vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2016/06/05/1075.jpg

Трутень
Владимир Хомичук
Мила производила впечатление девушки покладистой, мягкой и добродушной. Недаром её назвали Милой. И с виду располагала к себе: на округлом лице всегда таилась застенчивая улыбка. Только взгляд её иногда выдавал. Лениво злобный, нехороший, завистливый. Младшая из двух сестёр, она с детства привыкла к потаканиям, заботе и снисхождению. Невысокого роста брюнетка с несколько раздавшимся задом—черта семейная, наследственная, наверное, ведь и сестра отличалась весомыми размерами в данной части тела—Мила, тем не менее, пользовалась несомненным успехом у мальчиков, парней, а затем мужчин. Но замуж долго не могла выйти. Не складывалось как-то. Что-то отпугивало претендентов. А сестра вышла. С помощью Милы.
—Дура ты, Зинка,—сказала она однажды сестре,—хоть и старшая, но ничегошеньки не понимаешь. Потеряешь ты Стаса, если не привяжешь.
—То есть, как это привязать? Он конь, что ли?—спросила Зина и наигранно округлила в удивлении глаза.
—Пока ещё жеребёнок, потом жеребцом станет. И понесётся за кобылками. Они, знаешь, как на него уже смотрят?
—Что ты такое говоришь? Мы любим друг друга!
—А я и не сомневаюсь. Только предосторожность не помешает.
—О чём ты?
—Ой, да не строй ты из себя глупышку. Сама знаешь.
—Что я знаю?
—Залететь тебе надо. Не обязательно по-настоящему. Просто ему сказать, что беременна. И посмотреть, как он отреагирует. Потом сделать аборт. Якобы. Пострадать некоторое время. Прокрутить этот трогательный фильм еще несколько раз и в конце концов объявить страшную новость о заключении врачей.
—Каком заключении?
—О том, что если ещё один аборт, то детей у тебя не будет...
—И?
—И он на тебе женится. Обязательно женится. Он же у нас такой хороший, честный. А то и пригрозить можно.
Этот разговор между сёстрами состоялся, когда они ещё учились в школе. Старшая заканчивала последний, десятый класс. Младшая трепыхалась в восьмом. А между ними, в девятом, блистал Стас. Круглый отличник, активист, прекрасно сложённый спортсмен. Увлекался иностранными языками. Все прочили ему незаурядное будущее. А он комплексовал... Потому что жил в далёкой захудалой деревне, потому что одевался более чем скромно, потому что родители были малообразованны, потому что... Много самых разных крючковатых «потому что» роилось в голове юного шатена, стыдившегося своего происхождения. Да и с девчонками ничего у него путного не выходило. Он их попросту боялся. Опять же из-за собственных, дурацких, придуманных самим же собой комплексов. Так что, когда старшеклассница обратила на него внимание, он моментально влюбился. Зина не походила на состряпанный в голове образец женской красоты, была некоторым образом громоздка, особенно к низу, но сам факт её заинтересованности в нём сразил неопытного мальца наповал. Он был готов на всё ради своей первой, конечно же, единственной и неповторимой любви. Вот только взгляд... Не её, младшей сестры, почему-то напрягал время от времени.
Когда после первого в жизни, неизъяснимо сладкого и притягательного, сексуального опыта Стасу было объявлено о залёте, он не испугался вовсе, нет, искренне обрадовался даже. Но удивился: сообщила ему об этом Мила, оговорившись о том, как несчастна старшая сестра. Стас бросился на поиски возлюбленной. Прибежал к ней домой, постучался в дверь. На порог выдвинулась будущая тёща,.. и понеслось. Громогласная речь сопровождалась бурными придыханиями и энергичными жестами возмущения. Выступление (или наступление) было обставлено в лучших советских традициях. Несколько раз упомянулось выражение «мужская честь» и почему-то школьное начальство. Стас, неумело защищаясь, по-дурацки заявил о своих самых серьёзных намерениях. И получил неожиданный ответ:
—Да тебе сколько лет, молокосос сраный? Какая свадьба в семнадцать? Вот что, сделаем пока Зине аборт, срок-то ведь всего ничего, и у меня знакомая врачиха есть, по блату без шума оформит всё. Но на будущее смотри, не забывай об этих самых намерениях!
Как раз в это время сбоку нарисовалась Мила со своим отвратительным взглядом и застенчивой улыбкой.
Составленный ею сценарий разыгрывался блестяще несколько лет подряд, всегда при её невидимом участии. После окончания школы Стас без особых потуг поступил в Ленинградский политех на факультет программирования. Одновременно записался на курсы французского языка. Зина пробилась на учёбу в университете в том же городе. Они продолжали встречаться. Мила тоже вдруг проявила необъяснимый интерес к новым компьютерным технологиям. Стас, между тем, стал в институте комсомольской шишкой. Делегированная в северную столицу маман обеих сестричек настоятельно попросила его замолвить за младшенькую словечко в деканате, что он и сделал. Словечко помогло – недалекая в точных науках Мила успешно сдала все экзамены. Затем Стас устраивал её в общежитие и пробивал стипендию. О незапланированных беременностях и последующих абортах с натужным отчаянием в дрожащем голосе Стасу сообщалось примерно раз в год на протяжении четырёх лет. Делали это сестрицы поочерёдно. Последнюю новость о погибшем в чреве молодой матери плоде и опасениях за здоровье Зинаиды произнесла тяжёлая артиллерия в облике той самой врачихи, сварганившей справку о первом аборте. Так что на последнем курсе последовала очередная беременность, на этот раз настоящая, и ни о чём не подозревавший Стас сделал Зине предложение.
На страну в это время свалилась перестройка. Пока одни из советских граждан ратовали за ускорение и гласность, а другие в злобе сжимали зубы и готовили отступные пути, Стас решил свалить из разваливавшейся системы за бугор, во Францию. Возможности для этого у него были: в институт как раз приехала группа французских студентов по взаимообмену, и ему пообещали прислать приглашение. Но через пару месяцев после их отъезда обещанный официальный документ так и не пришёл. То ли новоиспечённые друзья забыли, то ли почта оплошала. Скорее всего, последнее, ведь один из них написал-таки ему письмо, заверяя в том, что приглашение отослано. И тогда Стас решился на безумный и крайне рискованный шаг—обмануть ОВИР. Он сам написал себе приглашение, вложил в конверт, полученный из Франции, и подал заявление на оформление туристической визы. Н-да, в системе действительно царил полный перестроечный бардак, потому что это сработало. Визу ему выдали, он уехал, сумел оформить себе вид на жительство в небольшом городке неподалёку от Парижа и через некоторое время вызвал жену. Зина приехала грустной. Уверяла, что безмерно счастлива, но тут же обмолвилась о бедной сестре, которая тоже мечтает выехать на постоянное место жительства за рубеж. Стас первый раз в жизни насторожился: тень младшенькой вновь замаячила в его жизни. Как бы там ни было, она несколько поблекла и отодвинулась на некоторое время в сторону, так как Зинаиде пришлось лечь в больницу: молодая женщина была на сносях. Вскоре родился белобрысый мальчик. Назвали его по настоянию роженицы Жориком, в честь тестя. Стас настолько обрадовался появлению сынишки, что преподнёс Зине воистину королевский подарок—оформил ипотеку на небольшую квартирку в центре города. Далось ему это нелегко. Ещё бы: эмигрант без году неделя. Но похлопотала фирма, в которой он работал, там его по-настоящему ценили. Да и поручитель нашёлся—тот самый приятель, конверт от письма которого Стас уже использовал для переезда во Францию. Так что после роддома сияющая от счастья Зина внесла новорождённого в их собственную квартиру. Совместная жизнь стала набирать довольно счастливые обороты. Жорка подрастал, они обставляли на свой вкус квартиру, Стас купил старенький Опель. В общем, всё шло хорошо. До определённой поры.
Начало этого кризисного периода ознаменовалось доставкой курьерской почтой извещения из банка о задолженности в выплате ипотечных взносов. Стас смотался в банк и вернулся домой с распечатанным счётом.
—Зина, извини, пожалуйста, но не могла бы ты объяснить, откуда взялись эти умопомрачительные цифры на погашение международных телефонных звонков,—начал Стас спокойно, с трудом сдерживая свою ярость. Он уже выяснил, куда и кому звонила супруга. Даже общую длительность всех звонков рассчитал. Выходило 23 часа с гаком только за последний месяц.
—Ой, ну что? Мне уже и с сестрой родной поговорить нельзя, что ли?—капризно трагическим тоном ответила Зина. В последнее время она ещё больше раздобрела в телесных формах. И краситься стала как-то аляповато.
—Можно, конечно, но я не представляю, о чём можно трещать сутки в месяц.
—Какие сутки? Мы и говорили-то совсем немного.
Стас протянул ей квитанцию телефонной компании. Выражение лица Зинки с базарного возмущения свернулось в плаксивое.
—Стасик, я всё верну, вот приедет Мила, станет присматривать за нашим маленьким, я устроюсь на работу и с первой же зарплаты стану штопать эту прореху, любимый.
—Не прореха это, а дыра, любимая. Боюсь, как бы она не превратилась в долговую яму... Постой, что ты сказала? Приедет Мила?
Зина ответила, что они с сестрой уже обо всём договорились, только надо приглашение выслать. Умоляюще посмотрела на мужа и долго ещё тараторила о необходимости помочь бедняжке, присовокупляя к этому своё собственное желание иметь больше свободного времени и найти работу. Стас не нашёл в себе сил перечить любимой жене и её доводам, пообещал подготовить документы. Вскоре так и сделал. Прошло несколько месяцев, и в квартиру величавой поступью вошла Мила. С огромным животом. Сёстры бросились обниматься и целоваться, лепетать слова радости и взаимного обожания. Рядом стоял с полуоткрытым ртом Стас.
—Ты чего пасть разинул, Станислав? Даже не поздоровался,—с ехидцей в голосе обратилась вдруг к нему Мила.
—Привет. Как добралась... добрались?—стушевался Стас, не отрывая взгляда от вздутого пуза свояченицы.
—Я тоже очень рада нашей встрече. Да, я беременна и скоро выхожу замуж!—вздёрнула подбородок Мила.
(продолжение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

Стас пробормотал какое-то не совсем членораздельное поздравление, взял в руки огромный чемодан новоприбывшей и поволок его в комнату к Жорику. К приезду Милы он установил там ещё одну кровать. В голове у него громыхало канонадой: «Вот это номер!»
С этого дня он, вместе со своими мыслями, тревогами и заботами, отодвинулся на второй план в новой семейной жизни. Его замечали как бы изредка, и то только в финансовом смысле. Пышнозадая Мила целиком и полностью завладела управлением их быта. Прикрывалось данное единовластие заботой о Жорике и проблемами беременной женщины. Потом она родила девочку, и в квартире объявился новый жилец. Вернее два: прибыл жених Милы. Его появление стало знаменательным. Высокорослый хлыщ дебилоидного вида, войдя в квартиру, произнёс:
—Здравствуйте, дорогие хозяева и моя будущая супруга! А где сфабрикованная мной малышка?
—Спит она, не ори, Виталик!—прошипела Мила.
Обладатель этого имени наклонился для поцелуя и прошептал ей на ухо:
—Ладно, насмотрюсь ещё. А ты вот что, покажи-ка мне квартирку пока. А то столько депеш с её описанием понаприсылала, что мне аж невтерпёж.
—А! Ты о картинах,..—громким вдруг голосом ответила Мила, поворачиваясь к стене салона, где висели работы друзей Стаса, молодых русских художников.
—Ну, да. Очень интересуюсь современным искусством, так сказать.
От Стаса не укрылась несуразность этого странного диалога, вернее того, что он смог расслышать, но он промолчал и жестом пригласил гостя к столу.
Так и стали они жить—вшестером в небольшой по размерам студийной квартире. Стас не смог отказать Зине в её настоятельных просьбах о предоставлении убежища бедным родственникам, уж очень он любил её и сына. К тому же она говорила о подмоге только на первых порах. Однако засилье квартиры затянулось. Уже и не понять было, чей это семейный очаг. На Стаса легли основные денежные расходы по содержанию осевших в доме оккупантов. Зина действительно устроилась на работу, но на Лазурном побережье, экскурсоводом для русских туристов, валом поваливших на Запад. Так что она часто уезжала, а в летний период, с мая по октябрь, вообще перебиралась в Ниццу, где снимала комнату. Денег она на общий счёт не перечисляла, привозила иногда какие-то гроши, ссылаясь на дороговизну курортного жилья. Мила нигде не работала, оправдывая свою лень необходимостью ухаживать за детьми. Виталик, ничего не умевший делать детина, перебивался случайными заработками на каких-то стройках. Стасу пришлось искать дополнительные финансовые ресурсы. Он начал подрабатывать в частном порядке – форматировал новые и чинил старые компьютеры на дому у случайных клиентов. По вечерам, после работы. За что и поплатился. Возвратившись однажды поздно вечером домой и доставая входные ключи, он услышал крикливый голос Милы, которая разговаривала по телефону:
—Алло! Говори громче, тебя плохо слышно!
—--------
—Да говорю же тебе, нет его. Он вообще по вечерам дома не бывает.
—--------
—А хрен его знает. Сама у него и спроси. Только скажу тебе одну вещь, Зинка: от него женскими духами стало часто пахнуть. Разными, кстати. Наверняка, завёл себе целое стадо любовниц, пока ты там на побережье вкалываешь.
Стас ворвался в квартиру, хотел поговорить с женой, но младшенькая второпях положила трубку. Принялся объясняться с Милой, наткнулся на молчание, откровенно враждебный взгляд и опостылевшую застенчивую улыбку, скривившуюся в презрении.
С этого момента Стас вступил на путь войны. Он не собирался больше терпеть трутнёвые происки вконец зарвавшейся Милы. Сражение было яростным, долгим и изнурительным. Каплей, переполнившей чашу терпения, стала поломка недавно купленной, новёхонькой стиральной машины. Придурковатый Виталик решил постирать своё исподнее, перепутал ячейки для отбеливателя и стирального порошка, аппарат не выдержал такого хамства и дал дуба. Сутуловатый верзила лишь по-идиотски разводил руками, стоя на кухне в клетчатых трусах жёлтого цвета, не в состоянии объяснить или признаться в причине поломки. Стас в тот же день выгнал его и Милу к чёртовой бабушке. Поступил при этом, не теряя достоинства: позвонил знакомым, сдававшим квартиру в наём и попросил об услуге (всё-таки у родственной парочки был маленький ребёнок). Уходя, Мила разоралась похуже базарной торговки, кричала что-то про то, что Стас ещё пожалеет и она обязательно вернётся в «свой дом». На следующий день Стас отвёз сынишку в школу, вернулся домой и наткнулся на распахнутую входную дверь. Он тут же понял, что в дом караульным манером была вызвана на подмогу старшая сестра, то бишь его жена. Зина не стала даже слушать его объяснений, с порога вылила на него ушат грязи, принялась обвинять в невоспитанности, бесчинстве, бесчувствии, потом в изменах, пьянстве и рукоприкладстве. Он, оказывается, шатался по бабам, часто напивался вдрызг, а вчера избил бедного Виталика, по-скотски выставил маленькую девочку на улицу под дождь, а Милу обругал матом. Вся тирада закончилась требованием вернуть сестрице и её семье домашний кров. Стас наотрез отказался.
—Тогда я подам на развод!—завопила Зинка.
—Подавай хоть на развод, хоть на разъезд или разлёт.
«Пресловутый квартирный вопрос, перенесённый из России во Францию каким-то бестолковым образом на крыльях банальной сестричкиной алчности»,—так думалось Стасу в преддверии бракоразводного процесса. Он не находил другого объяснения развалу собственной семьи и не понимал поведения жены. «Хотя, если учесть приписанные мне пороки, то в глазах Зины я настоящий монстр. А, дери их леший!»
По решению судьи семейное жилище переходило в руки матери-опекуна их несовершеннолетнего сына до факта его последующего после учебы трудоустройства и финансовой дееспособности. Затем квартира должна была поступить в продажу на паритетных условиях. Стандартная резолюция, против которой Стас не имел ничего против. Ему до того всё осточертело, что он молча собрал манатки и переехал в блок апартаментов недалеко от своей работы. С его стороны бой закончился. Он желал лишь одного—сохранить нормальные отношения с сыном, которого обожал до умопомрачения. Но жилищная баталия на этом не завершилась. Зинка через некоторое время опять укатила на море, и в квартиру вернулась Мила вместе со своим табором. В её полку прибыло: она опять разродилась. И вообще, её, что называется, понесло на этой почве. На следующий год она, как крольчиха, произвела на свет ещё одного отпрыска. Неизвестно, в каких целях умножалось потомство. То ли на почве безграничной любви к Виталику, что крайне сомнительно, принимая во внимание её командное руководство незадачливым увальнем, то ли желанием укрепить оккупационные позиции. Ведь выселить из квартиры многодетную семью на Западе не так-то просто. Как бы там ни было, между сёстрами стал потихоньку назревать конфликт. Он, как фурункул, год от года наливался гноем и грозил прорваться. Постепенно Зина начала уставать от навалившихся теперь на неё расходов по содержанию прибеглых. Да ещё в здании затеяли ремонт, за который свою долю должен был вносить каждый из владельцев жилья. Мила заявила, что если и начнёт выплачивать квоту за установку нового лифта в доме, то только на условиях будущей передачи квартиры в её единоличное пользование. Зина прикусила губу, а вместе с ней и надорвавшуюся любовь к младшенькой. Жорик вырос, уехал работать в Париж. Сама она появлялась в городке лишь изредка и давно перестала ощущать себя хозяйкой в квартире. Пришло время продавать недвижимость. Но Мила встала на дыбы. Она категорически отказывалась покинуть жильё.
—И ты вот так просто собираешься выставить родную сестру с детьми на улицу?
—Мила, но ведь у тебя есть муж, в конце концов. Пора бы и ему уже позаботиться о собственных детках.
—Ну и сучка же ты, Зинка!
—Я просто собираюсь получить свою долю с продажи квартиры.
—А мне за поддержание порядка в ней на протяжении стольких лет ничего не причитается?
—Но ведь ты здесь жила на всём готовеньком...
—И за воспитание твоего сына, между прочим, во время твоих постоянных отлучек!
—Ну, знаешь ли.
—Знаю, знаю, чем ты там на пляже кроме работы занималась.
Две дружные сестрички вконец разругались. Прошло полгода и они начали судиться: Зина, заручившись согласием Стаса, продала квартиру, а многодетная мать Мила опротестовала её действия в суде. Ничего из этого не вышло, сёстры стали заклятыми врагами и по сей день не разговаривают друг с другом.
Ну, а Стас... Он недавно встретился с очень интересной женщиной. Испанкой. Они разговорились об искусстве, иностранных языках, литературе, философии. Прощаясь, условились о новой встрече. И тут Стас вдруг спросил:
—У вас есть младшая сестра?

vladimirkhomitchouk

============================================================================================

[img]https://p roza.ru/pics/2016/04/29/1136.jpg[/img]

Икра чёрная

Владимир Хомичук

Денег стало катастрофически не хватать. Надо было что-то делать. Андрес предложил привезти из России кучу чёрной икры и продать знакомым владельцам баров и ресторанов. Уверял, что со многими из них уже разговаривал и заручился обещаниями в немедленном сбыте продукции. С рук на руки, что называется. Вообще-то Андрес – это Андрюха Кузнецов, мой студенческий однокашник и закадычный друг. Именно с ним мы сорвались с советских просторов и оказались в Испании. Здесь я и переименовал его в Андреса, на кастильский манер. Он всегда был более пронырливым, чем я в меркантильных делах. Хотя и отдавало от его коммерческой деятельности потугами мелкого торговца, но до барыги Андрес не скатывался. Обделывал он свои делишки с неподражаемой улыбчивой физиономией, которая заставляла подельщиков враз проникаться к нему доверием.
– Тачку только вот надо бы добыть. Лучше всего ехать на машине с иностранными номерами. Меньше мороки на границе, да и подвязки у меня на таможне есть. Может, поговоришь с Хуаном Карлосом, он же к тебе того... неравнодушен, – сказал Андрес, обращаясь ко мне со своей знаменитой, по-детски наглой, но открытой улыбкой.
– Достал уже своим ухаживанием и намёками, – мрачно отозвался я. – Даже Марию Хесус полураздетую пришлось в ванной прятать на днях, когда он заявился в гости поздно ночью.
– Ну, да. Я ж её и прятал. Но щас не об этом. Надо воспользоваться его... заинтересованностью в тебе. Не упустить шанс, так сказать, – опять улыбка симпатяги.
– Ох и врежу я тебе когда-нибудь, губошлёпу!
Жили мы с Андресом вместе на съёмной квартире, где обитало ещё несколько человек. Работали тоже вместе в частном языковом колледже преподавателями. Колледжем заправлял Хуан Карлос – запавший на меня пузатый сморчок с залысинами. Одним из методов его обольщения была попытка поймать меня на увлечении автомобилями и желании получить водительские права. Он не раз предлагал мне сесть за руль своего чёрного бумера. Удержаться от соблазна я не мог и вскоре действительно научился водить довольно сносно. Но на права пока ещё не сдал. Так что даже если и удастся уговорить влюблённого афериста насчёт машины, надо будет искать водилу. Именно это соображение я и выложил предприимчивому Андресу, настаивавшему на поездке. Тот решил всё просто и быстро. Переговорил с Хорхе, братом своей испанской пассии, сманил его перспективами посещения постсоветской Москвы и дополнительным заработком, а меня отправил с той же миссией к Начо – моему ученику английского языка и другу, мечтавшему побывать в России, где в девяностые годы, по его мнению, зарождалась новая демократическая жизнь. Так у нас объявились два водителя. Вопрос с машиной тоже решился совершенно легко. Хуан Карлос просто запросил двадцать пять процентов с общей суммы продажи икры. Любовь-морковь, в общем.
В путь отправились не рано утром, как планировали, а после обеда: Андрес всё утрясал какие-то торговые вопросы. В этом, в какой-то мере, и кроилась наша ошибка: путь-то предстоял немалый, мы собирались пересечь пол-Европы на машине – Францию, Германию, Польшу – до Беларуси, где мы раньше жили с Андресом. Так что Францию пришлось проезжать ночью. Именно поэтому на какое-то время за руль сел я: договорились не напрягать наших испанских водил, тем более что автострада казалась лёгкой для водителя-новичка – прямая такая дорожная лента без изгибов и резких поворотов. Я был доволен даже: за рулём, на крутой машине, по Европе. Андрес сидел рядом на переднем сидении, включил негромкую музыку, испанцы дрыхли сзади. Ехали мы небыстро, спать не хотелось, ничто не предвещало опасности. Всё шло чин чинарём до подъезда к Лиону. Андрес пустился в своё любимое занятие – стал цитировать Шарикова из «Собачьего сердца» Булгакова. Но на фразе «Вчера котов душили, душили...» резко замолк и заорал от боли:
– Уй, блин!
Удар пришёлся как раз в правую сторону автомобиля, где сидел он. Дело в том, что я переехал на другую полосу, чтобы выбраться из почему-то образовавшегося затора, но спустя минуту впереди нас совершенно неожиданно вырос перевернувшийся грузовик. В попытке избежать фронтального столкновения я крутанул руль влево, но всё-таки врезался боком. Бедолага Андрес выбил башкой треснувшее от удара переднее стекло и приземлился плечом на асфальт. Я шибанулся грудью в руль и дышал с трудом.

(продолжение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

– А что случилось? В чём дело? – загалдели едва проснувшиеся ополоумевшие испанцы, на которых не наблюдалось ни единой царапины.
Мы выбрались наружу и поспешили на помощь Андресу, распластанному напротив и тихо постанывавшему. Тут же подъехала машина скорой помощи, раненого осторожно подняли и положили на носилки, нас всех сопроводили внутрь и повезли в госпиталь. Перед выходом, то есть его выносом, мой покалеченный товарищ проскулил, обращаясь к Хорхе:
– Приедет полиция, скажем, что за рулём сидел ты: у Влади и прав-то нет. Не хватало нам ещё судебного разбирательства.
Хорхе замялся, его опередил Начо:
– Машину вёл я, как раз моя очередь была.
Я благодарно посмотрел на своего ученика и пожал ему руку.
Нас поместили в палаты, меня с Андресом – в одну, испанцев – в другую. Удивительная страна Франция. Удивительные люди. К нам отнеслись, как к давно знакомым молодым сорванцам, с симпатией и даже лаской. Есть всё-таки нечто исторически общее в двух культурах и характере обоих народов, русского и французского. Над нами нежно подтрунивали и нас холили как младенцев. Разговаривали мы с медицинским персоналом на каком-то тарабарском языке. Это была гремучая смесь английского в моём скромном исполнении, немецкого, на котором изъяснялся вздутыми губами Андрес и одна из медсестёр, картавого испанского со стороны некоторых врачей, отдельных русских фраз из песен Окуджавы в полупонятной интерпретации уборщицы, жестов, улыбок и кивков.

МИКРОСЦЕНА 1

Медицинская палата во французском госпитале. На кровати лежит Андрес с загипсованной правой и примотанной бинтом к подвесному треугольнику левой рукой, к которой подсоединена капельница. Под правым глазом у него огромный бордово-синий фингал, губы разбиты и вздуты, еле шевелятся. Рядом сижу я и пытаюсь понять, что он мне силится сказать. Заходит медсестра, красивая такая жгучая брюнетка и говорит:
– Ну, мальчики, как самочувствие? Чем могу помочь?
– Сш..ха-а-а, – отвечает Андрес, двигая бульдозерным ртом, потом реагирую я на английском, – Он чего-то целое утро просит, а я не могу понять.
– Ой, я английский нихт, вот джёрман – йес.
– Бм..ришт, – настаивает Андрес с выпученными глазами и облизывает губы, учащённо дышит.
– У меня такое впечатление, что он просит у вас поцелуя, – выдаю я на русском и с ухмылкой смотрю на товарища. Тот отрицательно мотает головой, но улыбается, глядя на медсестру.
– А-а-а! Потцелуй. Уй! Высотский, – неожиданно реагирует девушка на знакомое русское слово и подходит к кровати, нагибается, чтобы исполнить желание страждущего. Тот в последний момент уклоняется и тычет ей носом в грудь, как дятел. Медсестра отскакивает, вздёргивает в испуге руки, и из её нагрудного кармана на пол падает пачка сигарет.
– Я! Я! Я! – рычит больной, затем облегчённым голосом довольно сносно артикулирует, – Дас ист рихтих.

(продолжение)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

– Да он просто курить хочет, – радостно заливается смехом медсестра на своём родном языке. Эту фразу понимаю даже я, так как французский глагол «курить» почти созвучен своему испанскому родственнику. Потом она округляет глаза, с подозрением смотрит на дверь, но согласно махает рукой, – Бистро! Бистро!
Я прикуриваю и засовываю сигарету Андресу в рот. В его глазах светится счастье.

Пробыли мы в госпитале с неделю, пока Андрес отходил от ударов, восстанавливал сломанную ключицу и нарушенную речь. За это время нас всех тщательно обследовали, у меня ничего серьёзного не обнаружили, испанцы были целы и румяны, как спелые яблоки. Нам с Начо пришлось съездить в полицию, опознать машину с выбитым передним стеклом и приплюснутым боком без фары, ответить на вопросы и переговорить по телефону с хозяином бумера – Хуаном Карлосом, сыпавшим через слово матюками. Через пару дней в госпиталь явился инспектор полиции и сообщил нам, что по условиям достигнутой договорённости между двумя страховыми компаниями машина будет эвакуирована в Испанию и передана владельцу, а нам обеспечивается бесплатный проезд либо в город выезда, либо в пункт назначения прерванной в результате ДТП поездки. Ответ необходимо было дать немедленно. Мы собрали экстренное совещание у Андреса в палате, где тот настоял на необходимости продолжения нашего экскурса. Его доводы были весьма основательны: Хуан Карлос уже настаивал на оплате ремонта машины, так что изначальная потребность в деньгах крайне обострилась. На том и порешили. Сообщили об этом полицейскому, договорились о вылете в Варшаву через Париж: авиарейсов в Минск ещё не существовало в то время. Сказали, что из Варшавы доберёмся на поезде до Минска. Инспектор всё записал и удалился, упомянув перед уходом, что как только билеты будут оформлены, он поставит нас в известность. Вот так – прощай гостеприимная Франция.
Варшава встретила нас замызганной серостью аэропорта, а затем шипением привокзального шныряющего туда-сюда люда. В этой стране гостеприимностью и не пахло. К нам, русским, по крайней мере. Пока мы определялись с поездом, кто-то постоянно подходил и что-то предлагал, мы отнекивались, как могли, вежливо и корректно, тогда шипение становилось зловонно-агрессивным и неприглядным. За полчаса до отхода поезда в здании железнодорожного вокзала раздался оголтелый хохот и послышались испанские восклицания. Приунывшие Начо и Хорхе, длинноволосый курчавый брюнет и коротко стриженый блондин, встрепенулись, завертели, аки наседки, головами в поисках земляков, определили их местонахождение и отправились обниматься. Вернулись, сказали, что приглашены в бар неподалеку на рюмку вина за встречу и ушли. Больше мы их в тот день не видели, они просто пропали. А поезд между тем уже тронулся. Мы сидели в вагоне, недоумевали, но предпринять ничего не могли. Так и доехали одни до Бреста. Пришлось выходить. Что же делать? Андрес стал названивать своим таможенным «подвязкам». Через некоторое время к нам подошёл молодой пограничник.
– Нашлись ваши оболтусы. Они там в Варшаве чуть ли не политическую демонстрацию устроили с группой туристов из Мадрида. Все пьяные вдрабадан. Завтра приедут утренним поездом.
Мы облегченно вздохнули. Теперь стоило переждать ночь. Но это не проблема: в Бресте у меня жили родители. Мы вышли на улицу, остановили такси. Уселись и услышали знакомый мне до боли родной голос:
– Куда поедем? К мамке или ко мне? – Сюрпризы продолжались. Таксистом был мой старший брат Славка.
Занимательные колёса, однако, у судьбы-судьбинушки: с братом мы не виделись с тех пор, как он ушёл в армию лет пять назад, и вот те раз... Поехали мы, конечно же, к родителям. Отметили встречу и рано утром сорвались за испанцами, которых привели на вокзал пограничники с автоматами наперевес. На наших сотоварищей жалко было смотреть. С серыми лицами от бодуна они испуганно косились на оружие. Но завидев нас, ожили и расплылись в облегчённой улыбке. Мы все обнялись и под смешки развернувшегося к выходу конвоя двинулись покупать билеты в Минск, где у Андреса осталась отцовская квартира. В столице Беларуси мы пробыли всего день, за который Андрес навёл справки и подтвердил свою ранее оговорённую «предпринимательскую» идею – за икрой надо было ехать в Москву, на Арбат.
Знаменитая улица, ставшая в настоящее время одним из популярных мест среди иностранных туристов, обладающая глубокой культурной историей, где до сих пор живут старые московские интеллигенты, воспетая в стихах и песнях, в шальные девяностые годы прошлого столетия походила на барахолку. Здесь можно было купить всё или договориться о покупке чего угодно, от нижнего белья до предметов искусства. Так Начо открыл для себя новую русскую демократическую действительность в самом своём зародыше. Смотрел он на этот базар в центре города с нескрываемым удивлением. Хорхе лыбился и взмахивал руками. Как бы там ни было, интересующий нас деликатес продавался на каждом шагу, так что набрали мы икры ну очень много. Товар был закуплен. В тот же день, после экскурсионной поездки по московским достопримечательностям, организованной заботливым Андресом для наших испанских подельников, мы отправились в обратный путь.

МИКРОСЦЕНА 2

Минская квартира ночью перед возвращением в Испанию. За столом сидит Андрес. Стол завален прославившимися во всём мире чёрными с синей этикеткой стеклянными баночками. Андрес берёт их по одной, внимательно осматривает каждую с помощью настольной лампы, затем аккуратно заворачивает в обрывок газеты и делает пометку на калькуляторе. Вхожу я.
– Ну, что? Купил билеты? – спрашивает меня упаковщик.
– Да. Поезд Москва – Берлин – Париж, отправление завтра в 10:30 утра, отдельное купе.
– Нормалёк. Садись, помогай. Надо каждую обернуть, чтобы не звякали и не разбились.
– Угу. А где иберийские молодцы?
– В спальне. Спят. Ждать от них помощи в данном производственном процессе – утопия, легче корову оседлать.
Выдержал я часа два, потом сдался и рухнул на диван. Неугомонный предприниматель не отступил. Утром он меня расталкивает и указывает пальцем на выстроенные у стола четыре огромные спортивные сумки, набитые банками зернистой чёрной икры вперемежку с одеждой. Выдерживает паузу и торжественно оглашает:
– Пятьсот шестьдесят восемь.
– Чего пятьсот? – оторопело смотрю я на него.
– Товарных единиц. Иди и буди этих двух идальго: на поезд пора.

Ночью на границе между Польшей и Германией нас арестовали. Подвела одна стеклянная баночка. Но не икры. Заботливая мать зачем-то сунула мне в чемодан банку зернистой домашней горчицы вместе с неизменной курицей в дальнюю дорогу. Она стояла на столике и привлекла внимание немецкого пограничника. Он стал что-то спрашивать, грозно нахмурившись и тыча пальцем в банку. Из всей неблагозвучной белиберды я различил лишь слово «дроген», произнесённое множество раз.

(продолжение)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

– Подозревает, что это наркотик. Спрашивает, есть ли ещё, – пояснил мне оторопевший Андрес.
Я отрицательно замотал головой и пробубнил знакомое по фильмам про фашистов слово «нихт». Но немец не сдавался и принялся проверять багаж. После обследования злосчастных спортивных сумок была вызвана полиция, нас обвинили в контрабанде, застегнули на запястьях наручники и повели в ближайший полицейский участок. Меня и Андреса – пешком по улицам Берлина, испанцев почему-то посадили в машину и повезли отдельно. Той ночи я в жизни не забуду. Обращались с нами, как с настоящими преступниками, злодеями, осквернившими своим появлением бравую немецкую землю. Приказы отдавались лающими голосами, если мы не реагировали (я – потому что не понимал ни бельмеса, Андрей – от испуга, наверное), нас толкали и пинали. Всунули в камеру временного задержания, закрыли дверь.

МИКРОСЦЕНА 3

Тюремная камера в бывшей ГДР, совсем недавно воссоединившейся с ФРГ. На полу стоит одинокая железная кровать без матраса. На ней, соорудив из одежды подобие подушки, лежит Андрес: ему выпало спать первым. Я сижу на краю и ошалело читаю надписи, выцарапанные на кирпичных стенах. Через некоторое время просыпается Андрес.
– Ложись теперь ты, братик. Твоя очередь передохнуть перед допросом и тевтонскими пытками.
– Неа, я все равно не засну.
Андрес смотрит на меня, некоторое время молчит, потом спрашивает:
– А чё ты уставился в одну точку шизоидным взглядом?
– Смотри, что тут написано.
– Где?
Я показываю. Андрес читает. Спать он уже больше не может. На одном из кирпичей начертано по-русски: «Пацаны, отомстите за нас немчуре, они нас в задницу отделали».
Дверь открывается. Нас вызывают на допрос.

Допрашивали всех поодиночке. Передо мной предстали рыжий толстяк и поджарая блондинистая дамочка средних лет, походившая на облезлую селёдку. Толстяк задавал вопросы, фрау переводила, тоже спрашивала и записывала. Я, по предварительной договорённости с Андресом, косил под беднягу, попавшего в аварию во Франции по дороге в отпуск на чужом автомобиле, ремонт которого необходимо было оплатить по возвращении в Испанию. Именно этот несчастный случай якобы подвиг нас на авантюру с икрой. Толстяк понимающе кивал, задавал уточняющие вопросы, даже хмыкал сочувственно. Продолжалось это довольно долго, час с лишним. В конце перекрёстного допроса женщина вылезла из-за стола и протянула мне бумажный лист для «вознокомления», как выразилась эта рыбина. Я взял бумагу и увидел текст, написанный по-испански от руки. Незнакомым мне почерком описывалось, как два русских подговорили своих испанских приятелей отправиться с ними в Россию для закупки контрабандного товара, количество которого было определено заранее. Документ подписал Хорхе.
Я всё отрицал, подписывать что либо отказался и был сопровождён обратно в камеру, где меня уже дожидался угрюмый Андрес: его обработали быстрее. Рассказал про свой допрос, стал расспрашивать товарища о его варианте. Почти как под копирку, только подпись Начо. Про икру нам сказали, что она конфискована властями. Никакого акта о конфискации мы в глаза не видели. В тот же вечер матёрых контрабандистов отвезли на другую сторону Одера и вышвырнули из машины. Стояли мы Андресом, смотрели, как через пограничный мост туда-сюда проходят люди, не знали, что делать дальше. Решили прошмыгнуть в толпе обратно в Берлин и как-то двигать домой в Испанию. Не знаю, что нами двигало, отчаяние, скорее всего.

МИКРОСЦЕНА 4 (короткая)

Пограничный мост через реку Одер. Мы пристраиваемся к идущим в сторону Берлина людям, пытаемся беззаботно смотреть по сторонам и не привлекать внимания. Впереди никого не останавливают, шагающие перед нами спокойно пересекают границу. Наши русские хари вычисляют сразу. Останавливают, требуют предъявить документы. Дальше в течение нескольких долгих минут происходит монотонный до неприличия диалог между пограничником и Андресом:
– Цурюк, – командует пограничник, возвращая наши паспорта.
– Варум? – спрашивает мой друг.
– Цурюк, – невозмутимо отвечает страж.
– Варум? – настаивает Андрес.
И так раз десять.
– Назад.
– Почему?
– Назад.
В конце концов, нам не остаётся ничего другого, как двинуться в указанном направлении.

Во время вышеприведённого диалога мне в голову пришла мысль – позвонить в Испанию. Но для этого следовало ехать в Варшаву, только там в аэропорту можно было воспользоваться сервисом оплаченного телефонного звонка. Ведь немногим раньше мы с изумлением обнаружили, что немецкие власти вместе с икрой конфисковали у нас и деньги, оставив лишь смятую сотню баксов. Добирались мы до Варшавы на пригородных поездах, в одном из которых поцапались и чуть не подрались с какими-то пьяными румынами, приставшими к нам с требованием угостить их водкой. По их мнению, должно быть, русский без водки – что кобыла без хвоста. Отделался Андрес от озверевших плохо пахнущих идиотов, повторив неоднократно слово «презент» и протянув им шапку-ушанку с военной кокардой, которую купил кому-то в подарок ещё в Москве. Когда мы наконец оказались в варшавском аэропорту, я позвонил Хуану Карлосу, наврал ему с три короба. Что в поезде нас, мол, ограбили и оставили без денег. Попросил оплатить билеты до Мадрида с уверением в том, что икра с нами в целости и сохранности, ждёт не дождётся вылета в Испанию. Хуан Карлос клюнул. Через пару часов билеты были оплачены. Мы вылетели домой.
В Сарагосе нам стало хоть и свободно, но туго. Пришлось признаваться во всём Хуану Карлосу. Тот требовал немедленной оплаты билетов и ремонта машины. Грозился увольнением и подачей на нас иска в суд. Денег – с гулькин нос, даже на билеты не наскребли. Встретились с предателями. Их из Германии спокойно отправили домой на поезде. За наши конфискованные деньги, наверное. Хорхе отказался помогать наотрез, Начо что-то мямлил насчёт трудного финансового положения в семье и недовольства родителей его дружбой с русскими эмигрантами. Облом, короче. Мы не стали говорить про подписанные ими «путёвки» на нашу экстрадицию в Польшу. Бес-по-лез-но. Просто ушли.
Спасло нас яркое, удивительное, неподражаемое, эфемерное, никем чётко не определённое, зыбкое, непонятное, но реально существующее чувство.

МИКРОСЦЕНА 5 (финальная)

Наша съёмная квартира. Прошло два месяца после возвращения. У нас с Андресом запой. Тяжёлый, гнусный. Раздаётся звонок в дверь. Открываю я. Пришёл почтальон, спрашивает Андреса, протягивает телеграмму, просит расписаться. Я заглядываю через плечо друга и вижу текст на немецком языке. Почтальон уходит.
– Что это за телеграмма? Нас что, опять немцы обложили? – спрашиваю.
– Нет, это Жозефина.
– Какая ещё Жозефина?
– Медсестра французская. Забыл, что ли?
– А почему она... тебе... телеграмму?
– Я с ней уже полтора месяца переписываюсь, она первая письмо прислала, – на лице Андреса появляется та его неизъяснимо плутоватая улыбка, которую я уже стал подзабывать.
– Ну, не томи, переводи. Что в телеграмме?
Мой друг издевательски выдерживает мучительную паузу, затем оглашает: «Не волнуйся зпт любимый тчк завтра выезжаю тчк деньги собрала тчк отдашь зпт когда сможешь тчк».

Имя у этого чувства простое, но очень благозвучное – любовь. Икра была чёрной, а любовь оказалась красной. Красивой, значит.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2016/02/14/225.jpg

Я тебя сейчас ударю

Владимир Хомичук

—Я тебя сейчас ударю, прекрати нести ахинею,..—предупредил Глеб.
—Ну, давай, рискни!—выкрикнул Начо, презрительно кривя губы и выпячивая грудь.
Глеб не размахивался даже. Просто вбил кулак в середину подбородка. Колени у Начо враз подогнулись, и он рухнул на тротуар, как будто обвалился. А вместе с ним их дружба, если таковой её можно было назвать.
За день до этого они встретились в кафе у дома Начо. Жили оба неподалёку, поэтому виделись довольно часто. Как-то прикипели друг к другу ещё с тех пор, когда Глеб давал испанскому юноше уроки английского языка. Начо утверждал, что обрёл настоящего друга, что очень дорожит возможностью общаться с ним.
—Ты из меня икону-то не делай, я слишком скверный и чванливый,—отвечал обычно что-нибудь этакое Глеб, посмеиваясь. Но ему тоже было интересно с парнишкой, хотя и сторонился он высокопарных слов и таких же заверений. Его подкупало в Начо искреннее желание выговориться, излить наболевшее или поделиться планами, а то и секретами.
Вот и на этот раз они нуждались в обоюдной поддержке. Смуглый, кудрявый Начо в очередной раз влюбился и сомневался. Рассказывал о девушке и её красоте с восхищением, но тут же сбивался на подозрения в неверности: ему мерещились соперники. Наверное, неуверенность в себе каким-то замысловатым образом переплёскивалась на избранницу. Глеб пытался разубедить его, расспрашивал о деталях и говорил о необоснованности ревности. Проболтали они о тонкостях душевной страсти Начо почти весь вечер. Наконец, несколько приободрённый, тот догадался спросить, как обстояли дела у друга. Глеб погрустнел. Его проблемы носили другой характер: он был женат, и ревновали его. Но тоже без особых на то причин. С его точки зрения. Мнение жены полностью совпадало с мыслями Начо по поводу новой подруги. Такое своеобразное единение и подвигло Глеба предложить своему бывшему ученику съездить на выходные в приморский городок, где в летнее время Алина—его благоверная—работала экскурсоводом. Как раз была середина лета.
Поехали на машине Глеба, но за руль напросился Начо. Опять проболтали всю дорогу о душевных переживаниях молодого испанца. В принципе, разница в возрасте у них была небольшая, всего-то лет пять, но в молодости она представляется большим разлётом в опыте, возмужалости и представлениях о жизни. Так что Начо будто просил совета у своего русского приятеля. Впрочем, сам тоже был охотлив до наставлений—типичная черта всех молодых и смышлёных испанцев.
—Понимаешь, Глеб, ты должен просто спокойно всё обсудить с Алиной. Если ты логично объяснишь свои соображения, то она поймёт, я уверен.
—Когда речь идёт о ревности, особенно женской, логика обычно отсутствует. И спокойствие тоже, кстати.
—Но ведь ты звонил ей, и она с радостью сказала, чтобы мы приезжали.
—Ещё неизвестно, кому она больше обрадовалась, мне или тебе, Начо.
—Даже если так, тогда с ней поговорю я, и всё будет нормально.
—Ну-ну, посмотрим, что у тебя получится, посредник амурных дел.
—Вот увидишь, это я в своих отношениях обычно робею и запутываюсь, а в разговорах с Алиной всегда умел найти убедительные слова.
—До сих пор,—с кривым сомнением ответил Глеб и попросил внимательнее вести машину: они въезжали в Льорет-дель-Мар.
В Википедии об этом городке можно прочитать следующее: «Является самым крупным и наиболее известным из всех курортов испанского побережья Коста-Брава и одним из наиболее посещаемых мест Средиземноморского побережья Испании». Всё правильно, но действительность выглядит несколько иначе и может ошеломить неопытного туриста. «Самый крупный курорт»—довольно маленькое и невзрачное захолустье, но что да, то да: до упора напичканное полураздетыми отдыхающими со всего мира. По узким улицам бродят толпы полупьяных англичан, вереницы чопорных немцев, кучки красных как раки русских, гогочущие сгустки американцев, стадные скопища японцев с неизменными фотоаппаратами и кинокамерами... Кого там только нет! И все громко разговаривают. Наверное, пытаются таким макаром заглушить соперников—машины, мотоциклы, микроавтобусы.
Так что въехать в пляжный балаган, а потом передвигаться по нему не так-то просто. Но кое-как добрались. С трудом припарковались у чёрта на куличках и побрели к квартире, которую снимала Алина вместе с венгерской подругой, тоже работавшей гидом. Глеб позвонил хозяйке, старушенция принесла ключ, и они вошли. Было утро, предстояло чем-то заняться до прихода Алины. Решили прилечь на часик, а потом сходить на пляж и искупаться в море. Рухнули на диваны: все-таки Начо отсидел за рулём часа три с лишком, а Глеб не спал всю ночь перед отъездом, обдумывал предстоящее объяснение с женой, которое неотвратимо должно было состояться. По его воле или без таковой. Их отношения не ладились уже давно, а в последнее время особенно. Он наивно надеялся и на помощь бывшего ученика: жена благоволила к симпатичному Начо, считала его честным и открытым. Проспал Глеб всё утро, а проснувшись, обнаружил напротив широко ухмыляющегося Начо.
—Я думал, уже не дождусь. Ты сюда спать приехал, что ли?—спросил он и, не ожидая ответа, продолжил:
—Забегала Алина на минутку, не позволила тебя будить. Сказала, что вернётся поздно ночью: ей неожиданно вечернюю экскурсию в Барселону подкинули.
—Значит, предстоит ночной разбор полётов,—мрачно отреагировал заспанный Глеб.
—Спокойно, я удочку уже закинул: сказал, что хочу поговорить с ней на деликатную тему. Она улыбнулась и согласилась.
—Наверное, подумала, что ты о своей очередной пассии хочешь поболтать и о размере бюстгальтера ей в подарок.
—Не чуди, о размере сего предмета для другой женщины с ними вообще лучше не разговаривать.
—Рубишь, однако.
—А то!
(продолжение)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

Через некоторое время они всё-таки отправились на пляж. Втиснулись двумя сардинами в чудом освободившееся пространство, иногда бегали купаться, ходили пожевать чего-нибудь, попить пива в пляжный бар-лоток и загорали. Закончился день, наступил вечер. Начо предложил поужинать в ресторанчике на набережной. Так и поступили. За ужином молодой идальго родил идею провести начало ночи в дискотеке недалеко от съёмной квартиры. Глеб поинтересовался, когда это он успел приметить место, и в ответ услышал что-то о намётанном глазе и каком-то празднике шампанского, объявлявшемся в этом злачном заведении. «Ну что ж, так тому и быть»,—согласился Глеб. Вернулись домой, приняли душ и отправились на поиски развлечений.
Дискотека была огромной, внутри скопилось пару тысяч человек, а то и больше. Праздник шампанского состоял в том, что на трясущихся в танце людей низвергались фонтаны пены из громадных бутафорских бутылок шампанского какой-то рекламной марки и по мокрому залу туда-сюда сновали расторопные девочки с подносами, увенчанными бокалами с этим самым напитком. Начо обалдел от удовольствия. Глебу тоже понравилось неугомонное веселье освободившихся от повседневных забот людей. Гремела оголтелая музыка, приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Может быть, поэтому особенностью испанской речи является повышенный уровень громкости. Когда-то давно по приезде в Испанию Глеб часто переспрашивал своих собеседников. И не потому, что не понимал, а попросту не мог расслышать их в громкоголосой толпе. Начо в эту ночь натурально орал, просто визжал от радости. Просто пытаясь поделиться какими-то соображениями. Нет, скорее всего от восторга... И непрерывно пил шампанское. Потом пустился отплясывать с какими-то девушками, дал волю рукам, пошлёпывая одну из них по аппетитной попке. Та возмутилась. Начо не унимался, за что и получил затрещину. Завязалась перепалка, появилась полиция, вызванная одной из подруг обиженной сеньориты. Начо выдворили на улицу. Глеб поспешил вслед за ним.
—Вам придётся покинуть помещение и пойти освежиться, а лучше отдохнуть, молодой человек,—произнёс старший по чину страж порядка.
—А почему, собственно?—вздыбился нарушитель.
—Девушка утверждает, что вы вели себя непристойно.
– Да врёт она, подумаешь, ухватил за задок пару раз. Сама и вертела им в позывном порядке.
—Наше дело маленькое. Поступил сигнал—мы должны отреагировать. Тем более, что вы сами и признались.
—А я считаю, что никаких норм я не попирал. И вообще, вы не имеете права выгонять меня из этого публичного места, куда я билет купил на свои собственные студенческие, между прочим,—полез в бутылку Начо.
—Мы вообще-то и в комиссариат сопроводить можем, если на то пошло.
—На каком основании?
—На основании неподчинения.
—Нет, ты слышал, Глеб?—вдруг повернулся Начо к приятелю, стоявшему у двери.
—И друга тоже заберём в качестве свидетеля. Кто таков, кстати, предъявите документы!
Глебу пришлось приблизиться. Он достал вид на жительство и протянул. Полицейский взглянул, удостоверился, что всё в порядке. Потом обратился к нему довольно дружелюбно:
—Лучше отведите своего товарища домой. У него вместо рук осьминожьи щупальца отрасли, а ваше удостоверение иностранца надо продлевать через месяц. Вам привод в полицию совершенно ни к чему.
—Можно я переговорю с ним и постараюсь убедить?—спросил Глеб.
—Да, конечно,—полицейский сделал знак подчинённым, и те отдалились на несколько шагов.
Глеб попробовал аккуратно приструнить разгорячившегося приятеля. Успокоить Начо оказалось непросто. Тот раскричался ещё больше, нёс какую-то чушь и не собирался уступать. Тогда Глеб рассказал о намёке полицейского и попросил не создавать ему лишних трудностей. Начо посмотрел на него, сплюнул и согласился. Повернулся к полицейским, сказал, что уходит. Те согласно кивнули и отдали честь. Оба дискотечника побрели домой. Честно говоря, Глеб немного передрейфил, поэтому молчал всю дорогу. Тишину вдруг нарушил симпатяга Начо:
—Если бы не твои проблемы с документами, я бы ни за что не согласился. Я-то в своей стране живу и знаю мои права, что такое демократия, не какой-то драный эмигрант, привыкший оглядываться на каждом углу и дрожать от страха при виде полицейского. Сбежал из идиотской России и мне навязываешь дурацкие правила поведения.
Это было уже слишком. Глеб попросил не продолжать. Без результата. Крикливые возгласы и нецензурные слова посыпались, как кукурузные зёрна с перезрелого початка. Вот тогда и последовало предупреждение с его стороны. Впоследствии он попытался помочь подвыпившему «борцу за демократические отношения» подняться, но был безмолвно отвергнут. Начо встал и удалился в неизвестном направлении. Глеб вернулся домой один. Жена ещё не пришла. Он присел на диван и стал ждать. Время обременяюще тянулось. Никто не появлялся. И он уснул.
—Ты зачем Начика избил? Как ты посмел поднять руку на мальчишку?!—разбудил его разъярённый вопль Алины.
Глеб мотнул головой, вырываясь из темного полузабытья, неловко вскочил и ударился плечом о стоявший рядом деревянный комод.
—И не делай удивленные глаза: я всё знаю, он сам мне рассказал!
—Рассказал что?
—Всё, что ты натворил на дискотеке, в полиции и с ним на улице.
—Со слова «натворил» поподробнее, пожалуйста.
—Ну и свинья ты всё-таки, Глеб! Сначала начал лапать девушек, потом нагрубил полиции, а когда Начо заступился за тебя в комиссариате и взял вину на себя, ты ударил его.
—Н-да, похоже, надо было посильнее врезать ублюдку.
Глеб и сейчас, спустя многие годы, вспоминает этот случай и пытается проанализировать свой поступок. С Алиной они развелись в конце концов. Конечно, не из-за глупого вранья неоперившегося Начо. У них своей лжи хватало. Но с тех пор Глеб часто задавался вопросом, правильно ли он повёл себя тогда. Начо исчез из его жизни, несмотря на многочисленные попытки Глеба навести мосты. Заигрался парень в униженного и оскорбленного. Так считал Глеб. Ещё он думал, что людей бить не стоит, конечно. Но иногда надо. Даже взрослых. И нет необходимости углубляться в философские, моральные или религиозные рассуждения, изыскивать ответы на тему извечной конфронтации постулатов «око за око» и «подставлять другую щеку». Просто при возможности наказать серьёзное и безосновательное оскорбление сиюминутно, лучше использовать её, эту возможность. Сколько раз любой из нас мусолит в голове своё «я тебя сейчас ударю», глядя на обидчика, но не в состоянии ничего предпринять! Бить или не бить зарвавшегося негодяя? Глеб для себя давно уже это решил.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2015/06/25/746.jpg

Паренек - Пролог, Первая и Вторая главы

Владимир Хомичук

ПАРЕНЕК

Валентине Николаевне Чирочкиной посвящается

Вместо вступления
Дедушка

– Дедушка, ты чего не спишь?
– Не знаю, что-то не спится, думки всякие в голову лезут.
– Какие думки?
– Да разные, старческие.
– Ну деда, ну скажи, мне же интересно. Я тоже иногда думаю, думаю и не могу уснуть.
– И о чем же ты думаешь?
– А вот почему у нас речка совсем высохла? Раньше хоть рыбу можно было половить, я все щуку мечтал большую поймать, а теперь и мечты этой не стало, хотя иногда снится.
– Если очень-очень захочешь, то поймаешь.
– Да где же я ее поймаю: речка-то высохла.
– Захочешь – и в сухой речке поймаешь свою щуку.
– Да нет же, деда, не поймаю, не обманывай, не может этого быть.
– Может, может. Все может быть, если очень захотеть. Спи, завтра пойдем ловить твою щуку.
– Обещаешь?
– Обещаю, спи давай.
Вовка уснул и во сне увидел, как поймал большую блестящую рыбину. Она была красивой и искристой, вся сверкала на солнце, такая скользкая и капризная, все вырывалась из рук.
Утром он проснулся и позвал дедушку. Тот не откликался. Вовка встал, умылся и почистил зубы. Вышел во двор и опять позвал деда. Но деда не было, тогда он решил его поискать, вышел за забор и побежал к речке. Слава богу, она находилась рядом с домом: метров сто от силы. Хотя и раньше речка не выглядела широкой и полноводной, в ней так приятно было купаться, переплывать под водой на другой берег, а потом сохнуть, греться на солнышке и сидеть под ивой с удочкой. А сейчас воды почти не стало, лето выдалось очень жаркое и сухое.
Дед сидел под ивой: там, где всегда любил устраиваться Вовка и где его всегда находили, когда он опаздывал к обеду.
– Деда, ты чего тут сидишь? Я уж тебя обыскался.
– А я вот сижу и тебя жду. Щуку-то ловить будем?
– Как ловить? Воды же нету, вон там еще течет немного, а тут вообще песок.
Не отвечая, дед достал удочку, размотал леску, нацепил на крючок толстого червяка, размахнулся и закинул.
Сидели они так некоторое время, всё молчали. Вовка смотрел на песок, ждал. Надолго его не хватило, ближе к полудню он побежал домой. Дед сказал, что обед нужно только подогреть, он с утра уже все приготовил. Где-то к пяти Вовка прибежал опять.
– Деда, ну вот видишь, ничего нету. Я же тебе говорил, что это невозможно.
– А я тебе говорил, что надо очень захотеть. А ты вот не хочешь, все бегаешь туда-сюда.
Вовка обиделся, насупился, но сел рядом с дедом. Он решил не уступать и стал молча глядеть на песок.
День подходил к концу. Солнце садилось и вокруг стало темнеть. Когда уже почти ничего не было видно и у Вовки начали слипаться глаза, дед вдруг весь напрягся, привстал, а потом ловким и резким движением вздернул удочку кверху, потянул на себя, и в лучах уходящего солнца Вовка увидел переливающуюся, поблескивающую, извивающуюся ЖИВУЮ щуку.

Глава 1.
Начало и конец

Паренек, родившийся в городе Копейске Челябинской области, в возрасте пяти лет приехал на родину своего отца, где тот купил дом в отдаленной глухой деревне. Белоруссия малышу не понравилась: сверстники встретили его враждебно. Почему? И говор у него был не тот, и вел он себя «не как все», «не как надо». Тогда человечек стал интересоваться у родителей, кто он, откуда и зачем. Ему объяснили, что папа его – белорус по рождению, но в родной деревне прожил только до 14 лет, потом стал беспризорником и пустился в скитания по Советскому Союзу, скрываясь от властей, пытавшихся посадить его в тюрьму по статье за беспризорность. Мама была русской и говорила более или менее правильно. И тогда паренек решил быть самим собой – русским. После окончания средней школы с золотой медалью он поступил в Минский институт иностранных языков, откуда после первого курса его призвали в армию. Вернувшись рядовым, но членом КПСС, он стал секретарем комитета комсомола института. После появления на политической арене светлого лика Михаила Горбачева юноша понял, что СССР скоро придет кирдык, и решил уехать за границу, начать новую жизнь. На очередном заседании комитета партии института он бросил на стол билет члена КПСС, покрыл всех присутствующих отборным русским матом, забрал свой красный диплом и уехал в Испанию. Там устроился на работу в частную академию иностранных языков и стал преподавать английский язык испанским ученикам. Спустя год университет Сарагосы объявил конкурс на должность преподавателя русского языка как иностранного. Он подал документы, победил и стал деканом факультета русского языка. А также – и единственным преподавателем на факультете. Других ставок тогда не существовало. Проработал он там семь лет, но затем его уволили, так как власти созвали новый конкурс на замещение его должности, официальный, государственный, чиновничий, на который он даже и документы подать не мог: у него не было испанского гражданства, и до сих пор нет. Не хотел он превращаться в доморощенного испанца, и сейчас не хочет. Тогда он создал свое собственное частное переводческое бюро и превратился, сам того не желая, в бизнесмена. Но в 2001 году, после одиннадцати лет проживания в Испании, приобретения собственного дома и трех машин, накопления значительной суммы на банковском счете, все закончилось. Произошло ДТП. Затем – 14 лет прозябания в инвалидной коляске и все. Грустная история, жалкая, но, к сожалению, не оригинальная и не единственная в своем роде, а достаточно распространенная.

14 лет «прозябания» в инвалидной коляске – это неправда, не про него. Когда он начал приходить в себя, лежа в больничной кровати, то долго не мог понять, что вообще с ним происходит, почему это вдруг, ни с того ни с сего, его тело ему не подчиняется. И окружающие его люди (откуда-то появившаяся мать, врачи, медсестры, друзья, жена, сын, любовница) как-то странно на него смотрят и относятся как к слабоумному. Потом его любимая женщина (которую он-то тогда считал именно любовницей, а не близкой и родной) стала ему объяснять, что случилось. Рано утром он позвонил ей и сказал, что не сможет, как всегда, заехать за ней, чтобы вместе поехать на работу в переводческую фирму, где они были компаньонами. Пообещал приехать попозже и... исчез на все утро. Бедная женщина не знала даже, что и подумать, такого он еще не вытворял, а вытворял он много чего, уж она-то была в курсе. Потом, уже под вечер, к концу рабочего дня ей позвонили из клиники и попросили приехать, чтобы удостовериться в установлении личности такого-то пациента, находящегося в коме после дорожно-транспортного происшествия, произошедшего в 70 километрах от города на горной автомагистрали. Спускаясь с горы, он не справился с управлением на повороте, вылетел с трассы и свалился в ущелье, откуда его подняли на вертолете и привезли в клинику. Диагноз звучал странно: ПСМ в сочетании с ЧМТ. Он не понимал этих аббревиатур ни по-испански, ни по-русски. Да к тому же вспомнил украдкой подслушанный разговор врача с его матерью:
–Да что вы! Вам вообще повезло, что он выжил, хотя и будет теперь неадекватным, но останется живым. А про все остальное забудьте, он и говорить-то будет теперь с большим трудом и только по-русски.
«М-да, хреновые твои дела, чувак», – пришло ему на ум.
Он все-таки начал добиваться разъяснений и услышал, что ТСМ – это, оказывается, травма спинного мозга, а ЧМТ вообще гнусная вещь: черепно-мозговая травма. Сплошные травмы, подумал он. Да тут еще жена, которую он искренне любил и которой, тем не менее, изменял напропалую на каждом шагу, объявила ему, что жить больше с ним не будет. Любовь прошла, как она поняла после двухмесячных раздумий.

vladimirkhomitchouk

– Ну, тогда подавай на развод, – ответил он.
– Ты что, даже не хочешь, чтобы мы остались друзьями? Ведь у нас сын, и мы могли бы поддерживать нормальные человеческие отношения, я тебе во всем буду помогать, найду квартиру, в которой ты сможешь жить со своей мамой, – продолжала бубнить эта закамуфлированная под святую икону лицемерка.
– А зачем мне жена, которая со мной жить не хочет? – задал он закономерный вопрос и на этом поставил окончательную точку в повести их взаимных отношений, семейной жизни и односторонней любви.

После года пребывания в двух реабилитационных клиниках для инвалидов-колясочников, где ему без обиняков объявили, что ходить он никогда не будет и на всю жизнь останется прикованным к коляске, голова его начала понемножку работать. Он серьезно задумался о своей дальнейшей жизни, вспомнил не только испанский язык, но и английский, выучил французский и задался вопросом, неужели все так хреново и он действительно навсегда останется овощем. В прессе и на телевидении то и дело появлялись статьи и репортажи о научных прорывах в области регенерации спинного мозга. Его любовница, которая уже стала любимым человеком и настоящим другом, однажды прибежала и радостно заговорила о французском исследователе, добившемся удивительных результатов с помощью разработанной им реабилитационной технологии, основанной на лазерпунктуре, что-то вроде иглоукалывания, но с применением лазера вместо иголок. Так начался его первый период схватки с болезнью и беспомощностью.

Глава 2.
Надежда

Вместе с матерью, которую в шутку стал называть мамой-сестрой-дочкой, он поехал во Францию, в небольшую деревушку, где работал этот странный исследователь, оказавшийся непризнанным самоучкой, но очень умным, открытым и веселым человеком. Единственным, кто сказал ему: «Ты будешь ходить, только вот попотеть придется». Это было шоком. Значит, это все-таки возможно? И верилось, и не верилось. Но так хотелось верить! И он поверил, поверил в свое желание верить, в эти слова, впервые услышанные им после постоянных обломов и выплаканных ночей и дающие ему право на надежду, всего лишь надежду!

Надежда надеждой, она, конечно, окрыляет, дает крылья для полета, но надо же еще научиться летать, то есть «ходить» в данном, его случае. В общем, все оказалось не так просто. И не потому, что он не вкалывал и не потел. Он сделал все возможное, все, что от него зависело: занимался по шесть часов в день на самых различных тренажерах и велосипеде с механическим приводом, встал-таки на тутора (такие специальные складные приспособления из пластика, которые помогают инвалиду, надевающему их на ноги, замыкать колени и таким образом удерживать свое тело в вертикальном положении), начал даже делать шаги, хватаясь сперва за параллельные брусья, а потом и передвигаться с помощью ходунка. Но и тут он оказался не совсем обычным «медицинским случаем». Больные с травмой спинного мозга делятся на параплегиков и тетраплегиков, в зависимости от уровня поражения спинного мозга. Все, у кого спинной мозг поражен ниже шеи, могут управлять своими руками. А у людей, получивших травму в области шейных позвонков, отказывают и руки, и ноги. Их так и называют: «шейники», то есть тетраплегики. А вот у него удар во время падения пришелся на грудной отдел. Вроде бы, параплегия, но сволочная ЧМТ давала себя знать: башку ему пробило в зоне правого полушария, управляющего левой стороной человеческого тела. И поэтому левая рука не очень слушалась его, он с трудом мог ею двигать и хвататься за брусья и поручни ходунка. Поэтому и падал часто, когда она его не слушалась и соскальзывала. Рядом находилась мама-сестра-дочка, которая его всегда поднимала (в ее-то 70 с лишним лет) и тоже потела и уставала не меньше, чем он сам. Да к тому же «нормальные», обычные врачи (специалисты от общепринятой, устоявшейся, консервативной медицины) настолько закормили его таблетками, что он постоянно находился в полуодурманенном состоянии. Исследователь-француз, теперь почти ставший ему другом, когда увидел его в первый раз, сказал сразу: «Да вы, мсье, «газе». Имея в виду, что пациент находится под влиянием наркотиков, короче, «под газом», если по-русски. И начал постепенно его освобождать от таблеток. А принимал он их 24 штуки в день: от спастики, от инфекционных заболеваний мочевого пузыря, успокоительные, снотворные, слабительные – какой только хрени там не было! Длилась вся эта процедура полгода, но закончилась лишь частично, ведь в туалет-то ходить как-то надо было, так что слабительные и противоинфекционные остались, хоть и сократились до минимума. Он немного ожил, даже улыбаться стал, а иногда и смеяться, – все это под влиянием «чудака», исследователя, балагура и юмориста, которому он с серьезным видом заявлял, что его мама в совершенстве овладела французским языком. Ведь она однажды у него спросила: «Сынок, а чё это все французы всегда говорят «сава», у них во Франции так много сов, что ли?» Вообще, мама оказалась весьма находчивым человеком. Стала срывать этикетки с продуктов и собрала из них целую коллекцию. Теперь она совершенно спокойно подходила к продавцу передвижного грузовика-магазинчика, подвозившего к деревушке товары, говорила ему «бонжур», повторяла несколько раз «сава» и начинала делать покупки на неделю, показывая коллекционные этикетки.

А время неумолимо продвигалось вперед, и ему, нетерпеливому и неусидчивому, опять стало не по себе. Он вновь, после двух с половиной лет почти постоянного пребывания во Франции, начал потихоньку отчаиваться. Залез в компьютер и принялся рыться в интернете. Нашел американский форум, специализирующийся на его травме, связался с врачами из Португалии и Китая, хотел ехать в Швейцарию, Польшу, Мексику. В общем, стал метаться, но везде получал отказ. Все в один голос твердили: «Слишком сложная и тяжелая травма». И тогда он случайно, через тот же интернет, увидел по телевидению передачу об одной русской клинике, где, по утверждению корреспондента, инвалидов действительно ставили на ноги, без всяких туторов и ходунков, и учили заново ходить. Теперь он знал, что делать. Начинался второй раунд. Стволовые клетки. Москва.

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться