнуйся ты так, Андрейка, вспомни лексикологию. В словарном запасе любого носителя языка есть пассивный и активный лексикон. Обычный усреднённый человек, даже с высшим образованием, употребляет в речи не более пяти тысяч слов. Ну так, более или менее, в зависимости от интеллекта и начитанности. Но ведь, например, в каждом серьёзном толковом словаре количество языковых единиц доходит до ста сорока тысяч, как минимум. В книгах Бальзака слов больше, чем у кого-либо, тысяч шестнадцать по-моему. Но ведь любой француз прекрасно понимает его произведения. Так что самое трудное в любом иностранном языке — это умение устанавливать связи между словами и варьировать их применение, а не само количество в активной речи. Именно этому нас и учили в университете. Так что хороший ты препод, я не сомневаюсь.
— Козе понятно.
— Ей-то, может, и понятно, а вот тебе, мне кажется, не очень. Баран ты, всё-таки, причём — Бараныч. Вместе с козой своей.
— А ты вообще бестолочь. Вон от Хуана Карлоса никак отвязаться не можешь. Чё, пристаёт голубец?
— Есть такое дело, я ему челюсть сломаю всё-таки.
— Меня позвать не забудь.
— В зрители, что ли?
— А я тоже приложусь.
— Ты лучше оформлением наших видов на жительство и разрешений на работу займись через своего банкира Пако, а с этим ублюдком я сам разберусь. Шантажирует он меня. Всё в кровать затащить пытается.
— Договорились.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/14/1046.jpg

Муха - Двадцать третья и двадцать четвертая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. БРЕСТ

Прошёл уже почти год с тех пор, как Олег уехал. Я звоню ему каждую неделю по воскресеньям, рассказываю о новостях, о сыне. Вовка растёт стремительно, скоро ходить начнёт, мне кажется. Уже пытается, но пока плюхается на пол и ревёт. Чем взрослее, тем больше становится похожим на отца. Так умилительно наблюдать за его ростом, всё время меня удивляет. Меня и всех вокруг: мою маму, отца и… свекровь с этим монстром Анатолием Фомичом. Хотя мы почти и не общаемся с ними, только мать Олега иногда приходит на внука взглянуть, а дед лишь в машине сидит и смотрит. Неприятный всё-таки тип. Никогда не забуду, как он нашей свадьбе противился. Олег даже поругался с ним из-за меня. Я в соседней комнате как раз была, всё смогла подслушать. Отец ему:
— Ну и чувырлу ты себе нашёл, сынок. Одумайся, пока не поздно.
— Не лезь, батя. Я сам разберусь.
— Я и не лезу, только сдаётся мне, что не разберёшься. Нет, ты просто послушай, Олег. Решать, конечно, тебе, но…
— Ладно, слушаю, но всё равно по-своему сделаю, ты же знаешь.
— Знаю, в этом ты весь в меня, куда ни крути.
— Говори.
— Ну посмотри ты на неё, страшная ведь. Ни фигуры, ни груди, ни ног, одна жопа.
— Ты говори, отец, да не заговаривайся!
— Ладно, тогда зайдём с другой стороны. Продаст и предаст она тебя при первой возможности, я эту породу насквозь вижу. Что-нибудь серьёзное случится, беда тяжёлая какая, — и всё, сбежит она восвояси. Я знаю, ты мне не веришь, потому что людей по себе меришь. Сам на такое не способен, поэтому уверен, что и другие не смогут подлостью тебе отплатить. Легковерие тебя до добра не доведёт.
— Так, всё! Дальше я слушать не намерен. Замолчи и не вздумай возвращаться к этому твоему тюремному «базару», понял?
— Я-то понял, а вот ты — ничегошеньки.
С тех пор я ещё больше его возненавидела. Не пойму, как у такого мужлана мог родиться вполне приличный сын. Где ты сейчас, Олег? Чем живёшь, о чём думаешь? Помнишь ли обо мне?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. САРАГОСА

Жить вместе с Марией-Хесус я стал с первого же дня знакомства. Она просто осталась ночевать с дискотеки, на которую затащила меня после работы. Квартира моя съёмная, обитают здесь ещё двое соотечественников, Андрей и Алекс, так что поселилась Мария в моей тесной комнатушке, где стоит лишь большая двуспальная кровать. Из мебели больше ничего нет. А нас это и не смущает вовсе. Мы даже едим иногда прямо здесь, в перерывах... Влюбились мы оба по уши, сразу, без предисловий. Особенно она. Я-то женат, но Алина осталась в Беларуси ждать, пока я устроюсь на новой земле и буду в состоянии пригласить и содержать её с маленьким сыном. Я сразу предупредил, но, то ли после выпитого в припадке удовольствия виски, то ли от прикосновений в танцах к молодому женскому телу, сам напрочь забыл или заставил себя забыть об этом. Именно так я и признался своему другу, который тоже недавно приехал в Испанию и живёт в этой квартире:
— Я ж и предположить не мог. Думал, так, лёгкая интрижка на одну ночь.
— Ага, на одну. Вы же, во-первых, не вылезали из комнаты все первые выходные напролёт, а потом каждую ночь устраивали такие шоу, что даже я, старый бабник, диву давался, — ответил Алекс, который действительно слыл большим пройдохой в амурных приключениях.
— Какие шоу? О чём ты?
— Да хотя бы настенное зеркало вспомни, которое ты из салона к себе в комнату умыкнул, а потом разбил.
— Не я его утащил, и не я расколол.
— А кто?
— Мария Хесус.
— А зачем разбила?
— Она слишком резвая в постели, а ноги у неё, как ты сам видел, длиннющие, вот она и задела зеркало напротив.
— Лихая наездница.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/17/886.jpg

Муха - Двадцать пятая и двадцать шестая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

Олег приехал за нами в Мадрид. Так радовался, глядя на Вовку! Тот всё норовил убежать, всё время его куда-то вперёд тянет, этого белобрысого малыша. Ходить ещё толком не умеет, а туда же — бегать! Конечно, вокруг столько нового и яркого, мир сверкает и искрится. Пацан обалдел от впечатлений. А Олег неумело и со страхом его придерживал, смеялся, оборачивался, звал меня на помощь.
Потом был поезд. Вовка спал, мы с Олегом разговаривали.
— Сколько нам ехать до Сарагосы? — спросила я.
— Часа три с половиной, не больше.
— Быстрее бы, устала я.
— Понимаю, потерпи немного. Приедем — отдохнёшь.
— А где мы жить будем, Олег?
— Я квартирку небольшую снял, двухкомнатную. Она в старом доме, но недалеко от центра. Удобная, тебе понравится.
— Мне и так пока здесь нравится. Необычно, красиво, как в журналах!
— Не спеши так сильно радоваться, не всё так глянцево на самом деле: нам будет трудновато на первых порах.
— Почему?
— На одну зарплату молодой семье с ребёнком здесь нелегко прожить.
— Я работать пойду.
— Тебе сначала язык надо подучить, да и за Вовкой присмотреть.
— А что, здесь яслей и детских садов нет?
— Есть, конечно, но они все платные. И цены не советские.
— Ничего. Главное, что мы вместе!
— Да… — ответил Олег каким-то грустным, сдержанным тоном.
Сарагоса оказалась шикарным городом. Жить тут удобно, люди приятные и очень отзывчивые. Только одно меня смущает. Женщины так красиво одеваются, а я ничего не могу себе позволить. Все деньги, которые зарабатывает Олег, уходят на оплату жилья и еду. Те крохи, которые остаются, я трачу на Вовку. Мы всё-таки отдали его в детский сад, я настояла: ему ведь надо со сверстниками общаться и испанский учить. У меня работы нет, не пойду же я в уборщицы или сиделки. Это не по мне!
С Олегом у нас какие-то странные отношения в последнее время. Живём мы вроде хорошо. Не ссоримся, не ругаемся, но мне часто бывает не по себе от его молчания. Он замкнулся как-то, не хочет делиться со мной своими мыслями. Да и испанки вокруг него аж порхают. По-моему, он мне изменяет. Хотя у меня и нет никаких доказательств, но я нутром чую: что-то здесь не так. И в постели у нас не особо получается. В том смысле, что мне как-то не очень хочется. Странная вещь: вот смотрю я на ухоженных, прекрасно одетых, благоухающих дорогими духами женщин и ловлю себя на мысли — они мне нравятся! Что это со мной?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ДРУГАЯ РАБОТА

Работу надо менять. Хуан Карлос обнаглел совсем, грозится жене рассказать обо мне и Марии-Хесус. Он нас с ней накрыл как-то, ещё до приезда Алины: приехал ночью пьяный ко мне на квартиру, нацелившись на близость, а у меня в кровати преподавательница английского его же колледжа! На следующий день уволил, так я прямиком в профсоюз побежал, изложил факт беспричинного увольнения на почве сексуальных домогательств. Два сотрудника сопроводили меня в кабинет директора колледжа, устроили тому разнос, пригрозили общественной оглаской. Хуан Карлос вспотел от испуга и восстановил меня на рабочем месте. Но обстановка накалена до предела. Необходимо что-то предпринимать. Он, кстати, упоминал об университетской школе иностранных языков. Там вроде бы будут русский язык вводить для изучения. Может, попробовать?
Блин! Был сегодня в Министерстве образования, и точно, объявлен конкурс на должность преподавателя русского языка, но есть одно условие, непреодолимое для меня: надо быть гражданином Испании. А у меня только вид на жительство: Андрей всё-таки напряг банкира, и тот помог нам с документами. Но одно дело официально проживать в Испании и иметь разрешение на работу, а другое — занимать должность в государственном учреждении. Нужно испанское гражданство. Мария-Хесус говорит: разводись и женись на мне, автоматически станешь испанцем. Ага, разбежалась, а Вовку я куда дену? Сын у меня растёт, одно загляденье! Нарадоваться не могу. Классный парень, смышлёный до чёртиков, уже на двух языках лепечет, походка моя, все смеются, когда на улице нас вдвоём видят: два близнеца шагают, большой и маленький. Нет, не брошу я его. А в университет устроиться было бы огромной удачей… Думай, Олег, думай!

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/11/18/778.jpg

Муха - Двадцать седьмая и двадцать восьмая главы
Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ГОЛЬ НА ВЫДУМКУ ХИТРА

— А что тут думать? Давай я тебе справку сварганю, что ты формально уже подал документы на получение гражданства и ожидаешь официального ответа.
Передо мной за барным столиком сидела моя ученица английского языка. С успеваемостью и знанием иностранного у неё явно не ладилось, ни бельмеса не соображала, зато внешность была небесная — красивая такая испанская дивчина, высокая, стройная, с прекрасной фигурой и очаровательной улыбкой на детском смешливом лице. Загорелая, темноволосая, элегантная.
— То есть как это справку сварганишь, Кристина? Где?
— Ты забыл, где я работаю?
— Я и не знал.
— Вот, совсем ты мной не интересуешься, только двойки ставишь и экзамены не принимаешь.
— И где же ты работаешь, в Министерстве внутренних дел?
— Всё смеёшься? Не буду тебе помогать, так и знай.
— Да ладно тебе, приму я у тебя экзамен. Колись давай.
— А на дискотеку меня сводишь?
— Может быть. Не тяни.
— А в гости придёшь? Я квартиру новую купила, хочу похвастаться.
— Кристина!
— Да знаю я, что ты женат. А я вот возьму и на один вечерок твою жену и подвину.
— Так, насчёт экзамена я погорячился.
— Русские все такие холодные? А… да! У вас же там морозы.
— Пойду я, наверное.
— Погоди, работаю я в мэрии. И действительно могу шефу подсунуть на подпись такую справку, он же всё равно в документы не смотрит, только на меня.
— Ты это серьёзно сейчас мне предлагаешь?
— Да. И ничего такого особенного взамен не прошу.
Я давно заметил, что в Испании женщины гораздо свободнее в своём поведении, чем в моей стране, где в советские времена, при недостатке сексуального воспитания в сочетании с нехваткой противозачаточных средств, на молодых девушек набрасывали своего рода паранджу, сотканную из дурацких табу. Здесь же слабый пол более активен в своей инициативе, но при этом знает грань между здоровым желанием обрести наслаждение и пошлостью.
— Хорошо, Кристина, давай попробуем что-нибудь предпринять с этой справкой. Чем чёрт не шутит? А если получится, я твой должник: бери, что хочешь.
— Договорились.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ИКРА ЧЕРНАЯ

Денег между тем стало катастрофически не хватать. Надо было что-то делать. Андрей, которого я теперь на испанский манер Андресом, предложил привезти из России кучу чёрной икры и продать знакомым владельцам баров и ресторанов. Уверял, что со многими из них уже разговаривал и они готовы немедленно принять у него продукцию. Андрес всегда был более пронырливым, чем я, в меркантильных делах. Хотя и отдавало от его коммерческой деятельности потугами мелкого торговца, но до барыги он не скатывался. Обделывал свои делишки с неподражаемой улыбчивой физиономией, которая заставляла подельщиков враз проникаться к нему доверием.
— Тачку только вот надо бы добыть. Лучше всего машину с иностранными номерами. Меньше мороки на границе, да и «подвязки» у меня на таможне есть. Может, поговоришь с Хуаном Карлосом, он же к тебе того... неравнодушен, — Андрес расплылся в своей знаменитой, по-детски наглой, но открытой улыбке.
— Достал уже своим ухаживанием и намёками, — мрачно отозвался я. —Даже Марию-Хесус полураздетую пришлось в ванной прятать, когда он заявился в гости поздно ночью.
— Ну, да. Я ж её и прятал. Но щас не об этом. Надо воспользоваться его... заинтересованностью в тебе. Не упустить шанс, так сказать. — Опять улыбка симпатяги.
— Ох и врежу я тебе когда-нибудь, губошлёпу!
Одним из методов обольщения со стороны Хуана Карлоса была попытка поймать меня на увлечении автомобилями и желании получить водительские права. Он не раз предлагал мне сесть за руль своего чёрного бумера. Удержаться от соблазна я не мог и вскоре действительно научился водить довольно сносно. Но на права пока ещё не сдал. Так что даже если и удастся уговорить влюблённого афериста насчёт машины, надо будет искать водилу. Именно это соображение я и выложил предприимчивому Андресу, настаивавшему на поездке. Тот решил всё просто и быстро. Переговорил с Хорхе, братом своей испанской пассии, сманил его перспективами посещения постсоветской Москвы и дополнительным заработком, а меня отправил с той же миссией к Начо — моему ученику английского языка и другу, мечтавшему побывать в России, где в девяностые годы, по его мнению, зарождалась новая демократическая жизнь. Так у нас объявились два водителя. Вопрос с машиной тоже решился совершенно легко. Хуан Карлос просто запросил двадцать пять процентов от выручки за проданную икру. Любовь-морковь, в общем.
В путь мы отправились не рано утром, как планировали, а после обеда (Андрес всё утрясал какие-то торговые вопросы). В этом отчасти и крылась наша ошибка: путь-то предстоял немалый, мы собирались пересечь пол-Европы на машине — Францию, Германию, Польшу — до Беларуси, где мы с Андресом раньше жили. Так что Францию пришлось проезжать ночью. Именно поэтому на какое-то время за руль сел я: договорились не напрягать наших испанских водил, тем более что автострада казалась лёгкой для водителя-новичка — прямая такая дорожная лента без изгибов и резких поворотов. Я был доволен даже: за рулём, на крутой машине, по Европе. Андрес сидел рядом на переднем сиденье, включил негромкую музыку, испанцы дрыхли сзади. Ехали мы небыстро, спать не хотелось, ничто не предвещало опасности. Всё шло чин чинарём до подъезда к Лиону. Андрес пустился в своё любимое занятие — стал цитировать Шарикова из «Собачьего сердца» Булгакова. Но на фразе «Вчера котов душили, душили...» резко замолк и заорал от боли:
— Уй, блин!
Удар пришёлся как раз в правый борт автомобиля, где сидел он. Дело в том, что я переехал на другую полосу, чтобы выбраться из образовавшегося почему-то затора, но спустя минуту впереди совершенно неожиданно вырос перевернувшийся грузовик. В попытке избежать фронтального столкновения я крутанул влево, но всё-таки врезался боком. Бедолага Андрес выбил башкой треснувшее от удара переднее стекло и приземлился плечом на асфальт. Я шибанулся грудью о руль и дышал с трудом.
— А что случилось? В чём дело? — загалдели едва проснувшиеся ополоумевшие испанцы, на которых не наблюдалось ни единой царапины.
Мы выбрались наружу и поспешили на помощь распластанному и тихо постанывавшему Андресу. Тут же подъехала машина скорой помощи, раненого осторожно подняли и положили на носилки, нас всех сопроводили внутрь и повезли в госпиталь. Перед выходом, то есть выносом, мой покалеченный товарищ проскулил, обращаясь к Хорхе:
— Приедет полиция, скажем, что за рулём сидел ты: у Олега и прав-то нет. Не хватало нам ещё судебного разбирательства.
Хорхе замялся, его опередил Начо:
— Машину вёл я, как раз моя очередь была.
Я благодарно посмотрел на своего ученика и пожал ему руку.
Нас поместили в палаты, меня с Андресом — в одну, испанцев — в другую. Удивительная страна Франция. Удивительные люди. К нам отнеслись как к давно знакомым юным сорванцам, с симпатией и даже лаской. Есть всё-таки нечто исторически общее в двух культурах и характере обоих народов, русского и французского. Над нами нежно подтрунивали и нас холили как младенцев. Разговаривали мы с медицинским персоналом на каком-то тарабарском языке. Это была гремучая смесь английского в моём скромном исполнении, немецкого, на котором изъяснялся распухшими губами Андрес и одна из медсестёр, картавого испанского со стороны некоторых врачей, отдельных русских фраз из песен Окуджавы в полупонятной интерпретации уборщицы, жестов, улыбок и кивков.

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться