Leda

Русские сезоны в Аиде

«На яствах кольца змей позапеклись,
Не хватит просфиры и для келейных.
Виждь, розочки червовые свились
На чермных полотенцах юбилейных.»
«Космополис архаики», Катарсис

Русское литературное время остановилось. Современности вообще неведомо строгое искусство. Процесс развивался медленно, тяжёлая болезнь зародилась в Золотом веке, затем стала прогрессировать, где-то на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий обрела неизлечимую форму. Наличие одарённых и даже гениальных мастеров не должно вводить в заблуждение. Они были и всегда будут, но их эстетический продукт с большой степенью вероятности обесценится. Итак, литературная современность, включив колоссальные защитные механизмы, ресурсный потенциал, пытается вытеснить из уже художественного процесса одну-единственную книгу – «Космополис архаики». Причём осуществляется это действие столь неуклюже, что, наблюдая его, порою хочется и помочь. Зачем? Чтобы облегчить муки смертельно больного, без того обречённого гибели. Естественно, это шутка, мнимый больной в прекрасной физической форме, поражён только его дух.
У нас была великая эпоха. Есепкин со свойственным гению прямодушием подверг её святыни ревизии, утилизировав канонику неприкасаемых. Здесь уместно возразить: он всё ревизии подверг, даже конфессиональные постулаты – на основании анализа священных текстов, записанных, правда, вполне себе земными скитальцами. И более того, «Космополис архаики» дошёл до антики, в скитаниях есепкинские герои порою горько улыбаются, указывая хотя мизинцами на художественное несовершенство античных великанов. Могла ли современная русская литературная среда по-иному отреагировать на «Космополис архаики»? Нет, не могла. Советское время лишь усугубило общую ситуацию, вялотекущая гениофобия вошла в грубую экзистенциальную фазу. Кто-то довольно точно определил: книгу Есепкина некому прочесть. Разумеется, её некому и оценить. Частичное, незначительное прочтение фрагментов «Космополиса архаики» особо чуткими виплитперсонами повлекло едва не паническую реакцию в арьергардной среде. «В те поры» «Космополис архаики» был обречён. Книге и автору положены вечность и покой, современность не вынесла Слова. Впрочем, сложно исключить мгновенную ситуационную трансформацию, по-прежнему вероятен сценарий, когда избавленные слепоглухоты элитные корпорации начнут сражаться за фолиант, покоривший Интернет. Чудесным провидением возможно и такое.
Есепкина никто не знал и не знает, а ведь он вознёс русскую поэтическую Музу на Фавор, явил её в белом, золоте и пурпуре. Письменность, речевая культура после «Космополиса архаики» также до неузнаваемости преобразились. Да, ныне оценить это явно некому. Печально и страшно. Что ж, будем пока читать «Псалмы» и «Скорби» в интернет-библиотеках, в СССР примерно таким образом (микрофильмы) читалась классика, на которой сегодня успешно паразитируют издательства.
Когда Пушкин, удручённый творческим бесплодием, позёвывая от скуки, поставил многоточие в финале «Домика в Коломне», он обозначил: Процесс начался, идёт, проистекает. Многоточие есть признак слабости, хочешь сказать – говори. Кстати, в тысячестраничном тексте «Космополиса архаики» ни одного многоточия нет, Есепкин абсолютен во всём. Начало Серебряного века знаменовало общелитературную кризисность. Тютчев, Фет, Случевский, Брюсов страдали аритмией, от Анненского и далее стала распространяться губительная арифмия. Гениальному Анненскому она повредила не фатально, фатум низверг русскую поэтическую Музу в эстетический цоколь. Загубленной оказалась Идея, Поэтика напоилась дыханьем, полным Чумы. Что пировать, что праздновать ущербность? Сакральное губит земная церковь, литературу губят дилетанты, речи не ведающие, а речь сама – условная категория. Творцы Серебряного века были поражены ассиметричным рифмообразованием и похоронили великую идею, СССР зацементировал серебряновечный фундамент. Есепкин спустился в смрадный цоколь, как Орфей во ад, Музу, там погребённую, воскресил и вывел прочь. Как за такое не отплатить по-русски, с душевной широкостью? Люди холопского звания, если верить праздному и лукавому поэтическому тропу, любить умеют мёртвых, их господа не любят никого. В любом случае гений должен быть мёртвым и с холодною печатью на меловых устах.

Валерий ЛОТОВ

Leda

Бархатный демонтаж постмодернизма

В апофеозе своего творчества Фридрих Ницше метафизически сливался с Солнцем. Точнее, вначале оно просто приближалось, заливало жертвенным огнём сад, террасу, тусклую нешумную комнату, где чинился то ли поздний обед, то ли ранний ужин, затем его закатный и унылый узор вспыхивал с полдневною силой, потом наступало забвение и приходила Смерть. А, возможно, начиналась новая жизнь. Кто знает. Будем как Солнце, по-юношески призывал седой поэт в серебряной пудре. Все когда-то каждый по-своему веселились над пропастью. Вспомним, солнце взорвалось в голове у персонажа «Дьяволиады». То самое Солнце при жизни угнетало Во, Цвейга, Пруста (любили ночь). Человечество спасают гении, последних распинает окружение. Бессильные философы хотели в жизни иной быть, к примеру, камнями, тихо лежать в дорожной пыли, созерцая юдоль.
У поэтов другие мечтания, жить andante они не могут. В среде творческой пророков также побивают камнями. Меня порадовала статья «Ницшеанский акафист», автор которой рассматривает «Космополис архаики» как межконфессиональную литературно-церковную рукописную Библию. В принципе подобный взгляд не отличается экстравагантностью. Архаический налёт в книге прячет новые пророчества. Пророков не жалуют, убивают, значит, следует спасаться под некой личиной, нужно притвориться мёртвым, безопасным. Сколько ж мистической пудры в тысячестраничном томе? Очень много. Перманент накладывается едва не на всякое слово. Цель проста: попытаться обмануть преследователей, чтобы успеть сказать необходимое. Литература (в условном понимании) пророков не корреспондируется в том числе с великой мировой классикой, поскольку она и не литература вовсе. Именно к пророчествующим слетается вороньё, именно над их головами кружат тёмные и огненные многокрылые стаи. Вороны всегда летают стаями, их держат под низким Солнцем с определённой целью. Пророк-одиночка, преждевременно распознанный в толпе неофитов, будет мгновенно истреблён. Слушайте осенние крики ястребов – жертвы молчат.
Эзотерический посыл избранных глашатаев низких иль высоких истин (в чём и заданность, определённость) узнаваем, как притаиться, спрятаться. Да никак. Найдут красные закатные волки. «По разорам небесной юдоли всё равно от волков не уйдёшь». Архаические в «Космополисе архаики» даже литии, литании, мессы, они древнее и старше известных по канонике церковной. Солнца в книге мало, его практически нет, хотя автор с Солнцем и сливается. Но для читателя щедро и торжественно рассыпаются звёздные бриллианты. Магия ночного мира космополиса обворожительна, страшные, нередко ужасающие картины в новой эстетической вселенной воспринимаются спокойно, с лёгким сердцем, хотя, повторим за немыми и молвствующими, более тяжёлого письма в русской литературе не найти. Однако тяжёлая лира Есепкина по сути эфемерна, последняя из эфемерид. Правда, её эфирное благозвучие истребительно для губителей. Аваддон, адники всех оттенков порхают из страницы в страницу, они ищут. Найдут ли? Жертвы в гибели, найти не могут разве одного. Август, благословенный август струит свой роскошный огонь над миром и Вселенной литературными. Мессию ищут, а он только что и бросает пустые чернильнички вкупе с пудреницами в отражения неотражаемых. Если церковники ополчатся против книги за явную ревизию христианских догматов (ещё вспомним Салмана Рушди с «Сатанинскими стихами»), её в жёлтых и белых лилиях вознесут до небес масоны и спиритические магистры. Вновь одно допущение. Стоит ли пророческий слог вносить в пергаменты, покорные разным огням. Уж если Мессия пригласил всех на последний Август, позвал, кликнул истребителей, к чему печаль? И станем веселиться, литии слушать, акафисты внимать. Его равно убьют, всегда так в палестинах убивают пророков. Суть вновь же в ином. Учитель сумел бежать инферны, погони прокажённого Ада, серных жал бесноватой тьмы, теперь его можно лишь убить, его уже нельзя предать.

Тиана РУНСКАЯ

Leda

От Вальтера к Прусту

Точное, едва не алгебраическое построение «Космополиса архаики» не просто свидетельствует о его внутренней симметрии, но и подтверждает известную аксиому: все совершенные образования программируются на цифровом уровне. Такова Вселенная, таковы её составляющие, в том числе – образцы искусства. Теоретиками вопрос ставится иначе, а именно: под каким углом зрения рассматривать и детализировать грани проблемы. В некогда знаменитом бестселлере «Левая рука тьмы» (переводы названия книги разнятся) была совершена попытка взглянуть на ситуацию через мистическую линзу, однако в данном случае на результат повлиял жанр, близкий к массовому фэнтази. Можно вспомнить Белькампо и «Третью руку», вообще всю австро-немецкую мистическую школу, многое другое. «Космополис архаики» даёт глобальное представление о вселенской симметрии, её низших звеньях, предметах искусства в мистико-философском контенте. Разделы книги в принципе равноустроены, всё же наиболее тяжелы и надрывны «Псалмы». Кстати, этот полис, как прочие, выстроен исключительно точно. Яков Есепкин, обронив характерное «леворукие всех палачи зарубили», очевидно, намекает на библейскую этимологичность л е в о г о. Слева – Смерть и её проводники. Обернёшься влево, увидишь, кто пришёл за тобой. В одном из номерных псалмов сказано: «И венец Его немощно тлеет: это золото наше горит». Золото и кровь бытия наподобие сообщающихся сосудов, они перетекают, трансформируются, превращают Искусство в Бытие, а Смерть во Спасение.

Игорь ЦВЕТКОВ

Leda

Тайные застолья у гиад

Киоты всемирной литературной классики хранят достаточное количество полотен-икон с золотым обрезом. Сложились традициональные градационные контенты, произведение, отвечающее эпохальным параметрам, духу времени легко обнаружить в адекватной хроносной нише. Иначе говоря, художник, будучи в плену у времени, выступает не только в тривиальной роли заложника вечности, а и вынужденно облачается в одежды современников. Одеяние Смерти при этом скорее отпугивает либо смешит обывателя, склонность гения к пожертвованию и самоистреблению навевает обывательские же скудоумные мысли, в творческой среде считается метафорой. Так спокойнее – предавать и не замечать убиения святых. Вообще скудоумие есть отличительная черта всякого (элитного и маргинального) социумного среза, исторически ответственного за палачество. До конца не ясно, какое из двух известных качеств, алчность или глупость, более вредоносно для Творца, просто Божьего человека. Одна старушка подбросит хворостинку в костёр, дабы жертва аутодафе излишне не мучилась, иной крестьянский сын принесёт бензин в коровьем черепе – плеснуть в костерок с той самой целью, старая дама из интеллигентских кругов остановит сочиняющего сакраментальным: «И зачем писать ещё, столько пиес хороших написано».
Воистину розовый глупец способен дать фору алчному брату Каину, Плюшкин не дойдёт мыслию до тёмных глубин подсознания, на которых зарождаются гаты вневременного предательства апологов глупости, ей глорию и поющих. О прочих пороках человечества речь вести вовсе бессмысленно, они априорно индульгируют невообразимые расправы, в том числе над царствующими династиями. Думаю, стоит согласиться с основными тезисами статьи Леонида Гатова «Средневековый Тютчев», посвящённой, в частности, текстуальному анализу книги «Космополис архаики». Действительно, некая параллелизация текстов Тютчева и Есепкина выглядит оправданной. Вспомним тютчевское «на роковой стою очереди» (с ударением на последнем слоге в слове «очереди»). Расстановка неправильных ударений – один из художественных инструментариев, позволяющих писателю создать «перевёрнутый» эмоциональный контекст, когда других способов для выноса эстетики произведения в литературный космос не существует. «Космополис архаики» содержит множество означенного рода неправильных установлений, на их гипероснове строится вся эстетика поэмы. Разумеется, указание на жанр условно.
Гоголь решил: «Мёртвые души» будут поэмой, она-то, кстати, малоросского мистика и сгубила, не во втором томе дело, не в камине, Гоголь просто не смог далее выносить собственные тексты, точнее их неабсолютное совершенство. Нет гармонии высшей – не нужно жизни. Вероятно, мёртвая панночка вдоволь нахохоталась, глядя на вылетающие в европейское закатное пространство вместе с дымом слёзы мальчика Коленьки. Черти, черти, Брут, новые меловые кружки, одно ведь не спасёшься. Есепкин в достаточной степени населил пространство космополиса теми самыми мёртвыми панночками-диканчанками, недаром его подозревают в мистифицировании всего и вся. Так вот – речь о словаре. Поэт-мистик, не имеющий даже теней Великих у себя за спиной, обогатил русскую лексику огромным сопластованием лингвистической алмазосодержащей материи. Его архаичность современнее нашего века. Быть может, «средневековый Тютчев» обманул современников, а чтобы спастись, попробовал надеть маску Йорика. Уцелеть нельзя, он-то знает, изменение внешности не влияет на судьбу пророков, перечитайте жития святых, евангелические сказания. И сейчас нужно упомянуть о главном. «Космополис архаики» -- именно сказание, страшная сказка. Их на Руси достаточно, унифицированных для детей бесконечных потерянных поколений, правда, т а к о й страшной читать ещё деткам детей не доводилось. Уникальность автора «Космополиса архаики» в том, что его нельзя отыскать по означенным выше категорическим символам -- времени не соответствует, здесь бессильны интернетовские поисковики. Сколько эзотерических личин следует сжечь в августовском огне Господнего лета, чтоб часть подлинного лика увидеть? Кто знает. Хотя сам Есепкин, похоже, не сомневается в бесполезности маскарада, в его страшной Сказке «всех отыскали по цветам». А смысл хождений прост: оставление Слова в киоте.

Ирина ЛЕВИТИНА

Leda

Сакральная гранатовая шкатулка

«Вкруг повинных голов не горят ободки»
«Космополис архаики», 3.2. Псалмы

В своё время Саше Соколову повезло, его «Школу для дураков» заметили, Набоков был благосклонен, «Ардис» выспренне предложил печатные услуги, блуждающие звёзды не отвернулись и не покинули орбиты. «Постмодернист и новый классик» обрёл известность. Повезло тому же Бродскому, поскольку равнозначных по таланту певцу с брегов Невы было (даже во временном пространстве) достаточно, вспомним отчасти искусственную питерскую школу. Ещё одного среда не загубила. А могла. Когда Иннокентий Анненский упал на Царскосельском вокзале и более не очнулся, Блок обронил: «Ещё один». Анненский не знал прижизненной славы. Венедикт Ерофеев, эпитафически венчая поэму «Москва-Петушки», со свойственной хроническому алкоголику поэтичностью записал (примерно) – и более не вернусь в него (сознание) никогда. Чтобы перст судьбы указал на живого классика современникам, требуется стечение обстоятельств, кои априори не могут с т е ч ь с я . Сегодня «Космополис архаики», до сих пор не вышедший из интернет-андеграунда, определяет состояние русского глагола. Культовую книгу, собравшую читательскую аудиторию в несколько сотен тысяч человек, некому издать по банальной причине – её некому заметить. Только символически равный мог убить картавящего Мандельштама, только равный по величию мог бы увидеть гигантскую Жемчужину. Ни равного, ни равных нет. В самом деле наивно полагать, что в издательствах заседают имеющие влияние персоналии, находящиеся в согласии с поруганным Советами глаголом. Есепкин идёт железным путём к бессмертию, иного пути нет. Мы ведь не знаем лучшей литературы, гениев лингвистики всегда останавливали «леворукие палачи». Трюизм (лучшая литература не написана) неочевиден для гуманитарной элиты, однако трюизм этот есть норма, точнее, определение нормы парадигм искусства. Автор «Космополиса архаики» придал русскому литературному глаголу современное всемирное звучание, он л е с с и р о в а л трафаретный язык и создал новый, не повредив генеалогических, этимологических корней, но совершив невидимую глазам современников великую лингвистическую революцию. На определённом этапе Ницше дошёл до «Казуса с Вагнером», Есепкин революционный манифест, насколько известно, не сочинил, теоретически не обосновал литературный практикум. Исполать молчанию. Интересно, горят ли «ободки» вкруг несоклонных голов элитных тетеревов-словочеев?
Культовый «Космополис архаики», ставший эталонным интернет-бестселлером за несколько недель, продолжает собирать огромную читательскую аудиторию во временной патриархальности, в среде унылого очарования. Характерным представляется то обстоятельство, что элитарная книга объединила рафинированных художественных интеллектуалов и массового читателя, приученного адептами современной издательской политики к потреблению литературного эрзаца, утренних и вечерних романов, зачастую являющихся плодами компьютерного программирования.
Почитатели шедевра неоготики не унывают, очаровываясь. И всё же пока преждевременно говорить о мировой премьере великой книги, всемирные промотуры «Чайки», «Кода да Винчи», «Поттерианы», «Тринадцатой сказки», «Полнолуния» и иных сочинений, впоследствии имевших коммерческий успех, превентивно капитализировали немалые суммы потенциальных книжных инвесторов. «Космополис архаики» впервые в новейшей истории являет уникальный образец мировой популяризации, происходящей действительно «поверх барьеров», без использования капиталовложений и олигархической поддержки. Такое возвышение идентифицирует цокольную природу могучих издательских корпоративов.

Юлия СОЛОНОВИЧ

Leda

Статуи в варварском музее

* Просвещённые читательские круги России безуспешно и тщетно пытаются решить главную литературную шараду времени, найти ответ на вопрос, почему до сих пор не издана культовая книга «Космополис архаики». В Интернете – миллионная аудитория, восторженные оценки, в миру – бетонные стены кастового завистливого молчания, радостное перешёптывание современных Есепкину литераторов. По Гёте, всякая будущность груба. Клио поправляет: грубей её современность, что, собственно, и подтверждает история. Не секрет, «Космополис архаики» вот уже несколько месяцев имеет статусность настольной книги элиты, высшего интеллектуального света, отрицание этого априорного факта считается моветоном. Ещё парадокс, в эпоху свободы любого, самого убогого и безграмотного слова, книгу Есепкина обсуждают на кухнях. Что же происходит с Россией, нашим гражданским обществом, элитной, в том числе гуманитарной средой? Можно предположить, в качестве вариации, следующее. Общество, элиты калькируют стереотипы властей, уровень художественной культуры измеряется брутальными невеждами с мастерками в цементе и бетоне. Инфантильный Мандельштам, записав своё «власть отвратительна, как руки брадобрея», оказался недурным диагностом. Внеэтические имманентные и поведенческие мотивации дают светской, придворной, финансовой элитам право на молчание.

Интернет подарил нам «Космополис архаики», архаический смертосодержащий текст перелетел по всемирному эфиру через печатные станки, распространился в мире реально поверх барьеров. География этого распространения впечатляет: европейский Запад с его культурологической чопорностью, северные государства ( нордэстетики в книге с избытком), Ближний Восток, Штаты, южнославянские республики. Где изучается славистика, там в горячем центре эстетического сияния «Космополис архаики». В принципе здесь нет ничего удивительного, книга в равной степени пространственно адаптирована, т. к. являет литературный симбиоз едва не всех известных истории искусств мировых культур. В чём позитив сегодня? В теоретической доступности самого текста. Архаичный язык великой эпической поэмы вполне мог на время отпугнуть издательских резонёров. С иной точки зрения, если конъюнктура книжного рынка не даёт кому-то возможности молниеносно издать великолепную Книгу, буквально необходимо искать первопричины подобного астенического синдрома, строго говоря, опосредованного акта культурного вандализма. С варварами проще, но, созерцая марионеток в масках фарисействующих книжников, хочется по крайней мере отвернуться, пусть уж фарисействуют на корпоративных маскерадах. Безусловно одно: космополитический книжный мир ожидал «Космополис архаики» десятилетия, книгочейская элита задыхалась вне торжественной наркотической аурности истинного Слова. Теперь, слава Б-гу, пьянящая и цветущая, ароматическая и нектарная художественность возникла, да, «Космополис архаики» труднодоступен, его сложно отыскать, обрести, но он есть, посему книжники бессильны.
Самое величие, царственное величие восстаёт с золотообрезных страниц, «Космополис архаики» весь в архивной пыли, в золотой пыльце вечности, хотя он и написан современником. Вот ещё подтверждение: гениальность – вневременная категория. Высшие силы вечно играют с нами, когда гения не растерзает безумная толпа, он, при определённом стечении обстоятельств, может сотворить эстетический шедевр, который спасёт десятки и сотни поколений, их авангард, утративший иллюзии и уносимый с палой листвой. Правда, тёмная человеческая суть, довлеющая над толпой адоносность, страсть к уничтожению Духоводителя, путь миссионеру преграждает априори, буквально ложась чёрными костьми пред героем (такое случается неотвратимо в сотне эпизодов из ста, лишь провидение, чудо выносит на гребне исторического девятого вала некоего Героя и мы его узнаём). Что делать! Именно поэтому расхожим трюизмом сделалось утверждение: лучшая литература не написана. Как не создано и лучшее в искусстве вообще – этого просто не позволили, используя для низменного действия плебс, толпу, бездумное стадо. То, что Есепкин успел сочинить, потрясает и поражает воображение, смертоносные иглы, миллионы их должны были в сердце его лететь, вонзаться, поражать Творца ( он знал, куда устремился, см. «Только мы открывали уста, налетали смертливые осы…»). И где, Смерть, твоё жало? Книга – вот она, кто к ней приблизится, того «прожжёт очей живых огнеупор». Удивительно, как до сих пор ни один из «денежных мешков» не уловил запах золота, ведь «Космополис архаики» для ловких белокурых неокнижников – гигантский алмаз, платиновые корона и венец. Мильон терзаний присно готовят новому певцу скареды панславянского Аида, терновое венечие, а он, спасая учеников, вкусивших аромат жалящей Смерти, стоически и по-дионисийски терзает их лотосами, спрятанными внутри терпких нектарных страниц. Дионисии хотя бы дают забвение, обещают покой и волю.

Батима ИСМАИЛОВА

Leda

Готические камеи

«Ибо нищих всегда имеете с собою,
а Меня не всегда»
От Иоанна, 12:8
«Мы тоже краской благовонной
Ожечь хотели тернь гуаши»
«Космополис архаики», 3.2. Псалмы

В Ефраиме Иисус пытался утаиться от народа, за который должен был умереть. Кто из достойных веры знает что-либо об авторе «Космополиса архаики»? Помимо скупых биографических сведений, нескольких десятков интервью, очевидно, перевранных репортёрами, до современников не дошло ничего. А знать о Есепкине хотелось бы, когда есть вопросы и нет ответов, следует смотреть внимательно: NB, мы имеем дело и не с литературой вовсе, здесь явно иные ярусы созерцаемой живыми Вселенной. Чистое нардовое драгоценное миро ещё таит благоухание, Марфа ещё служит, а вечеря-то иная. Но вечеря эта станет исторической, просто для нового созерцания нужны расстояние, перспектива, нужны потомки, хотя бы не убивающие и не лгущие, пока – лишь канун Пасхи, значит, пока время умирать. Не знаем ничего мы и об учениках, есть они, были? «Космополис архаики» в принципе есть в абсолютной степени завершённое произведение, которое не полагает воспроизведений. Писать в этом стиле и этим языком невозможно, однако ученики совсем не обязательно должны походить на учителя, важны методика, постулативность, императивы. Есепкин перевернул русское литературное время, точнее, безвременье, после «Космополиса архаики» революционная ситуация назрела в литературоведении, критике. Эти инфантильные персоналии с незапамятных времён хромают на обе ноги. Они не могли окончательно испортить вкусы советской читающей публики (их как таковых не было, ушли Тютчев и Случевский, русская Муза поэтическая подверглась гонениям со всех сторон, непрофессионалы её и загнали благополучно, один Есенин чего стоит, вкусы истребились объективно вместе с предметом, источником вкусовых пристрастий), они могли разве лгать, ложь в искусстве столь же пагубна, сколь ложь в истории. Сегодня время воистину вандалическое, «ЭКСМО» издаёт Есенина в «Библиотеке великих писателей», подобная литературно-художественная неадекватность урочно сообразуется, пожалуй, с занесением сочинений Леонида Филатова издательством «АСТ» в «Золотой фонд мировой классики». Оба прекрасны, по своему трагичны, Есенин, тот совсем гениальный самородок, но он никак не великий писатель, Филатов и сам бы не пожелал в качестве равного находиться рядом с Борхесом, Камю, Фришем. Это не его место. Нынешнее литературоведение хуже советского, его лучше не трогать. Детерминировано другое: по сути исчезла сама литература. Её чем заменить? По сути объективно и появление «Космополиса архаики». Оно стало головной болью для современных русских литераторов. Отсюда неприятие, полярность в оценках читателей и антипрофессионалов. Если ныне мировая литература в классической форме действительно истреблена,а уж советская эпоха по-революционному истово истребила всё самодостаточное на эстетической, художественной ниве, книга Есепкина являет эталон возможного письма. Нельзя заступаться за мелом очерченный круг, смертельно опасно приближаться к истине. Латентных создателей великих творений в массе остановили на взлёте, зачастую их уничтожали физически. Сочинительство не возбранялось непосвящённым, т. к. им предстояло одолеть немыслимую дистанцию, они не были столь уж опасны и, как правило, гибли у подножий, никого не тревожа, не ведая, что и творят (тот же Есенин, бесчисленные массолитовцы, ранее – пушкинская плеяда, позднее – Шукшин, прочие «народные самоцветы»).
«Космополис архаики» возник в пустоте, думаю, он будет стоять особняком ещё длительное время, пока история не спрессует эпохи. Впрочем, условность искусства не предполагает исторической классификации. Многими отмечалась полиструктурность книги, действительно, «Космополис архаики» не только полиструктурен, но и полистилистичен. Как минимум, в нём сочетаются три стилистических пласта: архаическое письмо, эпическое и лирическое (это если не выводить за скобки псалмы и некоторые этюдные тексты, языковая доминанта которых, аутентика, неземная аурность просто поражают). Разумеется, деление грубое, оно лишь обозначает суть. Так вот, архаические части книги удивительным образом «повторяют» этюды, полотна Ван Гога. Их объединяет внешняя брутальность, некая эстетическая неровность, отход от классических канонов. В сравнении с мастерами строгих стилей Ван Гог – бунтарь, разрушитель гармонии, чтобы такое убеждение преодолеть, понадобилось более века. Архаические тексты в книге Есепкина в принципе не с чем сравнивать, их трудно осваивать, их чтение оставляет невыносимо тяжёлый осадок, аналоги такой надрывности бесполезно искать, в русской поэзии – точно. «Космополис архаики» осознанно перевёрнут, реальность заменена ирреальностью, метафизикой, поэтому художник (Винсент Ван Гог лишь один из участников бесконечных скитаний и трапез, мытарств и пирований) видится за архаической амальгамой, а не перед нею. Книжное зазеркалье поглощает фантомные миражи, излюбленные страдающим Винсентом цвета, краски также поглощены, он непременно является в вишнёвом ореоле, его время в книге – вечный июль, драгоценное благоухающее миро вишнёвых цветов щедро расточается в летнем воздухе, для земной жизни явно не годном.

Амалия ГОРДИНА

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться