Leda

Маргинальный книгоиздательский альянс против гениального художника

Почему книги Есепкина можно купить лишь на черном рынке

В двух словах о коллизии. У России есть великий писатель, наш выдающийся современник. Это общеизвестный факт, очевидная данность. Яков ЕСЕПКИН — культовая фигура в интеллектуальном книжном мире, едва ли не апокрифический герой нашего времени. Для читателей, которые, возможно, не в теме с информационной целью прилагаю согласованный презентационный текст на прошлогодних Международных книжных выставках-ярмарках в Белграде и Стамбуле.
«Яков ЕСЕПКИН -- ведущий современный российский писатель. Между тем его имя лишь недавно попало в заголовки литературных новостей. Книги ретроавангардиста, возвысившегося на ментальном подиуме Серебряного века, стали главным открытием русской и русскоязычной литературы нашего времени. Творческая судьба Есепкина трагична. "Ночному певцу" не было и двадцати, когда в Антикварном Самиздате один за другим вышли сборники "Готика в подземке", "Классика" и "Мраморные сады". Юного гения восторженно приветствовала советская провластная писательская элита и богемная фронда, в том числе полумифический Арс. Тарковский. Есепкина считали надеждой отечественной изящной словесности. Но официальным писателем он так и не стал. Несмотря на усилия профильных секретарей СП СССР, ни одно его произведение в Советском Союзе не было издано. Реформатор языка и поэтики ввел в русскую и мировую литературу жанровое определение г о т и ч е с к а я п о э з и я и оказался вне Системы. Последовали годы забвения и молчания, однако Есепкин по-прежнему оставался кумиром андеграунда. Постмодернисты длительное время пытались, хотя и безуспешно, сделать закрытое имя знаменем своего движения. Писатель нон-конформист создал отличное от ранее известных направление в литературе. Более полутора десятков лет он работал над эпико-лирической сагой "Космополис архаики". В 2002-м году ее минималистическая версия все-таки была издана в Санкт-Петербурге. Через год Есепкина приняли в Российский союз писателей. Полный текст "Космополиса архаики" распространялся в андеграундной среде и Интернете, передавался из рук в руки. Грандиозное сочинение обрело негласный статус последней великой русскоязычной книги, ставшей настольной для интеллектуалов новых поколений. О "Космополисе архаики" написаны сотни статей. Первая очевидная параллель -- с "Божественной комедией" Алигъери. Структура произведения Есепкина сложна, многопланова, полифонична, текст разделен на автономные полисы, строго организован и выверен. Масштаб эсхатологических картин, совершенство письма, его метафоричность, символика образов ставят книгу нашего современника в один ряд с выдающимися литературными памятниками разных эпох. Само по себе такое сопоставление можно рассматривать как художественный и эстетический феномен. Однако и эта параллель объективно детерминирована. Аутентичное письмо Есепкина с нарочито архаическими речевыми конструкциями, минорным и камерным звучанием текстового материала, едва ли не мраморной строфической графикой претендует на некую новую эталонность. Подобное реформаторство сейчас -- вызывающее исключение из правил, а точнее -- априорная художническая фантасмагория. Тем не менее данный феномен существует в реальности. Примечательная деталь: Есепкин построил книгу таким образом, что все ее составные части (полисы) как бы находятся в зеркальной геометрической фигуре исполинского размера и естественно видятся под смещенным углом зрения. По сути он совершил революционный, в рамках строгого искусства, прорыв, книга с филигранной четкостью и точностью определила позиции вечных сторон, кто же -- по ту сторону Добра и Зла, кто адаптирован к земной бытийности и в состоянии трансформироваться при необходимости. Архаическая минорная лексика является прелюдией, читатель входит в некую наднебесную обитель, странный сюрреалистический Город, где утопленные ангелы медленно плывут по черным каналам. Уж не аллюзия ли это Петербурга с Мойкой и Фонтанкой, града, нам давшего цвет русской мистики? Отчасти именно лексическая аутентичность завлекает странников, решившихся на путешествие по загробному миру. Есепкин в нем один, без проводника, но подает надежду входящим в порфирную обитель. Эстетическое звучание творчества Якова Есепкина, внешняя мрачность эталонно соответствуют канонам избранного жанра, ассоциируются с изысканной художественностью. Более поздние тексты и книги мастера столь же оригинальны, самобытны, аутентичны. Он входит в элитарный круг литераторов, претендующих на получение Нобелевской премии.»
Что же происходит вокруг этой культовой фигуры? Увы, картина удручающая. Российские издательства во всей своей палитре, дотируемые государством и безбедно существующие в основном за счет паразитирования на классике, буквально как мелкие бесы от ладана шарахаются от Великого Мастера. Понятно, что на его фоне никчёмная макулатура, выпускаемая ими, будет и вовсе смотреться сюрреалистически. Издательства выступают альянсом, от, к примеру, «АСТ» до, к примеру, «ЭКСМО». Издателей маргинальной квазилитературы можно легко понять — где им взять некие образцы приличной современной литературы, их нет. После Серебряного века последовало выжженное литературное столетие, сгорели на корню и возможная литература, и литературоведение с критикой заодно. Отдельные персоналии существовали, их системно загубили. И вот в этой пустыне Тартари возникает фата-моргана, миражный силуэт Гения. Как его могли встретить маргинальные приспособленцы? Только равновеликой ненавистью. Если бы Есепкин написал только «Космополис архаики», его имя навечно вошло бы в пантеон, зал славы русской словесности. Но он воздвиг грандиозное литературное сооружение с алмазным венечием. Наш современник сделал для отечественной литературы больше, чем кто-либо до него, больше, чем возможно представить. Чудом уцелевший читатель относится к нему с пиететом, примерно с тем же пиететом современники относились к Андрею Тарковскому. Тарковскому государство дало хоть что-то, Есепкин не получил ничего. В СССР подобное истребление гения (вытеснение нежелательной правды по Фрейду) было вполне объяснимо — художника убивала система, идеологические клевреты. После падения Советского Союза объяснения уничтожению Мастера нет. Всё на совести наших маргиналов. Следует понимать и учитывать по крайней мере две вещи в себе. Первая. Лучшая литература не написана, величайших художников останавливала метафизическая сила (об Истине писать запрещено). Вторая. Написанная великая литература до нас не дошла, банально исчезла. Для примера. Если бы Пушкин не жил в Петербурге, солнце русской поэзии в принципе бы не взошло. Это трагедия, мы не знаем, в частности, великих литераторов, они погребены под мрамором времени. Так что Есепкин не одинок в своем трагизме. Однако то же время предоставило шанс на сияние великим именам, благодаря техническому прогрессу. Есепкина не замечают бесчисленные издатели макулатуры, вокруг него роятся мошенники, пиратские издания его книг, добытых в Антикварном Самиздате и всемирной паутине наводнили рынки, само собой — облачные, темные. В России их сняли с витрин, все, что легально издавалось, раскуплено до последнего экземпляра. Примерно то же самое в русском Зарубежье, мошенники, как российские братья на классике, паразитируют на творчестве писателя, в респектабельных книжных сетях, магазинах книги Есепкина молниеносно исчезают с прилавков. Могли мы рассчитывать на нечто иное? Вряд ли. Издательства в обеих столицах буквально оккупировали несостоявшиеся инженеры человеческих душ, невежественные слависты и панслависты. Как иначе? Главный писательский союз возглавляет функционер, быть может, достойный человек, но никак не писатель. Бак, Вяземский, примкнувший к ним еврей с замечательной русской фамилией Соловьев, иудей, сочинивший «Евангелие от Соловьева», имя им легион. При изречении словесном слушателю и читателю впору затыкать уши. « Явства», «райх», «пейсах» и т. д., и т. п. «Мы не боимся любые цвета» -- один из перлов мнимого Шепилова. Ровно так же падежи не выучили в школе наши ведущие литературоведы-слависты, родительный уж точно им недоступен. Об оценочной глубине суждений лучше умолчать. Кстати, ежевечерние гости Ш. отвечают ведущему по гамбургскому счету (Гутиериш вместо Гуттериша, Сидзинь Пинь вместо Сидзинь Пина, так и далее, так и далее). В сравнительной парадигме Массолит и Берлиоз буквально сверкают и блещут, наши зиждители куда как темнее, из сумрака почти не выходят. Как шутил вождь — оба хуже. Фигуру Демиурга русской (российской, русскоязычной) словесности пигмеи с ненавистью прикрыли и прикрывают то ли черным, то ли красным шелком.
Эд Тарлецкий

Leda

По направлению к Сиду

Сожаление Борхеса о сладости мороженого, недоеденного на Земле, вероятно, у российской элиты вызывает разве сытую усмешку. Глянем в зеркало пред её собирательным образом – увидим Гаргантюа и Пантагрюэля в советских маскарадных костюмах от Юдашкина. Сегодня элита решает сверхзадачу, заключается она в простом действии: продемонстрировать неосведомлённость, незнание. Незнание чего? Самого факта появления «Космополиса архаики». Чуда-то мы ожидали, но оказались к нему не готовы. Ныне сладок пир, а горечь отложим на грядущее, для потомков. Тяжесть ли, горечь «Космополиса архаики» подвигли в первую очередь гуманитарный авангард надеть маску безгрешного простака? Не столь и важно. Причин избыточное количество. Книга Есепкина для элит едва не эсхатологична, поскольку ставит огненный крест на советском и постсоветском протоглянце, гламуре ( и это в лучшем случае).
Страсти по архаическому писанию бушуют в Интернете, а в реалии, на поверхности не видно лёгкой ряби. Похоже, в «Прогулках с Есепкиным» Виктория Искренко перспективно угадала сущностную коллизию, фабулу комедии в лицах, как раз и именно за эсхатологичность во всех смыслах «Космополис архаики» спешно замуровали мраморной крошкой, сверху бросили пару чёрных роз. Каждый волен действие понимать по-своему, в целом вывод однозначен, такое величие России не показано. Ибо не готова. Парадоксально, в оценках состояния современного общества сходятся антиподы, те же ультракультурный Проханов и ( не улыбайтесь) А. Троицкий равно правы, по сути интеллектуальной России нечего предъявить миру. Гениальные индивидуумы никуда не делись, они вечные космополиты. Наблюдается сюрреалистическая картина: русская литература действительно обрела мировую вершину, а её как бы не замечают, за семью холмами не видят Джомолунгму в присном славянском снеге. Такое ущербное зрение, видение имеет корневую основу. СССР литературу, в более неадекватной форме, нежели иные искусства, загубил, кому Слово ныне судить, кто судьи? Кстати, ещё парадокс по крайней мере для издателей, мессир и королева (Кремль и Дума ) в восхищении, кто расторопнее и посмекалистей, кажется, должен был молниеносно выгоду уразуметь, причём выгоду феноменальную. Спят сытые сладким сном с фуршетною ватой в ушах. Нет урочной традиции, некому и спохватиться. Бродский и Кушнер, другие питерцы примерно равны талантами, кто помнит о Кушнере, прочих, из Бродского сделана литературная икона, зане был знаменит, а, говоря объективно, несколько раз смог перешагнуть меловую грань, вынести слово к небесному. Но у Бродского своя трагедия, его мёртвой хваткой держала советскость. Все эти неточные рифмы, аритмия (ритмика и арифмичность) изувечили гения. Бродский не главный мученик. Гениальный Вениамин Блаженный под ужасающими рифмами сражённым пал при жизни (этого великого гения кто помнит?). Рифмовник «Космополиса архаики» абсолютен, десятка два-три примеров рифмования звонких и глухих согласных найти можно, для тысячи страниц -- сие мелочь, с ритмикой примерно то же. Советская элита, новые поколения взяли за эталон Серебряный век, что лучше чапаевской пустоты, но в суете затоптали канон. Итогом стали современная литературная эрзационность, квазиискусство. Нельзя мнить себя поэтом, забыв минувшее, банально не зная рифмы. Потом уж возникли «Чапаев и пустота», непрофессиональные безалаберные шестидесятники, вовсе потешные беллетристы. Сейчас знамя есть, нести его некому.
Между тем сложно вообразить, как гениально одарённого творца в состоянии обмануть сиюминутная рудиментарность, пыль, изящное напыление (Бродский говорил о четвёрке великих из двадцатого века, а те себя удушили двойными петлями, в первую очередь – Цветаева и Пастернак, во вторую – Мандельштам и Ахматова). О советских голых грандах лучше молчать. Вообще многие по историческим меркам совершили очевидные просчёты, ошибались, тем самым губя даже относительную эталонность. Пушкину, Чаадаеву, далее Анненскому, Гумилёву, позднее Андрею Тарковскому, Бродскому не следовало во здравие жадной бумаги писать лишнее, выжимать его из души. Быть может, ошибся и сам Делакруа, ошиблись жестоко сотни, тысячи мемуаристов, дневниковых мотыльков. Ибо сгорели в лукавом огне. Есепкин, по крайней мере нигде нет ничего, кроме сакрального текста, забил-таки себе рот хоть глиной. И история не всегда исправляет лицедейство коварных глупцов. Рядом с Шагалом, Сутиным были великие (где они), вокруг и около Дягилева сотни вились, нет их имён во льду сердец. Нам всегда малого достаёт, это губительно для этносов, спасительно для слабых индивидуумов, каждый лишь мотылёк, постигать мир искусства некогда, не хватает времени жизни. Оттого рельефнее, поразительнее образцы эталонности, когда успел творец возникнуть, зафиксироваться – неясно. Мандельштам спрашивал Одоевцеву об аонидах, та не отвечала (не знала), вот и капля, океан содержащая, отражающая, внутри предмета искусства космос, хаосная мгла, давайте чтить хотя б внешнюю звёздность, канонику, её не знающие не стоят внимания. Неразумение Слова извинительно актёрскому братству, имитирующему к нему любовь и озвучивающему всегда славное, мёртвое (минувшее Плюшкина), ценителям искусства подобная реанимационность, сублимация речевой аутентики классической гениальности должна претить.

Анатолий КРАУЗЕ

Leda

Тайные виды на Коринф

Произведение Якова Есепкина «Космополис архаики» открыло новую эру постсоветской русской литературы и само стало художественным открытием. Теперь отсчёт литературного времени будет вестись от наших дней, это летоисчисление безусловно. Книга сделалась культовой едва не мгновенно, более тысячи страниц, удерживающих тяжеловесный текст, превратились в цитатники. Следует признать, «Космополис архаики» цитировать весьма непросто хотя бы по причинам лингвистического свойства. Тем удивительнее его растущая популярность, по обыкновению элитарные ( а в «Космополисе архаики» можно при желании усмотреть и снобизм, сконцентрированную эстетичность, признаки чистого искусства в абсолютном выражении, вообще байроническую мрачную весёлость, героику смерти и т. д.) книги принципиально не рассчитаны на широкую аудиторию. Возможно, определённую роль в быстрой популяризации неизданной книги сыграл фактор запрещённости, запретности. И это в наше-то время, когда в огромном количестве и громадными тиражами издаются элементарно безграмотные книжки, не претендующие даже не беллетристическую статусность.
Итак, мы наблюдаем некий странный зеркальный эффект. «Космополис архаики» Якова Есепкина, доселе не издаваемый ни одиозными, ни относительно солидными, ни считающими себя элитными, ни массовыми издательствами по необъяснимым и логически неясным причинам, сделался главным эстетическим событием РУНЕТа и Интернета в целом, по крайней мере – мировой русскоязычной сети. Количество читателей увеличивается ежедневно минимум на несколько сотен человек. Разумеется, то, что происходит с книгой Есепкина, нельзя детерминировать с позиций формальной логики. Ситуация алогична. Совершенство «Космополиса архаики» не оспаривается, видимо, задачу подобного рода некому решить и на принижение текста трудно решиться, параллельно с каждым днём российские книгоиздатели всё глубже загоняют себя в медвежий угол. Книга в сети, предложена автором к первоначальному изданию в России, её не издают. Когда у Есепкина окончится ангельское терпение и «Космополис архаики» издадут за пределами Российской Федерации, каким-либо образом защищать честь литературных мундиров будет поздно.
Вычесть разновременную классику, в багаже, активе сотен российских издательских корпораций останется торричелиевая пустота. Писателей масштаба Есепкина нет, но не может не быть хотя бы грамотных небесталанных версификаторов – и что? Достойных внимания изданий единицы. Сегодня налицо деградация корпоративной системы как таковой. Появилась бесспорно выдающаяся книга, её не замечают, это всё равно что не замечать Сфинкса на берегу Яузы-реки. В данном сюрреалистическом ослеплении можно понять ( не оправдать ) собственно современных литераторов, у них свои мотивы, линейному объяснению подлежит демонстрационная и латентная мотивация поэтических цеховиков. Здесь всё ясно. «Космополис архаики» идеально зарифмован, чтение многих сотен страниц, если кто одолевает, не приносит цеховым чтецам никакой отрады, в конце концов гибнет и надежда отыскать незначительные сбои. Специально обученные люди, склонные к стихотворному письму, чтения есепкинского чистописания банально не выдерживают. Мы обозначили только один из нескольких приоритетных мотивов. Каллиграфическое рифмование, новаторский архаический рифмовник Якова Есепкина мотивируют вытеснение, отторжение. И здесь возникает вопрос: сколь комфортно ощущают себя литераторы, сочиняющие рифмованные тексты в ущербном исполнении. Представьте, Спиваков фальшивит, Мацуев касается не тех клавишей, Гергиев не т а к прочитывает Шостаковича – абсурд. Мастера с несовершенством, дисгармоничностью сущи не бывают. Нынешние поэтические плеяды воспитаны на несовершенстве, им и в школьном формате неведома каноника, погребённая у нас в середине девятнадцатого века, окончательно – во второй его половине. Футуристам уже нечего было разрушать, им оппонирующие антиподы сами пребывали в слепоте, лучшие из них, в том числе Нобелевский лауреат Пастернак, позволяли себе непростительное использование слабых, неточных рифм. Плохое рифмообразование гениальности отдельных индивидуумов не отменяет, но сводит значимость их работы к минималистическим величинам (в нехорошем смысле определения «минималистический» просьба не сомневаться). В канонике самые незначительные неточности наподобие «извилин» --«равносилен» (Пастернак) недопустимы, с «равносилен» допустимо рифмовать только «извилен». Есепкин довёл своё слепящее чистописание до уровневого совершенства, коего до него в русской поэзии не было.
Кому же ныне его прочесть, восславить иль осудить? Кто остался в живых, кто последний герой? Нету рядом и на отдалении никого. Что могут сказать Кублановский, Евтушенко, Ахмадулина, кто их захочет услышать? Советская и постсоветская одиозность персон симметрично соответствует произведенным текстам (Ахмадулина рифмует «войной» -- «венок» и пр., и пр., Евтушенко – вероятный лидер по производству поражающих несовершенством стихотворных массивов, но и эти «глушцы» порою выигрывают в сравнении с Лимоновым, тем же Аксёновым, иными прозаиками, рискнувшими приблизиться к поэтической камене, a propo, изданы все, изданы многократно). Поэты слабы, какой с них спрос? А вот книгоиздатели, критики, литературоведы, не отличающиеся от первых литературным академизмом, пролонгируя своё удивительное молчание, берут на себя историческую ответственность. Гамбургский счётчик давно включён.

Аристарх НОЙМАН

Leda

В поисках зияющих высот

В кого Лютер мог бросать чернильницы и вообще – зачем ими бросаться? Пусть протестанты ослабят слух «надмирной ватой», он бросал чернильницы в черем, по-иному, в адниц, ведьм, рогоносцев небесных верхотур, в бесноватых. Человечество, систематически отражаясь в глорийных зеркалах, выставляя для этого в авангард одно потерянное поколение за другим, трансформировалось ради спасения, в итоге сегодня практически некому прикрываться поликонфессиональными священными пергаментами. Некому, да и нечего прикрывать. Лавровые венки розданы губителям, убийцам. Давно пора с возможной откровенностью признать, этот мир принадлежит бесноватым. Все сакральные откровения (Иоанна Богослова и т. д.) о том же глаголят. Герои выбиты, хоры жалки и развенчаны. По одной из языковых реформ в русскую лексику плавно проникла часть речи «бес», заменившая обиходную ранее «без». К примеру, безсмертие – бессмертие. Вот вам и Кундера. Но такое нововведение лишь временная мелочь, сама проблема непомерно велика, по сути неразрешима. «Часть речи» Бродского столь ущербна, сколь вынужденно лукава. В письме лукавили самые выдающиеся мастера художественности и не только в письме, лукавили, чтобы выжить. Не выжил никто, избранные погибли. Но – время жить и время умирать. Ремарк недурно разбирался в вопросах обречённой героики, особенно с рюмкой арманьяка или бокалом рейнвейна в руке. Достаточно, достаточно и с лихвой певцов потерянных поколений, многие стали бессмертными, пав на полях литературной брани, уничтожив себя водкою и спиртом ангельской пробы в барочных особняках, истребив навечно блуждающие мёртвые души, рвущиеся к вселенской рампе. Смотрит ныне Алексеев на Станиславского, а Виктюк – в то самое зерцало, незачем играть, вернее, поздновато играться, заигрывать, расчёт мгновенен, расплата неотвратима: всякому в уши вольют белену. Ибо отравы в избытке, яд приготовлен для геройствующих лицедеев – принц Гамлет, спокойно спи. Когда б милому Ремарку можно было теперь поднести рюмку пурпурного арманьяка, он, следуя правде лицедейского искусства, поднял бы её за автора «Космополиса архаики», возможно, они упились бы о д е с н о. «Одесно» -- одно из определений, тиражированных в великолепной книге, воистину соблазнившей русскую лексическую системность (бессистемность) архаическими миражами абсолютистского величия. Кстати, «чермы» также введены в великосветский словарь Есепкиным, этимология слова, думается, такова: черема – смуглянка (несколькими веками ранее), значит, черма – чёрная, тёмная. И кто ж это? Ведьма, адница (посланница Ада) и т. д. У адников, всех неисчислимых гоблинов, троллей, нетопырей здесь вполне определённая миссия, они истребители, палачествующее воинство тьмы, проводники Ада и сапфирного Князя, они вершат приговоры, их индульгирует убиение Героя.
Есепкин сочинил монументальную сагу о потерянных поколениях. Сага вне времени, эпохально не соподчинена Истории. С такой нечеловеческой мощью вселенское Зло, мировое предательство никто не препарировал, посягавших на брутальный эксперимент удавалось своевременно остановить тем самым проводникам. Автор «Космополиса архаики» сумел как-то (неясно как) обмануть адовые армады хотя б в письме, заключив наиболее реальных из всех сущих на земле существ в литературный полис. Частью бестенные, частью бестелесные, частью цветущие телесно они буквально кишат в дивном Городе, пытаясь искушать в сумерках, при полнолунии либо полном затмении новых парфюмеров, подвигая их ко вхождению в адские легионы, алы. Огненные колесницы летят, в империалах и рыдванах мелькают черемные рожицы. Сочетать героическую песнь во славу потерянных поколений с поэтически безупречным экспонированием вселенского иудства, казалось, немыслимо, Есепкин достиг потрясающего эстетического эффекта. Чермы не могут вырваться наружу, т.к. заперты в серебре и пурпуре, книжный текст их не отпускает, довлеющее серебро парализует сознание, а пурпур (превалирующие в «Космополисе архаики» цвета) бесконечно регенерируется из крови жертв. Читайте «Кровь и вино сего певца», «Сребрите мёртвых панночек невзрачность», прочие статьи о возрожденческой книге, предмет авангардного ажиотажа стоит мессы, пусть хотя валькирической мессы в Христиании. Созвучность града с именем Спасителя также неслучайна, в «Космополисе архаики» случайных допущений нет, незримое присутствие Мессии лишь даёт возможность на время, на миг сдержать ведьм. Недаром автор где-то вначале прощается с венецианским честным зерцалом, дале грядут бои без правил, может быть, поэтому «Катарсис» и открывает песнь, после окончания которой не будет ничего. Книга целиком состоит из художественных обретений, её лексическая невообразимость определяется невообразимостью содержания. Внутренняя симметрия, меж тем, не идентична гармонии нагорных догматов, Есепкин, скорее, печалит идущих за ним, в апофеозе – Гибель. Вероятно, чествование Героя, бесконечные оды героике, панегирики «безсмертию» души и Смерти на земном поприще являют сущностную парадигму потусторонней саги. Даже случайно возникающий в полисах герой-одиночка не в состоянии уцелеть, его равно убьют призванные к убиению. Бесчисленные адники не просто двуличны и двулики, они многолики и невидимы, их нельзя типажировать, поведение их не контролируется. Когда спасение грядёт, следует решающий удар, уста отверзаются и чёрная жаба с трутью выпрыгивает наружу. Улисс действительно должен умереть. В абсолюте – погибнуть. Героика «Космополиса архаики» не только потрясает, она подаёт надежду, преподаёт урок. Ясно, коллекционера приведений убьют, однако их морочное наваждение проникает и отравляет миазмами, пожалуй, определённое замкнутое пространство, территорию Земли. Яд смертелен, яд вольют в ушную раковину (см. «Солярис»), изменить ситуацию не дано ни Мессии, ни плачущей Богоматери, ни Б-гу-Отцу. Что воспоследует по гибели – загадка, безответная загадка. Здесь с бесноватыми нельзя договориться, их нужно избегать, здесь их мир и вселенная. Непродолжительное нахождение рядом погибельно, людям воистину нельзя быть рядом с оборотнями, пусть оные выряжены в белые одежды. Казнь состоится в благоухании великолепного Божиего зарева (августа), месяц хорош для ухода в затмение, для вспыхивания в мозгу, сознании пурпурно-огненных К. Ещё один вечный маячок – мёртвые чермы в «Космополисе архаики» поселены в архитектурные порталы, таковые ниши как раз отличают эпохальные реалии, ведь сам ад в книге архитектурен, разве аннигилированные чермы-нигилистки манкируют холодными сумрачными пантеонами, в мраморных подвалах и анфиладах коих свалено в безобразном беспорядке самое вселикое Зло. Обнаружится раненый герой – они восстанут и восстенают, довольно одной капли крови лазурной.

Валерий Орлов

Leda

Фауст и Селена

Жизнь человека столь сиюминутна и случайна, что впору следовать совету старика Хэма, чуть подождать – пока не сломают и не убьют. Ищущие комичное с комиксами останутся, уж лучше не шутить, когда всё-таки выпадает роковой жребий. Бытие трагично, жизнь есть сон, вопрос, какой сон иль это вовсе сновидения без сна (по Анненскому). Если золотые сны навевают лишь избранные Аполлоном, сегодня можно расслабиться и уснуть под райские рулады либо адские соловьиные трели, такую возможность даёт «Космополис архаики». Книга-сенсация насквозь трагична, причём трагичность её естественная, автор, скорее, пытается развеять грозовую тяжесть сна, однако ему не удаётся изъять из ауры произведения тёмные миазмы, ощутимые только пред бедой, катастрофой. Миазмы висят в пространстве космополиса, более всего сгущаютяс в «Царствиях» и «Псалмах». Прав Есепкин, автору-духоводителю нельзя заигрывать с чем бы то ни было, с Фортуной, Смертью, бесами, игра, в частности, игра воображения того не стоит. О. Генри написал «Пурпурное платье», зачем? Шутки ради, а торжественный цвет принижен. Комичное всегда влекло низшие звенья писательских каст, редко в низкий жанр «опускались» великие мастера, Аристофан, Апулей с Рабле пусть особенно не волнуются, их улыбки вечность стирать не будет, улыбайтесь г-да.
«Космополис архаики» отправил в цоколь Дворца Искусств любые комиксы, вот уж где пурпур торжественен, он торжествует по праву и по определению в чреде иных вечных скорбных цветов – золотого, чёрного, серебряного с чернью и т. д. Язык «Космополиса архаики» также вечности соответствует, Есепкин напоминает: погибая, спасаемся. Церковь вряд ли простит ему определённую ревизию христианства, но есепкинские псалмы по этой причине никак не лишатся невообразимой, быть может, действительно мистической силы. Художественный мир, созданный великолепным мистиком, лишь внешне ужасен, мрачен, эстетический декор книги содержит столь много света, цвета весны, белизны сверкающей, Божиего сияния, что мистические кошмары по прочтении отступают на третий план, оставляя розовый флеор и арому весеннего благоцветения. Эстетика – Б-г, возможно, таким образом художник формулирует для себя сверхзадачу, облачая в обрядовые васильки гостей и скитальцев. К нему движутся гигантские толпы, движутся ибо остановка равносильна исчезновению, в толпе легко узнаются обитатели девятого дантовского круга ада, предатели идут сонмами и они прощаются создателем Вселенной и жертвой прекрасных юношей-иуд, кровавых мальчиков тризнящих в снах. Пир для всех, все будут одарены ожерельями и кольцами вечной червной готической антики. Они сотворены из эфира Духовного и пылающего Слова.

Денис ПЛАТОНОВ

Leda

Огонь и мелос

Интернет предполагает краткость, стилистический лаконизм, поэтому сформулируем идею в нескольких фразах. Солженицын сегодня выглядит несгибаемым романтиком, его убивала железная эпоха, а он взывал к соотечественникам. Жизнь не по лжи не удалась, вернее сказать, такую жизнь отвергли миллионы и миллионы тюремщиков и жертв, разменяли на жизнь взаймы. Да Б.-г с ней, с деспотией, пусть в художественных каверах убивает ворон. Деспотию отпевали в Нобелевских лекциях и Солженицын, и Бродский, но бессмертна черма. Даже малочисленная диссидентская фронда узнала цвет измены, предательства идеалов. Кто смелый и живой – рвануть по-русски нательную сорочку, не боясь возможного проявления на плече жёлтой лилии? Умерли (с ударением на втором слоге). Рамена живущих не раздавливаются крестами. Романтизм Солженицына, разумеется, условен и детерминирован статусом Писателя. Кто-то обязан являть эталон. Солженицына вынудили к героике, из Бродского вылепили Поэта, следует заметить, равновеликих ему по таланту хватало и в ближнем поэтическом круге.
Солженицын принял закал Вечности в круге первом, чего достало на жизнь и остаток Бытия. Духовника России Сахарова закормили-таки насильно отравленными питательными бульонами красной Москвы. Всё, духовных столпов несть, одни Александрийские и Владимирские. Этим летом случилось чудо: Россия обрела надежду, появился новый великий Писатель. А подобное казалось невозможным. И вот он пришёл и говорит, но его плохо слышно, наплыва читателей не выдерживают Интернет-сайты, а красная Москва вновь безмолвствует, изображая охоту на ворон в экстерьерах сталинского ампира. Сцена батальна, задействованы в ней верхние слои социальной пирамиды, те, кому на Руси жить хорошо. Опубликованный в Интернете «Космополис архаики» за несколько недель сделался легендой, культовой книгой. И книга сия не издана, очевидно, богатой самородками России Нобелевская премия по литературе не нужна, приелись Нобелевки, не заменить ли их привычным супом-пюре, которым щедро потчуют соседей и читателей мастера культуры. Ерофеев собирался последним заплакать на поминках по советской литературе, время пришло, только поминать впору русскую словесность, её падение достигло дна колодца, того самого колодца из «Сталкера», камень, брошенный в него Писателем, долетел, камень – могильный. Что ж, ещё эксперимент, однако далее падать некуда.
«Черма», нами упомянутая, из словаря «Космополиса архаики», Есепкин ввёл в обиход гигантское количество новейших лексических образований, взнесших образность «нечеловеческой музыки» слога Песни песней на ангельскую высоту. Если действительно пифии (чит., губители, адники в человеческом обличье) были у Богоматери (одна из статей о книге), вероятность их последующего низвержения в Ад мала. Алтарное письмо великого Поэта трансформирует реальность и ирреальность, бессильно разве перед ослеплением, немостью, глухотой современников, т. к. те частию притворились слепоглухими. Мессир мог бы позвать Бетховена в башню с венецианским окном для игры в бисер с притворцами, к чему? Притворство есть выбор. Многие представители земной фауны притворяются мёртвыми, дабы выжить. Есепкин – певец неземной материальности, здесь его некому ни спасать, ни щадить. Здесь же нельзя и ошибиться. Если величайший литературный подвиг не оценивается призванными к оценкам, равно их тайная вечеря впереди, в вечном. Солженицын ошибся, пророков будут убивать всегда. Будут и лгать об их кончине, клеветать на жизнь. Наверное, Виктору Ерофееву время поплакать в «Апокрифе» над словом в глянцевом мусорнике, благо, поминки по с в е т с к о й литературе никто не устраивает.
Существуют нации, народности и народы, склонные к предательству. Это не означает ровным счётом ничего, это данность. Б-гоизбранный народ праздновал распинание своего Сына, когда высокие римляне плакали. И что. «Космополис архаики» стал главной художественной сенсацией времени, время над ним и глумится, не декаданс, обморочный упадок в русской литературе. На червной (по Есепкину) Руси в избытке повыбивали младенцев, избранных в пророки, у всех нас мальчики кровавые в глазах. Пока не поздно, очнись, Левиафан-издатель, будет поздно – с Пилатом пойдёшь лунной дорогой. Одни церковники, упоенные есепкинскими псалмами, теперь способны «кровавую блевоту прелить со чёрных колоколен» перед падением и вознесением. Сильные мира в каморах и конурах (с ударением на втором слоге) просиживают, проседают, с дубами бодаться нейдут ни великаны, ни тельцы, силовикам ли расслышать: «а это что за дура» Боратынского, Истину увидевшего в духовной грязи? Утро царя Ирода тем и знаменито – дворцовые палаты отмываются от грязи и крови начисто.

Диомид БЕНЕДИКТОВ

Администратор запретил отвечать гостям на сообщения! Для регистрации пройдите по ссылке: зарегистрироваться