vladimirkhomitchouk

(предложение)

— Чего?
— Пятерика рублей.
— Есть.
— Отстегни до понедельника.
— На, возьми.
— Наш человек. Ну, до скорого тогда.
— Пока.

Девушки в общежитии обожали Пита: красивый был гад. Он с ними всегда был галантен, щедр и смешлив. Но предпочтение отдавал Свете — статной надменной красавице, которую называл почему-то Дусей. Я как-то спросил у него, откуда такая путаница. Он мне ответил в своей манере: «Песню Любэ про Дусю-агрегат слышал?» Я кивнул. А он: «Ну так вот мне она очень нравится, и я Светку в шутку так называю. Она не обижается». Одевался Пит очень модно, с шиком, от него всегда пахло дорогим французским парфюмом. Как-то на очередном заседании комитета партии университета был поставлен вопрос о том, что он занимается спекуляцией — фарцовкой, как тогда говорили. Пит явился чисто выбритым, хорошо пахнущим. Одет он был в простой костюм советского производства, хоть и добротно сшитый. Все обвинения он отрицал, ничего не признавал и настаивал на фальсификации фактов. Тогда обратились с вопросом ко мне о поведении Золотарева в общежитии. Я уверенно ответил, что ничего подобного никогда за своим товарищем по блоку не замечал. Ему влепили какое-то предупреждение и отпустили. В общежитии он поблагодарил меня, пожал руку и сказал:
— Вовчик, если какой-нибудь прикид фирменный надумаешь приобрести, обращайся: я тебе по дешевке все достану.

Когда я по направлению университета работал переводчиком с группой испанских студентов, в мои обязанности входило буквально все — от организации культурных мероприятий до решения вопросов питания. В этом последнем мне очень помог Пит. Он был завсегдатаем всех шикарных гостиниц и ресторанов для иностранцев. С его помощью я спокойно бронировал банкетные залы на целый вечер, доставал билеты на любую из самых престижных дискотек в Минске. Несколько студентов из Сарагосы попросили о поездке в Санкт-Петербург. Я рассказал об этом Питу.
— Без проблем, Вовчик. Свозим нопасаранов в город Ленина. Только скажи мне, амиго, которая из трех вот этих девчонок свободна? Я смотрю, ты с Росой тесно общаешься, а с остальные две свободны?
— У Асусены любовь с Кузнецом.
— Понял, а третью, блондинистую, как зовут?
— Саграрио.
— Отлично, возьму на абордаж. Потом пригодится. А как ты Росу подцепил? Она ничего такая!
С Росой я сошелся близко, потому что я каждое утро был вынужден ходить с ней в поликлинику: у девушки появилась какая-то сыпь на коже. Она действительно была очень привлекательной: черноволосая, стройная, с яркой красивой улыбкой. Мы подолгу разговаривали обо всем на свете, заодно и мой испанский становился лучше. Как-то после ужина в гостинице «Юбилейная» она подвыпила немного, сослалась на недомогание и напросилась на ночь ко мне в общежитие. Но тут возникла проблема — к ней приклеилась Асусена — веснушчатая малорослая толстушка. И пока я договаривался с друзьями по комнате о том, чтобы они смотались переночевать куда-нибудь, девушки долго о чем-то спорили в коридоре общежития, стали даже покрикивать друг на друга. Мимо проходил Юра Кузнецов. Постоял в сторонке, послушал и заглянул ко мне в комнату.
— Слушай, Вован, они сейчас там драться начнут, честное слово!
— Почему?
— Тебя никак поделить не могут.
— От, блин! Юрсан, выручай, займись Асусеной, а?
— Сделаем, надо ведь предотвратить международный скандал.
Приглашение в Испанию мне сделала Роса, Кузнецову — Асусена, ну а Пит приехал в Сарагосу после нас с Юрой через полгода по настоянию Саграрио: русоволосая пышногрудая красотка клялась всеми святыми, что жить без Пети не может.

Спустя много лет мы разговорились с Питом на эту тему. Он из Сарагосы уехал на юг Испании, но иногда приезжал по делам или просто в гости. Сидели мы с ним в ресторане за ужином, на который он пригласил Сусанну — мою будущую жену. Он, как всегда, стал хвалиться — деньгами, машинами, и, конечно же, успехом у женщин. Сусанна как раз отлучилась.
— А вообще, Вовчик, я все больше и больше влюбляюсь в свою жену, Свету. Это сколько же она вытерпела со мной! Но мы вместе, и я ей очень благодарен.
— Что это ты такой сентиментальный вдруг?
— Из-за Сусанны.
— А причем тут она?
— Она своим взглядом и отношением к тебе-дурынде, напомнила мне Светку мою. Я поэтому и захотел, чтобы мы только втроем были сегодня.
— Правильно сделал, не хватало нам еще одной Саграрио.
— А… эта. Ну да. Хотела захомутать, да не вышло. Все наврала тогда про беременность. Я ведь еще в Минске ей обмолвился об отце-генерале и своих планах на большой бизнес в Испании.
— Я в курсе.
— Как бы там ни было, я никому и никогда не позволю оскорблять свою жену, и посвящать ее в детали моих похождений. Хотя она и сама, наверное, знает, что я не ангел.
— Знает. Ее при мне попытались жены наших друзей просветить насчет твоих побед. Знаешь, что она ответила?
— ?
— Он, по крайней мере, способен одержать победу.

Потом он исчез. Сусанна не раз спрашивала меня о полюбившемся ей Пите. Она считала его настоящим джентльменом, хорошим другом и умным человеком. Я не знал, что ответить: сам терялся в догадках. В Испании как раз разразился громкий скандал о русской мафии, скупавшей недвижимость в Марбелье, и последовавших массовых арестах. А Золотарев жил в этом городе. Я со своим маленьким сынишкой был у него в гостях пару лет назад и о мафии знал не понаслышке.
Объявился он совершенно неожиданно. Я уже лежал в госпитале после аварии и обдумывал свою предстоящую жизнь в инвалидной коляске. Зазвонил телефон, на экране высветился незнакомый номер. Я ответил.
— Вовчик, братан, ну как ты? Что врачи говорят?
— Привет, Пит. Говорят, что не смогу я больше ходить. А ты куда пропал?
— Из тюрьмы недавно вышел, загребли под раздачу.
— А Света с тобой?
— Да. Она всегда со мной. У меня второй сын родился!
— Красавец, и она молодчина! Я рад, честно.
— Вовчик, я сейчас развернусь тут немного, наведу справки, как тебе помочь. Что-нибудь придумаем, вот увидишь.
В госпитале я провалялся полгода, каждую неделю мне звонил Пит.
И снова исчез.

Я выписался из госпиталя, попал в другой, начал ездить в Москву на лечение стволовыми клетками. Пита и след простыл. Однажды, листая Фейсбук, я наткнулся на его профиль и написал ему в мессенджер. Звонок раздался через минуту.
— А я тебе все звоню-звоню, ты постоянно вне сети.
— Да я в Москве теперь больше живу, чем в Испании, Пит.
Мы разговорились. Я рассказал, как продвигается моя реабилитация, чего добился за десять лет поездок в московскую клинику, пожаловался на дороговизну лечения.
— А я сейчас живу на Канарских островах, авиационную компанию создал, мотаюсь в Африку постоянно. В феврале ты будешь в Сарагосе?
— Да.
— Все, забиваем стрелку на двадцать третье февраля, я приеду, деньжат тебе подкину, братан.
— Буду ждать тебя, Пит.
— До встречи, Вовчик.
Он повесил трубку и исчез. Теперь уже навсегда. Рак простаты.
Сегодня, седьмого марта 2021 года ему исполнилось бы шестьдесят лет.

08.03.2021, 11:13
- Володя, по какому праву ты публикуешь мою личную переписку с тобой? И как ты посмел написать этот отвратительный рассказ, в котором нет ни слова правды? Пит никогда не был твоим другом, а ты, оказывается, еще омерзительнее, чем я думала.

08.03.2021, 12:01
- Света, когда я писал этот рассказ, то несколько дней подряд пытался связаться с тобой по мессенджеру, звонил тебе по телефону, но ты не отвечала. В любом случае, убираю все публикации. Прости, я меньше всего хотел тебя обидеть.

09.03.2021, 07:05
- Я убрал рассказ из всех социальных сетей.
- Молодец.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2021/01/31/1091.jpg

Эстер

Владимир Хомичук

Ко мне в кабинет постучали. Настойчиво как-то.
— Да, — ответил я и, оторвав взгляд от кучи экзаменационных листов на столе, поднял голову.
Дверь робко отворилась, в проёме показалась среднего роста девушка с круглым лицом. Короткостриженая, русоволосая, с большими странными глазами. О мужчинах с такими глазами обычно говорят «под газом». Но на пьяную или обкуренную она, вроде, не походила, и, всё равно, что-то в ней было не так. Впрочем, мне совсем не хотелось разбираться в этом, и я лишь вежливо спросил:
— Чем обязан?
— Я так и буду стоять тут у двери, или ты предложишь мне присесть?
Я несколько опешил, но ответил невозмутимо:
— Прошу.
— Так вот, мне сказали, что ты собираешь людей для поездки в Россию. Я принесла деньги. Сколько с меня?
— Сеньорита, вы вообще кто?
— Эстер, и не парься называть меня на «вы».
— Так, значит, тебя зовут Эстер. Очень приятно. Но дело в том, что поездку я организую для студентов русского языка.
— Так я и есть студентка, только не твоя. Но разве это важно?

Это действительно было неважно. Тем более, что мне как раз и не хватало одного человека для этой самой туристической поездки. В общем, зачислил я её без особых разбирательств: выезжать надо было уже через пару дней.

Глухой ночью мы прибыли на польско-белорусскую границу в город Брест. Смешно было смотреть на моих студентов: их недоверчивые лица выражали крайнее изумление. Пограничники вывели нас из поезда. Я попытался объяснить испанцам, что ширина рельсовой колеи в Европе и Белоруссии различна. Поэтому, для продолжения пути, вагоны поезда необходимо переставить на вагонные тележки, предназначенные для движения по здешней колее. Кроме того, нам надо было пройти таможенный досмотр и проверку документов. Куда там! По-моему, они думали, что их ведут на расстрел. Всё это напряжение стало спадать, когда у моих подопечных попросили паспорта. Строгий офицер принялся зачитывать имена и возвращать документы владельцам.
Когда дело дошло до женских имён, произошёл казус.
— Мария! — прогремел вояка.
А в ответ - тишина.
— Где Мария?
Молчание.
— Не понял, паспорт есть, а Марии нет.
Пришлось заговорить мне:
— Товарищ майор, у них почти у всех двойные имена, вы первое и обязательно второе читайте.
— Так… Мария-Пилар
— Товарищ майор, это самое популярное испанское имя, тогда уж и фамилию надо.
— Мария-Пилар Гонсалес!
— Я, — робко ответила одна из трёх моих Марий-Пилар.
— Ну наконец-то. Пожалуйста, сеньора.
— Сеньорита.
— ?
— Она не замужем, — вставил я.
— Так, извините, девушка. Ну да ладно. Дальше. Мария! Тьфу ты, Мария-Анхелес.
— Я!
Потом были ещё Мария-Хосе, Мария-Хесус. Девушки стали посмеиваться. Солдаты гоготать.
— Отставить! — прикрикнул на них майор, — О, наконец-то! Марии кончились, теперь у нас… Эстер!
— Здесь, к вашим услугам, — почти без акцента ответила странная девушка.
— Ни фига себе! — выдал офицер и сам засмеялся.

Утром мы приехали в Минск. Нас встречала моя знакомая. До отъезда в Испанию мы вместе учились в университете иностранных языков. Теперь она руководила туристической фирмой, и взялась помогать мне в этой поездке.
— Привет, Вовка, ну как доехали? Всё хорошо? Устали, наверное? — застрочила рыжеволосая Вика, моя однокурсница и подруга, которую я не видел уже лет пять. — Но ничего, сейчас расселитесь по квартирам, отдохнёте, а после обеда встретимся и вместе доработаем всю программу вашего пребывания у нас.
— Привет! А ты по-прежнему такая же шустрая, Вика.
— Ну а как же? Иначе нельзя, плохо будет.
— А кому сейчас хорошо?
— Вам, потому что я наняла микроавтобус с шофёром Колей, и он вас всех сейчас развезёт по домам. — Коля! Иди сюда, познакомься со всеми, говори по-русски, они понимают.
Из пикапа, стоявшего неподалёку, выбрался парень сельского вида и, застенчиво улыбаясь, подошёл к нам.
— Добрый день! Меня зовут Николай, я буду вашим водителем и постараюсь во всём помогать.
— Так уж и во всём? — громко спросила Эстер.
— Да, — ответил растерявшийся Коля.
— Ну посмотрим, посмотрим, — засмеялась его собеседница.
После обеда Коля доставил всех ко входу в университет, мы поднялись на пятый этаж левого крыла здания, где находился факультет испанского языка. Зашли в одну из аудиторий. Вскоре появился Василий Иванович Дублянский, бывший декан факультета, а ныне преподаватель. Мы предварительно договорились с ним о занятиях в стенах моей родной альма-матер. Чтобы растопить лёд застенчивости, застывший на скулах испанцев, он обратился к ним на их родном языке и рассказал, что занятия с ними будут проводить он и его жена Валентина Ивановна, которая как раз вошла в аудиторию. Она представилась и непринуждённо, но чётко артикулируя каждое слово, заговорила с моими «питомцами» уже на русском языке. Те расслабились и стали участвовать в этом первом, импровизированном для них уроке.
— А где тут у вас можно поссать? — вдруг спросила у неё вездесущая и громогласная Эстер.

Вечером того же дня мы с Викой составили план занятий, экскурсий, встреч с интересными людьми, студентами и так далее. На выходные договорились съездить в Москву и Санкт-Петербург. Нужен был помощник: Вика была очень занята на работе, а один я вряд ли бы справился с этой женской оравой в большом городе. В группе был только один парень, Хосе-Мануэль, все остальные — молодые девушки и женщины. Самую старшую седовласую женщину звали Консуэло. Как оказалось, это она посоветовала Эстер обратиться ко мне по поводу поездки. Вика предложила взять на подмогу Сашу Бесцветкина, моего бывшего одногруппника и товарища по разным перипетиям, который сейчас работал у Вики в фирме. Я с радостью согласился.
Саня приехал ко мне на следующий день. Мы вместе отправились навещать моих испанских экскурсантов, чтобы детально объяснить им всю программу. Первой, к кому заехали, была Эстер: она ближе всех жила от университета.
Она нам и открыла дверь. Мне улыбнулась радостно, а на Сашку вперилась, как тореадор на быка:
— А ты кто таков будешь, и какого рожна сюда припёрся?
— Эстер, что ты себе позволяешь? Извинись немедленно! — потребовал я.
— Я извинюсь, конечно, но в дом не пущу, не нравится он мне.
— Меня зовут Александр, я буду вашим гидом и переводчиком. Не пойму как-то, почему я оказался в немилости прямо с порога, — вступил Саня.
— Александр, извини, но я не буду больше разговаривать с тобой.
— Ну что ж, на нет и суда нет, — ответил мой друг и удивлённо уставился на меня.
— Разберёмся по ходу, — брякнул я.
— Конечно, дорогой мой Владимир, ты сам скоро всё поймёшь, — подытожила Эстер, — Завтра куда и во сколько?
— К девяти на занятия в университет.
— За мной Коля заедет?
— Да
— Класс! Потому что этого типа я на дух не переношу, — кивнула Эстер на Саню, оттолкнула его локтем и захлопнула дверь.

Мы вышли на улицу, и Саша, конечно же, спросил у меня:
— Слушай, Вован, чё это она?
— Я сам не в курсе, Саня. Странная девушка какая-то. Она, как бы тебе сказать, приблудная. Не моя студентка, со стороны. Я её и не знаю совсем. Ничего, сейчас обойдём остальных, я постараюсь навести справки. Но ты пока с ней поосторожней.
— Н-да, а то прибьёт ещё где-нибудь. А если серьёзно, то моё дело сторона.
— Ну вот и ладно.
С Бесцветкиным у нас отношения были своеобразные, я бы сказал. Когда-то, на первом курсе я остался без жилья, практически на улице, и Саша помог мне. Переговорил с родителями, меня приютили на полгода. Жили мы в маленькой комнатке вместе с его младшим братом. Ладили, даже за одной партой сидели в универе. Все считали нас закадычными друзьями. Я тоже. Но было в его поведении нечто, что меня настораживало иногда. Уж очень часто он повторял «моё дело сторона». Надо будет мне поговорить с Эстер. Действительно, чего это она ощерилась так?
Потом мы зашли к трём моим любимым ученицам — Мари-Мар, Лурдес и Мартине. Жили они порознь, но очень часто собирались вместе. На этот раз встретились на квартире у Мартины. Хозяева были совсем не против: девушки показались им приветливыми и отзывчивыми.
— Так, девчонки. На выходные едем в Москву, — начал я.
— Ура! — завизжали все трое, Лурдес даже подпрыгнула от радости.
— Помогать вам и мне в этой поездке будет мой друг Саша. Знакомьтесь.
— Очень приятно! Рада!
— Симпатичный у тебя друг, — сказала Мари-Мар, высокая темноволосая девушка.
— Мар, он женат, предупреждаю, — вставил я.
— А я что, против? — заискрилась в улыбке Мари-Мар.
Саша засмеялся. Было видно: ему понравилась эта весёлая компашка.
— Слушайте, вы что-нибудь знаете об Эстер? Кто она, откуда русский язык знает, что за человек? А то между ней и нашим симпатичным, похоже, назревает конфликт.
— Неа, мы её не знаем, но Консуэло говорила, что это умная интересная девушка. Она с её родителями знакома. Ты поговори с Консуэло, а лучше лично с Эстер, ты же умеешь мосты наводить, — ответила на этот раз Мартина, самая старшая из подружек.
— Придётся, — обронил я, — Кстати, почему бы это не сделать сейчас? Проводите, пожалуйста,

(предложение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

Сашу, по остальным «местам дислокации» нашей группы. А я вернусь к Эстер, хорошо?
— Договорились, пусть мосты будут подъёмными, — хохотнула Лурдес, рыжеватая худая девушка.
— Вот не знал бы я вас троих, отправил бы всех тут же домой и отчислил бы из университета. Ладно, пока.
Я давно их знал, третий год уже. Как-то так получилось, что сдружились мы. Говорили, как и сейчас, то на русском, то на испанском. Они даже поездку эту помогали мне организовать. Звонки там всякие, денежные квитанции, почтовые отправления. Хорошие девчата.
На этот раз дверь мне открыла хозяйка квартиры, сказала, что Эстер, как всегда, закрылась у себя в комнате. Я спросил осторожно, не кажется ли это ей странным, ведь мы приехали сюда в первую очередь для общения на русском языке. Пожилая женщина поджала губы, указала рукой на дверь комнаты и покрутила пальцем у виска. Я подошёл, постучал и громко сказал:
— Эстер, это я. Открой, пожалуйста.
Дверь тут же открылась.
— Проходи. Садись. Выпить чего-нибудь хочешь?
— Нет, спасибо, — ответил я по-испански.
— Э, брат, давай со мной по-русски и только по-русски. Ты же сам говорил…
— Подслушивала?
— Да.
— В общем я пришёл, чтобы рассказать о занятиях и экскурсиях. В столицу, кстати, поедем в субботу.
— Очень хорошо, только не за этим ты пожаловал.
Тогда я стал её расспрашивать. Она как-то расслабилась и непринуждённо рассказала, что работает в крупной компании в импортно-экспортном отделе. Владеет несколькими языками, русский изучает уже давно, сейчас совершенствует. Поэтому записалась ко мне, к тому же давно мечтала увидеть собственными глазами родину Марка Шагала и Достоевского. Мы заговорили о живописи и литературе. Она показалась мне любознательной и остроумной. К тому же, ну очень много читала. Засиделся я у неё допоздна. Надо было уходить.
— А ведь ты ещё кое-что хотел спросить?
— Что?
— Про Сашу.
— Ну да. Зачем ты его так?
— Скажи, ты давно его знаешь?
— Да.
— И он тебе никогда не завидовал? Не предавал?
— Нет.
— Не успел ещё, значит.

Минск испанцам понравился, они после занятий с удовольствием бродили по городу, восхищались метро и множеством красивых ухоженных площадей, проспектов, зелёных скверов, не говоря уже о парке Горького. Там девушки любили отдыхать и кататься на колесе обозрения, а Хосе-Мануэль уподоблялся японским туристам и не расставался с большим фотоаппаратом, щёлкая им направо и налево. По вечерам они веселились в барах и ресторанах Троицкого предместья или прогуливались по проспекту Машерова, где было много иностранцев. В общем не скучали, но уже были и не против отправиться в поездку. В первую пятницу, накануне субботнего выезда в Москву мы с Сашей уступили их настойчивым просьбам и решили сводить всех на ночную дискотеку в Дом офицеров. Пришли все, без исключения, кроме Эстер. Ну да ладно, решили мы, на вкус и цвет, как известно… Было очень весело, все танцевали, шутили и смеялись. Даже Консуэло пустилась в пляс, выкрикивая испанское «Оле!». Подвыпили все, но в меру. Под утро приключилось неожиданное — пропал Коля. Я забеспокоился: на улице темно, общественный транспорт ещё не работает, метро закрыто, а шофёра с мини-автобусом нет. И тут мне кто-то рассказал, что Коля очень обеспокоился отсутствием Эстер, решил привезти её во что бы то ни стало на дискотеку, поэтому забрался в свой пикап и умотал за красавицей. Ну блин, и что же теперь делать?
Вдруг Коля объявился. С пьяной вдрызг Эстер.
— Ты, надеюсь, не пил? — обратился я злобно к Коле.
— Ни капли, я ж на работе.
— А она с чего так надралась?
— Я не надралась, а нализалась. Хочешь тебя оближу? — заявила Эстер с наглой улыбкой и выпученными глазами.

На следующий день вечером весь наш табор отправился в Москву. Доехали без приключений, мирно проспали всю ночь: сказывалась усталость после дискотечной ночи. Эстер вела себя тихо. Наверное, боролась с бодуном. Хотя в Москве стала оживать, с интересом осматривала всё вокруг, весело делилась впечатлениями с Консуэло и Эсперансой — ещё одной немолодой женщиной в составе группы. На Сашу внимания почти не обращала, сторонилась. Только иногда толкала его локтями, расчищая дорогу на Арбате. Мы, как положено всем иностранцам, отметились на Красной площади, сфотографировались напротив здания Большого театра, сделали покупки в ГУМе, поглазели на самые знаменитые станции метро. Всем было интересно и весело. День пролетел стремительно, и вечером мы опять сели в поезд. При распределении мест Эстер почему-то настаивала на том, чтобы ехать в одном купе со мной. Проводница не смогла это устроить, и Эстер на неё разозлилась.
— Я хочу ехать со старшим нашей группы! Я боюсь оставаться наедине с незнакомыми людьми.
— Девушка, вы же будете вместе с членами вашей группы.
— Я их не знаю и знать не хочу. Мне надо обсудить несколько вопросов с преподавателем.
— Эстер, успокойся. Мы обо всём сможем поговорить в тамбуре. Заодно и покурим. Ты ведь много куришь?
— Да. Как и ты.
— Ну вот и прекрасно. Я всё равно спать не особо хочу. Так что поболтаем.
— Хорошо, договорились.
Мы действительно скоро встретились в «курилке». Там уже смолила длиннющую тонкую сигарету Мартина. С ней Эстер начала говорить по-французски: узнала откуда-то о том, что Мартина — урождённая парижанка. Так что в конце концов мы втроём начали болтать на тарабарском наречии, смешивая испанский, русский и французский. Получилось занимательно. Эстер была в прекрасном настроении, ещё и зарделась от похвалы Мартины её прононса. Потом, как всегда неожиданно, перешла исключительно на русский:
— Так вот о чём я хотела поговорить с тобой, Владимир…
— Почему ты не зовёшь его Влади, как все мы, — спросила Мартина.
— Ну я не настолько близко с ним знакома. Да и он, наверное, будет против такой фамильярности.
— Не буду, меня все так называют.
— Хорошо. Так вот, Влади, не дружи с Сашей. Плохой он человек.
— Зря ты так, Эстер. Не знаю, какая муха тебя укусила.
— Никто меня не кусал. Я его насквозь вижу.

Время катилось уже к полуночи. Я извинился, сослался на накативший сон и распрощался с дамами. Залез на верхнюю полку и мгновенно вырубился. Разбудил меня надломанный шёпот Эстер и её огромные глаза прямо напротив моих:
— Влади, возьми меня! Я так хочу переспать с тобой, аж в ушах звенит.
Я привскочил, сбросил деваху на пол, и заорал:
— Мартина, ты где? Кто-нибудь, помогите мне с этой дурой!
— Что ты орёшь, болван? Ты бы ещё маму позвал или няню!
— Прости, Эстер, я спал как убитый, а тут ты. Нехорошо получилось…
— Да уж, хреновато вышло, но мы это дело потом наверстаем, правда?
В купе между тем всунулись проводница, Мартина, Лурдес и Мари-Мар. В проходе теснились и по очереди заглядывали внутрь все остальные студенты. Даже Хосе-Мануэль припёрся со своим фотоаппаратом и щёлкнул им. На него шикнули, он убрался восвояси. Когда все разошлись и поуспокоились, я решил переговорить с Консуэло. И она рассказала, что родители Эстер настойчиво её просили напоминать их дочери о таблетках, которые она должна принимать каждый день. «Н-да, по приезду в Минск надо будет позвонить им и расспросить о чаде», — подумал я.
На следующий день мы приехали домой и всё, вроде бы, вернулось на круги своя: занятия в университете, экскурсии по городу и окрестностям, встречи, беседы, прогулки, концерты или спектакли. Как-то вечером я встретился с Мартиной и пригласил её на ужин: хотелось поговорить о произошедшем в поезде и просто провести время с красивой молодой женщиной. Она согласилась, я вызвал такси и заехал за ней. Куда её везти я, честно говоря, понятия не имел: давно не был в Минске, а город сильно изменился за прошедшие годы. Так что попросил совета у таксиста. Тот порекомендовал какой-то ночной клуб. Мы согласились.
Клуб был отделан под техасское ранчо, официанты носили ковбойские шляпы, в банкетном зале звучала негромкая музыка кантри. Мы сели за стол, изучили меню, заказали мясо, жаренное на вертеле и красное вино. Было удобно и приятно, только официант оказался каким-то слишком назойливым, он часто подходил и повторял единообразное «не хотите ли ещё чего-нибудь?» Поднадоел, в общем. Я его вежливо так отшил, когда моя темноволосая стройная собеседница вышла в туалетную комнату.
— О чём ты хотел поговорить? — спросила она, вернувшись.
— Да какой-то осадок постыдный остался после ночного приключения в купе. Хотел бы объясниться.
— Постыдный?
— Ну да. Как-то не очень по-мужски получилось там. Одна женщина мне предлагает себя, а я зову на помощь другую, замужнюю при том.
— А при чём тут моё замужество?
— Что-то я окончательно запутался.
— Да успокойся ты, любой бы на твоём месте опешил там в поезде: ночь, верхняя полка купе, рядом ещё три спящих пассажира, и на тебя прыгает женщина. Обалдеть!
— Да, но мог бы как-нибудь поделикатнее с Эстер. Женщина всё-таки.
— Это да, может быть. Но меня больше удивляет, почему ты именно меня позвал.
— Мы же вместе все втроём были до этого.
— Да, верно, — согласилась Мартина, чему-то хитро улыбаясь, — Кстати, раз уж ты упомянул моё семейное положение… Ты ведь тоже женат.
— Женат, да.
— Чего же по ночным клубам таскаешься с другой?
— Сам удивляюсь.
По дороге домой, сидя на заднем сидении такси, мы стали целоваться. Утром проснулись вместе, в одной постели.

Мне надо было съездить в Брест — повидать родителей и старшего брата Славку. Тащиться опять в поезде не очень-то хотелось, так что я договорился с братом, что он приедет за мной в Минск на машине. В дорогу со мной напросились ещё несколько студенток и Хосе-Мануэль с вездесущим фотоаппаратом: он, видите ли, горел желанием запечатлеть на фотокамеру настоящую русскую жизнь в деревне. Деваться было некуда, и я согласился. Но тут произошло непредвиденное — в университет заявилась хозяйка квартиры, в которой проживала Эстер и устроила скандал. Она заявила, что категорически отказывается терпеть пребывание полоумной испанки в своём доме.

(продолжение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

— А что, собственно, случилось? — спросил я в растерянности, — И почему вы называете Эстер сумасшедшей?
— Она постоянно мне хамит, огрызается на любое моё замечание. А сегодня перебила все тарелки на кухне. Какой нормальный человек додумается до такого? Немедленно забирайте её, или я позвоню в милицию!
— В милицию точно не надо, не хватало нам ещё международного скандала. Я решу эту проблему, даю вам слово.
— Сегодня же, молодой человек, до наступления ночи.
— Хорошо.
«Ну и что мне теперь делать? От, зараза! Взялась же на мою голову, подлюка», — проносилось у меня в голове. А делать что-то было надо, куда не вертись, вся ответственность лежала на мне. Я позвонил Мартине, она согласилась взять Эстер к себе: та почему-то прониклась доверием к француженке. Я оставил номер телефона своих родителей, поблагодарил и уехал в Брест.
Это надо было видеть! Хосе-Мануэль стоял напротив деревянного туалета с открытой дверцей и неустанно щёлкал фотоаппаратом, то и дело меняя ракурс съёмки. Рядом находилась моя бедная мама и смущённо говорила ему:
— Ну что ты только туалет и снимаешь, а? Нет у нас удобств, понимаешь? Здесь у всех так в деревне. Зато хата хорошая, муж вон воду провёл, телефон недавно поставили. Ты погляди, сад у нас какой! Яблоки, груши, сливы, черешни.
— Не волнуйтесь, Валентина, это я для личного архива. Только и всего.
— Для архива? Ой, батюшки… Пойдём, я лучше тебя покормлю с дороги, сынок.
— Сын у вас другой, это наш преподаватель.
— Ну да, это присказка у нас такая. А хороший преподаватель?
— Строгий.
— Ага, как положено. Пойдём, пойдём уж. К столу пора.
— Спасибо.
Мама усадила всех за большой круглый стол, заваленный домашними лакомствами, налила всем по сто. Девушки отказывались, Хосе-Мануэль пристал к брату с расспросами о том, как правильно пить водку. Славик показал. Все вытаращили глаза. В конце концов решились, тоже жахнули, так сказать. Практика русского разговорного стала набирать обороты. Вдруг зазвонил телефон, мама сняла трубку, повернулась ко мне и удивлённо сказала:
— Тебя спрашивают.
Я взял трубку и услышал голос Лурдес:
— Влади, привет! Послушай, извини, пожалуйста, но боюсь, тебе срочно надо вернуться в Минск. Тут у нас такое творится, что мы уже и не знаем, как быть дальше.
— Лурдес, а почему именно ты мне звонишь?
— Марии-Мар с Мартиной всюду сопровождают Эстер, мы вообще решили втроём жить, чтобы за ней присматривать. Она совершенно неуправляемой стала. И собирается за тобой ехать в Брест.
— Дела… Но я смогу только ночью приехать, мой брат выпил немного, ему нельзя за руль сейчас.
— Влади, давай хоть утром, но только побыстрей, а то она полгорода разнесёт скоро. А ещё она подралась с сестрой твоей жены.
— Что? Ни фига себе! Хорошо, через часа четыре постараюсь быть, — сказал я и повесил трубку. Потом посмотрел на мать:
— Отец скоро с работы придёт?
— Сейчас должен быть.
— Отлично, мама, он меня и подбросит в Минск.
— О, Господи!

В Минск мы с отцом прибыли затемно. Надо было что-то срочно предпринимать. Я позвонил Мартине. Трубку взяла на этот раз Мари-Мар и обрадованно сказала, что они все меня с нетерпением ждут.
Ночной совет проходил в полной темноте, говорили мы шёпотом: боялись разбудить Эстер. Мне приходилось часто перебивать своих учениц и просить об уточнениях. Тараторили они наперебой.
После моего отъезда события развивались стремительно и сумбурно. Чертовщина какая-то: Эстер разобиделась на меня за то, что я не пригласил её в Брест. Пристала к Бесцветкину с вопросами, Саша слил ей информацию о том, что в университете учится моя свояченица, младшая сестра жены то есть. Эстер пришла к ней в общежитие, долго расспрашивала обо мне, смотрела фотографии. А когда увидела, как небрежно та держит снимок моего маленького сына, пришла в ярость и отвесила собеседнице звонкую пощёчину. Потом они обе вцепились друг другу в волосы и катались по полу. Эстер всё время кричала одну и ту же фразу: «Плохая, ты плохая, я знаю, что ты плохая». После драки испанская амазонка ринулась в какой-то бар, выхлестала там невероятное количество спиртного и перебила множество бокалов, рюмок и стаканов. Пыталась устроить дебош на улице с шофёром Колей, отказывавшимся везти её в Брест. Успокоилась лишь при виде Мартины, с трудом разыскавшей её. Мартина отвезла дебоширку домой и уложила спать.
— Я, кстати, звонила её родителям в Испанию, узнавала насчёт таблеток, — медленно выговорила вдруг Мари-Мар.
— И? — спросил я.
— У неё биполярное расстройство, Влади.
— Уф! Это шизофрения, что ли?
— Не совсем, — вмешалась Мартина.
— Объясни тогда, — попросил я.
— Видишь ли, биполярное расстройство – это психическое заболевание, характеризующееся частой сменой настроения. У всех у нас настроение то хорошее, то плохое. И это нормально, а у людей с биполярным расстройством оно поднимается и повышается, как вагончики на Русских горках. Они и сами страдают от своей болезни, но, что ещё хуже, невольно причиняют страдания и неудобства другим.
— Ого! — я аж рот открыл от неожиданности, — Откуда у тебя такие энциклопедические познания?
— У меня муж — врач, — смущённо ответила она.
— Ну-ну, продолжай.
— Это не до конца излечимо, но если принимать таблетки, то можно эти непредсказуемые взлёты и падения настроения, то есть состояние эйфории вперемежку с депрессией выровнять до уровня обычных перепадов настроения. К сожалению, вместе с лечением пропадают и их талант, креативность и способность делать очень многое быстро и эффективно. То есть Русские горки превращаются в унылую, почти прямую дорогу, зато окружающие довольны.
— А где её таблетки, кстати? — спросил я.
— Она их посеяла где-то, — ответила на этот раз Лурдес.
— Оба-на… А сама водку хлещет. Мало нам не покажется, блин! — почти застонал я.
— Это большая этическая дилемма, — продолжила, между тем, Мартина, — Как сделать так, чтобы сохранить в человеке его лучшие качества, но при этом помочь ему не заниматься саморазрушением.
— Всё, надо везти Эстер в больницу, а то её Русские горки, — я постучал себя по голове, — превратятся в особые Испанские. Белиберда полная, здесь в России их называют Американскими, кстати. Итак, кто со мной? — спросил я.
— Я, — ответили три голоса.
Мы все засмеялись. Я облегчённо вздохнул и пробормотал:
— Что бы я делал без вас?!
— Ты, Влади, с остальными нашими поговорил бы, а то мало ли что… Да и помощь нам наверняка понадобится, её нельзя оставлять одну ни на минуту, а мы и так тут, как в заточении, — сказала рассудительная Мари-Мар. Остальные дружно закивали.
Утром я собрал своих студентов на совещание. Никогда его не забуду. Я вдруг почувствовал себя приговорённым. После вводного рассказа о произошедшем, группа тихонько так, но явно разделилась. Консуэло заявила, что она оставаться с Эстер по ночам и дежурить отказывается, она в возрасте уже, сил не хватает на ночные бдения. Эсперанса сослалась на собственные болячки и недомогания, остальные согласились, но без особого энтузиазма. А Хосе-Мануэль заявил, что я должен немедленно обратиться в испанское посольство и потребовать репатриации больного человека. Я посмотрел на своих трёх мушкетёрок и только в их глазах нашёл понимание и поддержку.
Мы вернулись домой, разбудили Эстер, которая мирно дрыхла после выпитого снотворного, загрузили её, почти невменяемую, в такси и поехали в городской психоневрологический диспансер. Нас внимательно выслушали, обследовали Эстер, но госпитализировать категорически отказались, ссылаясь на то, что она иностранка. Единственное, что врачи могли сделать — это вколоть ей успокоительное и выписать необходимые лекарства. «Н-да, подумал я, придётся звонить в Посольство Испании».
И позвонил. Меня долго обо всём расспрашивали, уточняли и что-то проверяли. Наконец выдали вердикт — репатриации Эстер не подлежит: поездка у нас частная, ни через какую туристическою фирму не проходит, оснований для официального вмешательства нет. Я ринулся к Вике и Саше.
— Вика, ты что, не оформила эту поездку, как коммерческую операцию?
— Нет.
— А почему?
Вика посмотрела исподлобья на Сашу, сидящего за соседним столом.
— Знаешь, Вован, если посчитать, что ты нам за эту «коммерческую операцию» платишь, то после выплаты налогов у нас останется с гулькин нос, так что не обессудь, — сказал он.
— То есть я вам мало плачу, и вы решили работать «по-чёрному»?
— Ну где-то так, — вступила в разговор Вика, — мы же не могли даже и предположить, что ты притаранишь нам полоумную.
(продолжение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

— Так, дорогие мои однокурснички. Во-первых, цену мы согласовывали вместе, и никаких замечаний или предложений я от вас не услышал. Во-вторых, если решили бабок срубить на халяву, надо уметь тылы прикрывать. И скажите ещё спасибо, что мне не пришло в голову назвать вашу фирму, когда я звонил в посольство. И в-третьих, Вика, эта девушка поумнее тебя будет, просто у неё болезнь обострилась. А заболевание это универсальное, с каждым приключится может, так что не гневи судьбу, пожалуйста.
Дверью я не хлопал, просто ушёл.
В этот день Эстер была спокойной и уравновешенной. Она сама со мной заговорила.
— Мне жаль, Влади, что всё так получилось. Я знаю, что у меня биполярное расстройство. Но я совсем недавно вышла из больницы после очередного пребывания там. Всё было хорошо, врачи сами мне сказали, что угроз для срыва не наблюдают.
— Так что же случилось?
— Я очень импульсивная, легко поддаюсь соблазнам. Здесь все так много пьют, и ничего. Перебрала я один раз, таблетки потеряла, и понеслось.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Красивый потому что ты очень, стыдно было. Думала, обойдётся как-нибудь.
— Больше пить не будешь?
— Если поцелуешь.
— Нет, Эстер, прости.
Это была ошибка. Ну что мне стоило прикоснуться губами к её щеке или поцеловать по-настоящему? Дубина я.
Дальше события понеслись по непредсказуемой логике этой больной девушки. Эстер как будто подменили опять. Она вскочила и крикнула: «Ах так? Ну подожди, мало тебе не покажется!»

Люди ошибочно полагают, что, спрятавшись в свою эгоистичную скорлупу, отгородившись от других ссылками на усталость, возраст, плохое самочувствие и прочее-прочее, они смогут защитить свою замшелую душонку и ленивое тело от невзгод либо потрясений. Это далеко не так. Наверное, гораздо надёжнее искать спокойствие и умиротворение в кругу похожих на тебя людей, родных по духу, стилю жизни, оценке происходящего, юмору, в конце концов. Эта мысль крутилась у меня в голове, спустя многие годы, когда я встретился со своими бывшими студентами в ирландском пабе, находившемся около моего дома в Сарагосе. Я сидел в инвалидной коляске и смотрел на плачущую в три ручья Эстер, которая пыталась хоть как-нибудь поддержать меня после аварии. Она ревела белугой, а я улыбался.

До отъезда оставалось ещё два дня. Они превратились в сумасбродную вечность. Эстер ударилась в бега. Она шлялась по всему городу в поисках новых приключений. Находить их, впрочем, ей не составляло никакого труда. Она могла зайти в магазин и украсть там уйму вещей, продуктов, напитков, электротехники даже. Если её ловили, тут же платила, извинялась либо наоборот отказывалась от всего, швыряла покупки на пол, доставала испанский паспорт и орала «Но пасаран!» Могла на улице подойти к любому человеку и оскорбить его, нахамить, обозвать, обругать матом. Бедного Колю попыталась изнасиловать прямо за рулём. Сашу избила кулаками, истерично визжа при этом, что он над ней надругался. Все бармены или официантки посылались к едрене фене. Она три раза оказывалась в «ментовке», доставал её оттуда я. Она одаряла меня комплиментами типа «красивый, но козёл» и опять сбегала. Разговаривать с ней, просить о чём-то было бесполезно. Эстер превратилась в вихрь, ураган, ведьму. В последний перед отъездом в Варшаву день, она заявилась на квартиру к Консуэло.
— Что же ты, дорогая моя подруга, ни разу ко мне в гости даже не зашла? — малиновым голосом обратилась Эстер к пожилой женщине.
— Я как раз сегодня хотела тебя навестить.
— В последний день?
— Ну, раньше как-то не получалось…
— Не получалось выполнить слово, данное моим родителям.
— Я просто сказала им, что постараюсь во всём тебе помогать.
— Нет, Консуэло, ты Богом клялась, что будешь всегда рядом со мной.
— Но…
— Молчи, убогая. Ты омерзительная старая лицемерка. Когда вернёмся в Сарагосу, не смей больше приходить к нам в дом!

Наконец-то мы опять оказались в поезде. Думалось, что всё закончилось. Но нам предстояло ещё провести день и ночь в Польше. Это было небольшое дополнение к задуманной мною поездке в Россию. Дело в том, что у Хосе-Мануэля была подруга в Варшаве, тоже студентка, и она устроила нам экскурсию по городу, а также проживание в общежитии. Была суббота, наш самолёт вылетал в воскресенье утром, так что ночь в общаге была очень кстати. Но вот что делать с Эстер? Она и в поезде начудила — познакомилась с какими-то парнями и заперлась с ними в купе. Проводница прибежала ко мне с круглыми глазами и сказала, что парни не простые.
— Что значит не простые? — спросил я.
— Чеченцы они, горячие. Не дай Бог!
Пришлось разбираться и с ними. Эстер они буквально выкинули из купе, после того как я пригласил их в тамбур «покурить».
— Ты кто такой вааще? — спросил у меня старший, наверное.
— Преподаватель русского языка в Испании, это моя группа студентов.
— Она тоже твоя студентка?
— Да.
— Шалава какая-то. Хочешь, мы её потом прирежем?
— Нет, мне её родителям надо сдать, она чокнутая немного.
— Это мы заметили? Деньги есть?
— Есть. Сколько надо?
— Нас трое. Каждому по сто.
— Хорошо.
После выкупа и очередной дозы снотворного Эстер успокоилась. Я нет. Зашёл в купе к своим ангелам-хранителям. Мы проговорили всю оставшуюся ночь и решили, что прямо с вокзала повезём Эстер в польскую психушку, а то нам всем кранты.
— Но как мы объясним всем остальным это наше решение? — спросила очкастая Лурдес.
— Моё решение, я здесь их принимаю, — ответил я.
— Не надо никому ничего объяснять, они только рады будут, — вставила Мари-Мар.
— Это уж точно, особенно Консуэло, — подытожила Мартина.

Нас встречала милая белокурая девушка, которая говорила на шипящем английском языке. Звали её Божена. «Небеса, похоже, на моей стороне», — съязвил я про себя и рассказал нашей новой знакомой о необходимости посетить психоневрологическую клинику. Божена почему-то не удивилась даже, как-то странно кивнула и посмотрела в сторону Хосе-Мануэля, маячившего неподалёку. Потом она созвонилась с кем-то, сказала нам, что всё будет в порядке, в общежитии нашу группу уже ждут, все могут ехать туда, ну а нас с Эстер она доставит, куда надо.
«Куда надо» встретило нас не очень приветливо. Врачиха, принимавшая нас, говорить по-русски отказалась. Мне приходилось объяснять всё по-английски, Божена переводила ей на польский, а потом по кругу. Да ещё и по-испански надо было хоть что-то объяснять Лурдес, злобно вытаращившейся на врача. Эстер между тем вышла тайком в коридор и завела разговор с каким-то медбратом. В общем, история повторилась: мы не можем взять на себя такую ответственность, вам надо связываться с испанскими властями. Но успокоительное Эстер вкололи, отклеив её от медбрата, которого она уже называла милым.
Надо было ехать в общежитие, что мы и сделали. Я решил поговорить по телефону с родителями Эстер: её надо было встречать в Мадриде. Проговорил я с ними где-то целый час, потратил последние деньги. Мать Эстер спокойно (чувствовалось, что не в первый раз) восприняла всю изложенную мной информацию. Сказала, что обязательно приедет вместе с мужем в мадридский аэропорт. Потом трубку взял мужчина с приятным басом в голосе — отец Эстер.
— Владимир, извините нас за доставленные вам неприятности. Мы вообще-то просили Консуэло предупредить вас о возможной проблеме.
— Она этого не сделала.
— Не понимаю, почему.
— Это уже не важно, вашей дочери нужна помощь.
— Да. Не судите её строго. Она не всегда была такой.
— Расскажите, пожалуйста.
— Нет. Это долго. В общем, мальчишки в школе «протрахали» отличницу и задавалу.

Они приехали в Мадрид – старенькая сухонькая бабушка и бравый седой мужчина с усами и бакенбардами. Эстер засветилась, увидев их. Они обнялись и несколько минут так стояли, прижавшись к друг другу. Прежде чем уйти, Эстер обернулась и долго не отрывала от меня свой тоскливый прямой взгляд.

===========================================================================================

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2021/01/03/1273.jpg

Тлумач

Владимир Хомичук

Автор картины "Dream of impirer, 2007, oil, canvas, 130x97" - Сергей Гриневич

...Сибирь. У берега полноводной быстрой реки с каменистым дном сидит Вовка. Ему скоро исполнится пять лет. Он взобрался на свое привычное место — огромный валун, внизу которого взрослые соорудили для детей нечто вроде бассейна, окружив песчаное дно гладкими камнями, похожими на большие белые леденцы. Вовка всегда там устраивается и смотрит на возвышающийся вдалеке островок посреди реки. Он тоже каменный — огромная груда все тех же леденцов, заслоняющих горизонт.
— Вовка, ты всё сидишь?
— Да, мама.
— И что же ты там высматриваешь?
— А что там за островом?
— Тайга, сынок.
— Это оттуда папа шишки привозит?
— Да.
— А как он туда добирается на мотоцикле?
— Вон там далеко-далеко есть мост через реку, но его с этого места не видно.
— Тайга далеко за островом?
— Далеко.
— Тогда зачем люди к нему ходят по мелководью?
— На неё посмотреть, кое-что видно: цветы там такие красивые, большие, бордовые. Медведи иногда показываются, умываться выходят или искупаться...
— Вот бы мне тоже посмотреть...
— Не вздумай, Вова! Это ты что ж, тоже по мелководью решил добираться? Тебя течением и снесет! Плавать ты не умеешь. Выброси это из головы. И давай-ка, слезай с камня. Домой пойдем, обедать уже пора. Ишь, чего надумал!
— Я посижу ещё немного, мама. Потом сам прибегу. А ты пока всё приготовишь.
— Слезай, я сказала!
— Ну, мам...
— Красный весь уже, опять сгоришь на солнце, реветь будешь, сметаной тебя мазать придётся.
— Ладно, щас спущусь.

После обеда история повторялась: речка с пронзительно прозрачной водой, валун, белокаменный остров, за которым тайга — непознанная тайна.
Опасная. Вовка однажды всё же решился и пошёл вброд к острову. Успел сделать два шага, и налетевшая волна тут же сбила его с ног. Белобрысого лопоухого мальчишку спасли. Вытащили на берег, отругали, надавали под зад болючих шлепков и вернули откуда-то взявшейся матери. Так и засело в его памяти это слово «тайга» — символ притягательной неизвестности, другой мир.

Зимой было по-иному: другой мир скрывался под снегом и на улицах города. У Вовки был друг — татарин Ильгиз. Вовка не знал тогда, что имя его друга-сорванца означает «путешественник», но почувствовал на себе его тягу к странствиям. Им не было и пяти лет ещё, а Ильгиз подговорил Вовку разведать ситуацию в округе, посмотреть на всё своими глазами. Вовка с радостью согласился: тайны притягивали его похлеще магнита. Забрались они в какой-то автобус, ездили по городу до самого вечера: глазели на людей, новые районы, причудливые здания, сверкающие витрины. Потом стемнело, рабочий день закончился и транспортное средство замерло на автобусной станции в ожидании ночного отдыха. Надо было возвращаться домой, только вот беда — они не знали, куда идти. И спросить не у кого: вокруг ни души. На улице темно и холодно. Маленькие бродяги забрались в какую-то телефонную будку и заснули там вдвоём. Разбудил их вой милицейской сирены, свет фар и крики людей.
— Ну что, голубчики, попались? — сказал им басом какой-то дядька в фуражке.
— Мы ни от кого не убегали, — промямлил Ильгиз.
— Да? А от мам и пап кто сбежал на ночь глядя?
— Мы на разведку ходили, — с достоинством и гордостью заявил Вовка.
— От сейчас и ответите по всей строгости закона.
— Мы не воровали, — захныкал татарчонок.
— Вы у родителей своих душевное спокойствие украли, — пригвоздил милиционер.

Дома их обласкали сначала, мокро расцеловали, а потом наказали — Вовка от отца получил ремня, а Ильгиз был на целый час поставлен в угол.
На следующий день Вовка в знак протеста решил сбежать из дома. Ильгиз идею поддержал. Они задумали построить себе дом. В снегу. Сколотили фанерные лопаты и давай рыть в сугробе. Он высокий был, метра с три, а то и побольше. Сварганили себе комнату целую, из тряпок всяких соорудили что-то вроде дивана и ночью смылись из родительских квартир. Завалились опять спать в шубах, валенках да варежках. На этот раз их отыскала соседская овчарка. Облизала лица шершавым языком, стала громко лаять, зазывая родителей и полдюжины соседей.
В гости к отцу приехал брат. Вовка встретился с ним на лестнице: убегал от бати, тот догонял его с ремнём в руках. Вовка скатился кубарем на лысого дядьку с двумя огромными чемоданами в руках. Толстяк загородил дорогу, что-то говоря и улыбаясь, но Вовка метнулся в одну сторону, потом в другую, прыгнул на чемодан, нечаянно задел ногой замок-защёлку, и пузач раскрылся. Из него стали вываливаться большие белые яблоки и ну скакать по ступенькам вниз. Дядька прошёлся матюками по Вовкиной матери, нагнулся, вытянул обе руки в попытке поймать беглецов. Тогда рухнул и второй чемодан, тоже открыл пасть от удара и выплюнул ещё одну партию затворников. Отец Вовки поспешил брату на подмогу, из квартиры выбежала мать, тоже бросилась собирать попрыгунчиков. Вовка воспользовался переполохом и удрал на первый этаж. Хотел открыть входную дверь и смыться куда подальше, но к ногам как раз стали подкатываться яблоки, и он передумал. Стал их собирать и складывать в угол. Яблоки впоследствии оказались благодарными: спасли от ремня. Дома мама объяснила, что лысый — это дядя Володя, родной брат отца, и что Вовку назвали так в его честь, что он в молодости был такой же белобрысый и вообще они очень похожи.

(продолжение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

— А что это за яблоки такие красивые, белые тоже, — спросил мальчишка.
— Белый налив называются, из Белоруссии — родины отца, ну и дяди Володи, — ответила мама.
— А это где?
— Уй, далеко. Два дня на поезде надо ехать.
— И что, там этих яблок много?
— Много, сынок, дома у дяди Володи целый сад есть.
— Наверное, поэтому он и лысый: голова, как белый налив.
— Вовка!
— А чего? Так и есть.
— Не вздумай при нём это ляпнуть!
— Если папка ремнём биться будет, так и скажу.
— Не будет, за тебя твой дядя уже вступился.
— Хорошо, тогда не буду.

Дядя Володя оказался добрым и ласковым, но строгим. Ремнём не размахивал, но пару затрещин малец от него таки получил. Одну за вопрос, почему о пне говорят, что он лысый, а вторую за кирпичи в знаменитых чемоданах, которые Вовка туда напихал в отместку за первую затрещину перед отъездом родного дяди. Когда он уехал, батя объявил Вовке и его старшему брату Славке, что семья скоро переезжает. Славка был похож на мамку — волосы тёмные и курчавые, ну а Вовка на отца. Их никто братьями-то и не признавал, всегда дразнили: «один белый, другой серый — два весёлых гуся». Славка обижался и лез в драку, а Вовке нравилось, он эту песенку даже наизусть выучил. Раскрывать новую тайну под названием «Белая Русь» они выехали в темноте поздно ночью.

Так в возрасте пяти лет Вовка приехал на родину своего отца, где тот купил дом в отдалённой глухой деревне. Белоруссия поначалу малышу не понравилась: сверстники встретили его враждебно. Почему? И говор у него был не тот, и вел он себя «не как все», «не как надо». Тогда человечек стал интересоваться у родителей, кто он, откуда и зачем. Ему объяснили, что папа его — белорус по рождению, но в родной деревне прожил только до 14-ти лет, потом стал беспризорником, потому что Вовкиного деда — Фому — расстреляли за то, что он служил в царской армии, а бабушку упекли в тюрьму, где она и померла. Батя пустился в скитания по Советскому Союзу, скрываясь от властей, пытавшихся посадить его в тюрьму по статье за беспризорность. Мама была русской, и над ней все в деревне сейчас подсмеивались, русичкой обзывались. Тогда Вовка разозлился. И у него появилась мечта — выучить все языки мира, даже татарский, чтобы никто, нигде и никогда не посмел над ним смеяться, как над мамой.
А пока надо научиться читать.
— Мам, а мам!
— Чего тебе, Вовка?
— Научи меня читать.
— Вот пойдёшь в школу через два года, там тебя и научат.
— Два года? Это долго. Мне сейчас надо.
— Зачем тебе сейчас?
— Книжки хочу читать, истории всякие.
— Мультики смотри пока да сказки слушай, мал ты ещё, успеешь.
— Мне очень надо, мам, и не успею я. На земле вон как людей много, и все говорят по-разному, а я хочу все языки выучить. Надо торопиться.
— Ишь ты чего удумал, а зачем тебе все языки?
— Буду со всеми разговаривать на равных.
— Ох и заумный ты у меня растёшь, весь в деда Фому. Ну да ладно, вечером с работы приду, начнём азбуку учить.
— Это буквы, что ли?
— Да, они самые.
— Хорошо, мам, ты только поскорее приходи, не задерживайся нигде лясы точить.
— Это где ты таких слов набрался, а?
— Папка так говорит про тебя.
— Ой, горе ты моё!

Читать и писать Вовка научился быстро: уж очень нравилось ему слова из букв складывать, а потом их перемешивать, как карты, и составлять предложения. Но это было трудно, лучше пока чужие колоды просматривать. Первую книгу он прочитал через год, специально в библиотеку в соседней деревне Клейники записался. Библиотекарь — пухлая женщина с носом-круассаном — долго и недоверчиво на него смотрела и не хотела верить, что худющий мальчик-недоросток с оттопыренными ушами, выгоревшими на солнце жгуче-белыми волосами и затравленным взглядом уже умеет читать. Проверку устроила, Вовка громко отчеканил несколько фраз из подсунутой газеты и был удостоен права прочитать «Царевну-лягушку». Съел он царевну вместе с лягушкой за ночь и на следующее утро опять явился в библиотеку, предстал пред судебным заседанием в составе нахмуренного лица заспанной библиотекарши и её клюющего носа, затем почти дословно пересказал содержание сказки и попросил разрешения самому выбрать следующую книгу. Был оправдан и освобождён прямо в зале суда.
Слог понравившейся книги поглощал его полностью, обвораживал, пугал и укутывал детское сознание в холодные тёмные ночи. Оторваться от начатой книжки он просто не мог. Подолгу лежал или сидел на кровати, вперив взгляд в открытую на такой-то странице тайну, и наслаждался удивительными словами, построенными в изящные предложения-молнии. Деревня, в которой они жили, находилась недалеко от польской границы, поэтому в хате Вовка по радио услышал незнакомую речь, шипящую такую, таинственную, как змея. А потом по телевизору увидел и людей, которые так разговаривали. Вовка решил раздобыть где-нибудь учебник польского языка и выучить его. Учебник он нашёл всё в той же библиотеке, а вот с изучением языка-шипучки оказалось всё далеко не так просто — буквы были другими, причудливыми. Пришлось это дело отложить пока. Надо новую азбуку одолеть сначала. Он попытался, но ничего не получилось: мамка этих букв не знала, спросить было не у кого. «Ладно, в школу скоро пойду, там спрошу», — подумал Вовка. До школы оставался ещё год. Тогда нетерпеливый мальчишка стал просто учить понятные слова и фразы наизусть, не умея ни читать, ни писать по-польски.
Через деревню к границе пролегала широкая асфальтовая дорога. По ней ездили большие грузовые машины. Вовка часто заглядывался на них, представляя себе, куда и зачем они едут. Однажды одна из них остановилась, побурчала, фыркнула несколько раз, из неё вылез дядька и стал громко ругаться на польском языке. Вовка матюков не понял, но зато сообразил по некоторым знакомым словам, что грузовик сломался, и дядьке-шофёру нужна помощь. Побежал домой, позвал батю. Тот пришёл и стал махать руками, не очень понимая, что от него хотят. Вовка приблизился.
— Пап, он говорит, ему бы до границы добраться, там он позвонит на базу, и сюда приедут его друзья, помогут с ремонтом или возьмут на буксир.
Батя и дядька выпучили глаза и открыли рты. Поляк спросил:
— Тлумач?
— Так, — ответил Вовка и пояснил отцу:
— Переводчик.

Когда Вовка вырос, он поступил в Минский государственный институт иностранных языков.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/12/22/1050.jpg

Зарисовки про Штыркина

Владимир Хомичук

Вся эта катавасия опостылела мне настолько, что как-то само собой, от отвращения, наверное, я стал избавляться от депрессии и решил пересмотреть свое отношение к жизни в инвалидной коляске. Ладно, сказал я себе, ходить ты не будешь, но опускать голову и сопли распускать тоже не стоит, есть люди, которым похуже, чем тебе, но они не унывают, не сдаются и живут с достоинством, не теряя юмора и надежды, вспомни хотя бы Сашу Штыркина.

С Санькой я познакомился еще на первом году своего пребывания в московской клинике. Симпатяге-«шейнику» лет двадцати трёх приходилось в этой гадостной инвалидной жизни гораздо труднее, чем мне самому. Но парень обладал завидными преимуществами — бурлящей жизнерадостностью и захватывающим чувством юмора. Мы подружились, несмотря на разницу в возрасте. Меня подкупали Санин юмор и очень московский говор. Когда в больничных коридорах вдруг появлялись молоденькие, сногсшибательно красивые посетительницы, всем сразу становилось понятно — в клинику снова поступил Саня. Шутил парнишка совершенно спонтанно, не задумываясь, выплёскивал перлы остроумия и смекалки. Вот стоит он, например, в коленоупоре, и ему надо разрабатывать тазобедренные суставы и мышцы. И, как всегда, Дима считает количество проделанных движений, а потом добавляет своим сержантским голосом:
— Ещё, ещё и ещё! Ну, давай!
— Блин! — говорит Саня. — Ты бы лучше напротив плакат голой девки наклеил, я бы тогда и сделал «ещё и ещё»!
Конечно, парню недоставало такта и почтительности в общении со взрослыми, задубевшими от усталости людьми. Иногда он был крайне несдержан и позволял себе оголтелые выходки. То устроит головомойку санитаркам за отсутствие чистых полотенец, то соберёт в палате друзей, а те потом в туалете покуривают травку, то свалит в ресторан с американками, где они вдрызг напьются водки. В тот год в клинике был огромный наплыв пациентов из Греции. Они собирались в зале напротив приёмной, разговаривали и шутили. Громко, очень шумно, как все средиземноморские люди. Я к этому давно привык у себя в Испании и не обращал внимания. Но вот беда: греки-то и телевизор с огромным экраном врубали на всю мощь, да к тому же ставили всегда свои, греческие, каналы. Однажды я не выдержал и попросил эллинов включить русское телевидение. Те отказались, сославшись на отсутствие кабельной трансляции в палатах. Рядом проезжал на коляске Саня.
— Санёк, может, хоть ты управу на них найдёшь? Галдят, телевизор всё равно не смотрят, а переключать не хотят.
— Щас, разберёмся.
Санька попросил своего помощника передать ему пульт управления, переключил телевизор на русский канал и прибавил звука раза в три, а то и больше.
Противник напрягся. Разговоры стихли. Потом заговорили всем стадом. Я переводил, потому что был единственным, кто достаточно знал английский, чтобы понять эту ругань.
Саня не отступал:
— Я сейчас ещё и ментов вызову! Попробуйте всё это дерьмо, которое вы на меня валите, им в участке пересказать. Там вам при помощи дубинки быстро мозги вправят, ещё и великому и могучему научат!
Греки написали жалобу на имя директора клиники — профессора. Саньку из клиники выгнали.
А он стал каждый год ездить в реабилитационный центр в крымском городе Саки, настолько восстановил руки, что сейчас работает таксистом в столице нашей родины. Мы до сих пор дружим. Я, кстати, недавно звонил ему, и мы договорились встретиться этим летом в Саки.

В августе мы с Мартиной уехали в Саки. Примечательный городок, который помог мне избавиться от многочисленных комплексов. Прибыли мы в Симферополь, в аэропорту нас ждало адаптированное такси. Мы забрались в него и поехали в Сакский клинический санаторий им. Н.И. Пирогова. Такси действительно было адаптированным, но дорога отнюдь. На ухабинах мою коляску и меня трясло, как при бомбёжке. Вёз нас весёлый водитель-татарин, который гоготал над своеобразным русским языком Мартины. Та обиделась.
— Олег, почему водитель и вообще все русские люди смеются надо мной? Стоит мне открыть рот и произнести что-нибудь, все начинают улыбаться и ржать. Неужели я так плохо говорю по-русски?
— Они не над тобой смеются, а с тобой, и ещё они удивляются и радуются.
— Чему?
— Тому, что ты так мило произносишь слова на их родном языке. Им приятно, что иностранка выучила русский.
— Не понимаю.
— Ты заметила, что никто не поправляет тебя, а ведь ты иногда лепишь чудовищные ошибки?
— ?
— Они восхищаются самим фактом твоего подвига.
— Опять ты за свои шуточки.
— Это правда, любовь моя.
— Абсолютная правда, — вторил мне шофёр и опять загоготал. Потом спросил у меня:
— А как вы узнали в Испании про наш санаторий?
— Мне друг один посоветовал, он часто сюда ездит. Штыркин, может знаете? — ответил я.
— А кто в Саки Штыркина не знает? Сашу здесь все знают.
Этот сокрушительный ответ меня совершенно не удивил, Мартина тут же прыснула от смеха.
Прибыли мы уже ночью, а на следующий день, в воскресенье встретились с Санькой, и он показал нам Саки. Такого я ещё не видел! По улицам туда-сюда сновали люди в инвалидных колясках, на коленях у многих из них сидели девушки, вечером на танцевальной площадке вблизи санатория звучала музыка, инвалиды — мужчины и женщины — вместе «танцевали»: коляски почти у всех электрические, на них легко можно делать повороты и двигаться назад.
Началась наша жизнь в санатории, днём я принимал грязевые ванны и занимался в спортзале, а вечером мы гуляли по городу или укрывались от жары в санаторном сквере и болтали с самыми разными людьми.
Удивительное дело — раньше я не особо верил Мартине, её заверениям в любви. Мне, как и многим людям, казалось, что женщина может быть с колясочником либо из жалости, либо из чувства долга, родственной связи, экономической выгоды или зависимости. В Саки я начал менять своё мнение. Я увидел множество счастливых дружных пар, сумевших превозмочь неимоверные физические и экономические препоны и сохранить свои чувства к друг другу. Мы подружились с людьми из самых разных уголков России и других стран. Кого там только не было! Узбеки, армяне, чечены, арабы, русские, украинцы, татары и ещё куча самых разных национальностей. Первой испанкой, посетившей Саки, стала Мартина.
Там, в Крыму, как и много лет назад, мы ещё больше сблизились и научились помогать друг другу. Первым испытанием в этой поездке стали деньги. Вернее, отсутствие оных. Дело в том, что из-за дурацких санкций со стороны США и подобострастного Европейского Союза на территории Крыма невозможно пользоваться иностранными банковскими картами. Все приезжающие на полуостров должны расплачиваться только наличными, и сейчас перед нами стояла большущая проблема — надо было платить за пребывание в санатории и реабилитационном центре. В банках наши карты не обслуживались, трансферы не принимались, наличные деньги мы уже потратили, оставались копейки на сигареты и пиво.
Нас выручил Штыркин. Санька просто одолжил нам денег, ни на секунду не усомнившись в том, что долг платежом красен. А сумма была приличной, и нам хотелось отдать всё до отъезда домой, потому что Штыркин оставался там ещё на месяц. Мартина погрузилась в интернет и нашла всё-таки какую-то латиноамериканскую фирму, занимавшуюся доставкой денежных средств в любую точку планеты. Заказали услугу, деньги в последний день нашего пребывания в Саки поступили в банк, надо было их забрать. На следующий день мы уже улетали. Та ещё история.
До закрытия банка оставалось очень мало времени, надо было поторапливаться. Экономический корпус в составе меня, управляющего
электрической коляской, и Мартины, бегущей за мной по раскалённому асфальту, спешно выдвинулся за денежным мешком, хранящемся в каком-то банке у чёрта на куличках. На полпути от натуги и большой скорости батарея коляски разрядилась, и мы в растерянности остановились. Что теперь делать? Я попросил проезжавшего неподалёку парня о помощи. Тот посоветовал ухватиться за ручку его коляски и дотянул меня до банка. Деньги мы получили в конце концов, но теперь предстояло вернуться в санаторий. Район отдалённый, такси не видно. И тогда в бой выдвинулась испанская пехота. Она прошла пять километров по жаре быстрым маршем. Вернулась на адаптированном такси, забрала меня, горемыку. Вот это женщина!
Утром перед отъездом в аэропорт мы расплатились с лыбящимся во всю дыню Штыркиным.

vladimirkhomitchouk

https://proza.ru/pics/2020/05/29/1068.jpg

Лурдитас

Автор: Владимир Хомичук

Картину любезно предоставил Sergey Grinevich
Behind the screen, 2006, oil 2

ЛУРДИТАС

«Каждый человек является частью того, с чем он повстречался на своём пути»
Моему очень особенному другу.
Я никогда напрямую не поблагодарила тебя за то, что ты позволил мне узнать в жизни.
С искренней нежностью,

Твоя чудесная (ха-ха) подруга Лурдес.

В дверях стояла, переминаясь с ноги на ногу, худющая как щепка девушка в роговых очках с толстыми линзами и вопросительно на меня взирала аляповато накрашенными глазищами.
—Можно?
—Можно что, сеньорита?
—Обратиться к вам...
—Говорите, пожалуйста.
Дальше я услышал пулемётную, скомканную в придыханиях и нафаршированную нечёткой артикуляцией речь на испанском языке, из которой с трудом понял, нет,.. скорее вычислил, что она всю жизнь мечтала выучить русский язык, так мечтала, так мечтала, но записаться, то есть подать документы вовремя не успела, потому что как раз позвонили из сообщества соседей, ну в смысле жильцов её дома, это такая ассоциация по помощи эмигрантам, в общем это добровольная организация, где люди сами помогают иностранцам устроиться на первых порах в Сарагосе или в какой-нибудь арагонской деревне; каждый помогает чем может, деньгами или связями, даже одежду собираем, хорошую, кстати, одежду, почти новую,.. вот.
—А ещё у нас...
—Про ещё пока не надо,—мягко, но твёрдо перебил я наступательный порыв этого соломенного создания, говорившего красивым женским голосом.
—Но вы понимаете,.. там не только сильные мужчины, там женщины и маленькие дети.
—Понимаю. Вас как зовут, кстати?
—Лурдес.
—Так что вы хотели, Лурдес?
—Я хотела, то есть мечтала, то есть хочу изучать русский язык, потому что я учусь на историческом факультете, и меня просто захватывает, очаровывает история России. А какие писатели у вас! Несравненные, вот.
—Лурдес, мне очень нравится ваше желание прочитать историю моей родины на русском языке, но вы опоздали в этом году: приём уже закончился, мне искренне жаль.
Она стала меняться, стремительно, молниеносно, как в мультфильме. Через полминуты передо мной стояла уже не девушка, а обиженный маленький ребёнок с закушенной нижней губой и глазами-ручьями, из которых вот-вот брызнут слёзы.
—И что же мне делать? Теперь?
Я чуть не рассмеялся, честное слово! Выражение её лица отражало вселенское горе, невосполнимую утрату, обиду на несправедливый и жестокий мир... «Кино и немцы», короче. Решение пришло в голову мгновенно:
—Послушайте, Лурдес, давайте поступим следующим образом: я возьму вас на первый курс без документов вольным слушателем, а на следующий год вы оформите заявку о приеме уже на второй курс, и, если сдадите вступительный экзамен, то будете зачислены официально.
—А так можно?
—Нет, но я готов сделать исключение... ради истории России.
—Я сдам!
—Не зарекайтесь, милая.
—Не отрекаются любя,—вдруг ошарашила меня девушка-спаржа знаменитой фразой из стихотворения Вероники Тушновой в испанском переводе.
— Надо же!.,— только и смог выдавить я из себя, когда, попрощавшись, она скользнула за дверь.

Студенткой она оказалась более чем своеобразной, парадоксальной, я бы сказал. Есть люди, в которых способность к иностранным языкам отсутствует напрочь, несмотря на отличный музыкальный слух, прекрасную память и трудоспособность. Лурдес была выдающимся представителем этой человеческой епархии, эмблемой даже. Такие люди совсем не глупы, наоборот: им просто не дано искусство звуковой имитации непривычных, странных слов и словосочетаний. У них отсутствует моторика воспроизведения иностранных вокабул, выражаясь филологической терминологией. При всём старании и усердии им не дано разговаривать на чужих языках. Лурдес делала все домашние задания, выписывала в отдельную тетрадку новые слова, просиживала дни и ночи, делая переводы текстовых фрагментов из книг русских писателей, учила на память слова народных и эстрадных песен, которые я ставил группе для прослушивания и идентификации наиболее популярных фраз. Она была незаменимой при написании сочинений на самые различные темы из повседневной жизни либо письменной оценки происходящих событий в мире. Её учебник был испещрён карандашными пометками. Это была самая прилежная студентка на своём курсе, на факультете русского языка, в Сарагосе, в Испании, на планете Земля — я уверен.
Но произнести хотя бы одно членораздельное предложение по-русски не могла, хоть убей. Писала, при этом довольно хорошо и правильно, особенно всякую любовную дребедень, адресованную не кому-то конкретно, а вообще миру, Вселенной, Космосу. Почему именно на русском языке—история умалчивает. Я предполагаю, что таким образом её откровения представлялись ей самой более глубокими, проникновенными и загадочными, что ли. Они словно обволакивались аурой таинственности. А уж тайн у этой девушки хватало.

Думаю, что у неё никогда не было серьёзных отношений с противоположным полом. Постельных, я имею в виду. Хотя влюблялась она постоянно, пылко и тайно. Во всех мужчин, которые оказывались с ней рядом. И в меня, скорее всего, тоже. Но я был женат, а это—ни в коем случае, запретная зона, табу для высоконравственной девушки. Мне она всегда представлялась чудаковатой, симпатичной и смешной. Я любил подшучивать над ней. Вот, к примеру, случайно встретившись на улице и обменявшись дружескими прикосновениями щёк, я ей объявляю:
—Лурдес, по-моему, ты поправилась.
—Да нет, вряд ли. Уже лет пятнадцать один и тот же тоннаж держится. Как ни старайся, ничего не получается. Ем за троих, а вес не прибавляется.
—А я думаю, что за последнюю неделю ты набрала пару-тройку килограммов.
—Откуда у тебя такое мнение?
—Я по формам сужу. Округлым. Мне кажется, у тебя значительно выросли сиськи.
Щёки Лурдес в секунду покрываются розовым пламенем, глаза смущённо поблескивают, губы в подозрительной улыбке обнажают чистые белые зубы. Она по-детски заливается хохотом и выдаёт по-русски, сбиваясь, и с трёхэтажным акцентом:
—Если бы да кабы, да во рту росли грибы!
—Был бы не рот, а целый огород,—вторю я ей и покатываюсь со смеху. И вдруг:
—Что, серьёзно?—она прикасается ладонями к едва заметным выпуклостям на почти плоской груди.
—Да, это уже не прыщи, а холмики, я бы сказал.
—Да ну тебя!—беззлобно фыркает Лурдитас в ответ.

Называть я её так стал недавно, когда по прошествии многих лет и событий мы по-настоящему сдружились. Это уменьшительно-ласкательное имя, то есть признак особого, доверительного отношения к другому человеку. Я редко пользуюсь такими именами, только когда действительно хочу обласкать да понежить кого-то. Например, ребёнка.
Лурдитас—и прям дитя малое. Когда мы колесили по Беларуси, России и Украине в групповых поездках, организованных мной для студентов факультета русского языка, она реагировала на всё увиденное либо услышанное, как едва оперившийся цыплёнок. Вскидывала недоуменный растерянный взгляд, если у неё что-либо спрашивали на улице, улыбалась и пыталась кудахтать что-нибудь в ответ, насупливалась и плакала от грубости прохожих, жаловалась мне на свою недалёкость и глупость. Она никогда никого не винила и не осуждала, просто обижалась, но буквально через мгновение оживала и вновь улыбалась всем жителям планеты. Поехали мы как-то в Севастополь из Алушты. Я купил билеты на маршрутный автобус заранее, но ошибся, балда. Одного билета не хватало. Контролёрша оказалась человеком строгим и неприступным. Тогда, после многократных попыток уговорить её и даже подкупить, я изобразил на лице милейшую из своих улыбок и подобострастно, слезливым голосом выдал:
—Женщина, дорогая, посмотрите вы на это создание, это же ребёнок. Во, глядите, щас реветь начнёт! Да я её на колени себе посажу, и все дела...
Автостраж покосилась на Лурдес, смерила взглядом её габариты, махнула с усмешкой рукой и пропустила в автобус.
В Севастополе мы пробыли целый день. Лурдес лучше меня знала, какую роль сыграл этот город в судьбе моей страны, его историю, и увлечённо рассказывала об этом всем остальным студентам. О набережной, например, которую видела первый раз в жизни, но знала о ней всё получше любого экскурсовода. Потом мы пошлялись по городу, сходили посмотреть на корабли Черноморского флота, пообедали и стали собираться назад. Лурдес наотрез отказалась возвращаться так рано. Она, видите ли, никогда себе этого не простит, если не увидит закат на побережье Черного моря и не налюбуется на вечернее освещение города, о котором так много читала, так много слышала, что ни за что не уедет прямо сейчас—и всё! Мне и ещё двум её подругам пришлось остаться. «Иначе сбежит!»—шепнула одна из них. Вся остальная группа отправилась в Алушту на уже знакомом автобусе с контролёром-жандармом. Мы же забрели в какое-то кафе и наткнулись там на выставку-дегустацию крымских вин. К нашему столику приблизился мужчина-лектор и предложил пригубить несколько разных сортов этих замечательных терпких вин, что мы с готовностью исполнили. А он с увлечением, в течение часа, а то и больше, рассказывал нам о технологии выращивания винограда для изготовления оных. Уж не знаю, что там на Лурдес подействовало—музыка, почти таинственный полумрак или мелодичный мужской голос—но наклюкалась она вдрызг и напрочь забыла о закате, вечернем освещении, истории и даже географии. Обе её подруги тоже проявили себя активно в экскурсе по виноградарству Крыма. Начали даже петь по-русски при выходе из кафе. Надо было везти эту контору домой и укладывать спать. Я остановил частное такси. Шофер отказывался брать четырёх пассажиров, ссылаясь на ДПС у въезда в город и неизбежный штраф, а то и похуже. Пришлось применить новую экономическую политику в виде двойного тарифа и уложить перьеобразную Лурдес плашмя на колени подруг для сокрытия факта нарушения. Так и доехали. Лурдес всю дорогу проспала, безмятежно улыбаясь во сне.

(продолжение следует)

vladimirkhomitchouk

(продолжение)

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться